Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Донъ-Фернандъ, среди общаго смха, спрашивалъ у каждаго на ухо мнніе о томъ: чмъ должна сдлаться эта спорная драгоцнность — сдломъ или вьюкомъ? Спросивъ всхъ знакомыхъ рыцаря, донъ-Фернандъ громко сказалъ: «господа, я утомился, спрашивая, поочередно, у всхъ мннія о томъ: вьюкъ это или сдло? и вс ршительно сказали мн, что было бы величайшимъ безуміемъ утверждать, будто это ослиный вьюкъ, а не сдло, и притомъ породистаго коня.

— «Одумайтесь же, добрый человкъ,» добавилъ онъ, обратясь къ цирюльнику; вы видите, что несмотря на вс ваши увренія и на свидтельство вашего осла, это сдло, а не ослиный вьюкъ, какъ вы утверждаете, не имя на то никакихъ доказательствъ.»

— Пусть потеряю я мсто въ раю, воскликнулъ несчастный цирюльникъ, если вы вс, господа, не ошибаетесь. Вдь не пьянъ же я наконецъ, у меня во рту сегодня не было ни росинки, если не считать грховъ моихъ. Наивность цирюльника столько же смшила зрителей, какъ безумство Донъ-Кихота.

— Лучше всего будетъ, отозвался Донъ-Кихотъ, если каждый возьметъ то, что ему принадлежитъ, и длу конецъ.

— Если все это не шутка, отозвался въ эту минуту одинъ изъ слугъ Донъ-Луи, такъ я ршительно не понимаю, какъ могутъ такіе умные господа утверждать, будто это не вьюкъ, а это не цирюльничій тазъ. И я полагаю, что они, должно быть не даромъ хотятъ уврить насъ, будто передъ нами лежитъ совсмъ не то, что мы видимъ собственными глазами. Да, клянусь Богомъ, — при этомъ онъ громко поклялся — вс люди на свт не могли бы заставить меня признать вотъ эту вещь чмъ нибудь инымъ, а не цирюльничьимъ тазомъ, а вотъ эту инымъ чмъ, а не вьюкомъ осла.

— Можетъ быть это вьюкъ ослицы, замтилъ священникъ.

— Все равно, сказалъ слуга; дло въ томъ, ослиный ли это вьюкъ, или сдло, какъ вы вс, господа, утверждаете.

Одинъ изъ стрльцовъ, слыша конецъ этого спора, не могъ скрыть своей досады и громко воскликнулъ: это ослиный вьюкъ, это также врно какъ то, что мой отецъ человкъ, и кто станетъ утверждать противное, тотъ долженъ быть пьянъ какъ вино.

— А ты врешь, какъ мужикъ и болванъ, отвтилъ Донъ-Кихотъ, и не долго думая, поднявъ свое копье, съ которымъ онъ никогда не разставался, собирался хватить имъ такъ сильно по голов стрльца, что еслибъ тотъ не усплъ податься назадъ, то растянулся бы во весь ростъ. Копье разбилось, ударившись объ землю, и стрльцы видя, какъ обращаются съ ихъ товарищемъ, возвысили голосъ во имя святой Германдады. Хозяинъ, принадлежавшій къ одному братству съ стрльцами, въ ту же минуту побжалъ за своей розгой и шпагой, и возвратившись пристроился къ своимъ товарищамъ; слуги Донъ-Луи окружили своего господина, боясь, чтобы онъ не убжалъ, воспользовавшись общей суматохой, цирюльникъ, съ своей стороны, поспшилъ воспользоваться поднявшейся кутерьмой и схватился за свое сдло, которое Санчо не выпускалъ изъ рукъ; Донъ-Кихотъ обнажилъ мечъ и кинулся за стрльцовъ, Донъ-Луи кричалъ своимъ слугамъ, приказывая имъ поспшить за помощь Донъ-Кихоту, Карденіо и донъ-Фернандъ также приняли сторону рыцаря, священникъ ораторствовалъ надрывая легкія, хозяйка кричала во все горло, дочь ея вздыхала, Мариторна завывала, Лусинда перепугалась, Доротея не знала что длать, Дона-Клара упала въ обморокъ. Цирюльникъ схватился за Санчо, Санчо отбивался отъ цирюльника, донъ-Луи, котораго одинъ изъ слугъ осмлился взять за руку, чтобы онъ не убжалъ, отвтомъ своимъ въ форм оплеухи, окровавилъ дерзкому вс зубы, аудиторъ принялъ Донъ-Луи подъ свою защиту, донъ-Фернандъ измрилъ ногами своими тло одного стрльца, хозяинъ кричалъ караулъ и наконецъ вся корчма превратилась въ неумолкаемые стоны, завыванія, крики, угрозы, удары мечами и кулаками, и страшную потасовку съ пролитіемъ крови.

Вдругъ, среди этого хаоса, среди этой общей свалки, новая мысль поражаетъ Донъ-Кихота. Вообразивъ себ, что онъ перенесенъ въ лагерь Аграманта, рыцарь закричалъ громовымъ голосомъ, отъ котораго чуть не потряслись стны: «остановитесь! Положите оружіе, успокойтесь, и выслушайте меня, если вы дорожите жизнью!» Пораженные этими громовыми звуками, вс дйствительно остановились, и Донъ-Кихотъ обратился въ нимъ съ такою рчью: «господа, не говорилъ ли я вамъ, что этотъ замокъ очарованъ и населенъ легіонами демоновъ. Въ доказательство этого я хочу, чтобы вы увидли теперь вашими собственными глазами, какъ перешла сюда вражда, обуревавшая лагерь Аграманта. Смотрите: здсь сражаются за обладаніе мечомъ; тамъ за обладаніе конемъ; съ одной стороны за благо орла, съ другой за шлемъ, словомъ вс сражаются, не понимая другъ друга. По этому прошу васъ, господинъ аудиторъ, и васъ, господинъ священникъ, подойдите ко мн: пусть одинъ изъ васъ будетъ королемъ Аграмантомъ, а другой королемъ Собриномъ; вы возстановите между нами миръ. Клянусь Богомъ, мн тяжело видть, что столько благородныхъ людей готовы уничтожить другъ друга изъ какихъ-нибудь пустяковъ.

Стрльцы ничего не понявшіе, что ораторствовалъ Донъ-Кихотъ, и сильно помятые донъ-Фернандомъ, Карденіо и ихъ товарищами, на отрзъ отказались успокоится; но цирюльникъ согласился, потому что во время свалки ему изорвали бороду, совершенно также какъ и вьюкъ. Санчо, какъ покорный слуга, въ ту же минуту послушалъ своего господина; слуги Донъ-Луи также успокоились, видя, какъ мало толку выходитъ изъ ихнихъ безпокойствъ, одинъ хозяинъ настаивалъ на томъ, что нужно наказать дерзость этого полуумнаго, который то и дло переворачиваетъ весь домъ вверхъ дномъ. Но не смотря на вс его старанія, спокойствіе было наконецъ установлено: вьюкъ остался сдломъ, тазъ — шлемомъ Мамбрена и корчма осталась замкомъ въ воображеніи Донъ-Кихота.

Когда тревога утихла наконецъ, и возстановленъ былъ всеобщій миръ, благодаря вмшательству священника и аудитора, слуги донъ-Луи ршились, во что бы то ни стало, увезти въ ту же минуту своего господина, и тмъ временемъ какъ Донъ-Луи спорилъ съ ними, аудиторъ открылъ донъ-Фернанду, Карденіо и священнику тайну юноши и спрашивалъ у нихъ совта, какъ ему поступить въ этомъ случа.

Общее мнніе ршило, чтобы донъ-Фернандъ объявилъ слугамъ донъ-Луи, это онъ такой и сказалъ имъ, что онъ отвезетъ господина ихъ въ Андалузію, къ маркизу брату своему, который приметъ влюбленнаго юношу какъ нельзя лучше. «Теперь же, сказалъ донъ-Фернандъ слугамъ, господинъ вашъ позволитъ скоре искрошить себя въ куски, чмъ возвратится къ отцу; это ясно какъ день.» Узнавши, кто такой донъ-Фернандъ и испытавъ твердую ршимость влюбленнаго юноши поставить на своемъ, слуги ршили между собою, чтобы трое изъ нихъ возвратились назадъ и извстили обо всемъ отца донъ-Луи, а четвертый остался бы при молодомъ господин въ качеств слуги и зорко слдилъ за нимъ до тхъ поръ, пока не сдлается извстнымъ, за что ршился отецъ его, или пока не пришлютъ за нимъ.

Такъ окончательно утишена была властью Аграманта и благоразуміемъ Собрина поднявшаяся въ корчм буря. Но когда неумолимый врагъ согласія и мира, демонъ увидлъ себя побжденнымъ, увидлъ, какъ мало пользы извлекъ онъ для себя, втолкнувъ столько народу въ безвыходный, повидимому лабиринтъ, онъ ршился попытать еще разъ счастья, породивъ новые смуты и ссоры.

Стрльцы святой Германдады, узнавъ, съ какими значительными лицами они имютъ дло, и понявъ, что какой бы оборотъ ни принялъ споръ, на долю ихъ выпадутъ только новые удары, ршились положить оружіе. Но, немного спустя одинъ изъ нихъ, именно тотъ, съ которымъ такъ безцеремонно обошлись ноги донъ-Фернанда, вспомнилъ, что между находившимися у него приказами о задержаніи разныхъ преступниковъ находился, между прочимъ, приказъ задержать и Донъ-Кихота; святая Германдада велла арестовать его за освобожденіе имъ каторжниковъ. Санчо, какъ мы знаемъ боялся этого совершенно справедливо. Вспомнивъ про этотъ приказъ, стрлецъ хотлъ сврить обозначенныя въ немъ примты съ наружностью и фигурой Донъ-Кихота. Доставъ изъ-за пазухи нсколько конвертовъ, онъ нашелъ между ними нужную ему бумагу и сталъ читать ее по складамъ — онъ былъ не особенно бойкій чтецъ — поднимая при каждомъ слов глаза на Донъ-Кихота, и сравнивая примты, обозначенныя въ бумаг съ наружностью рыцаря; дло было ясно, арестовать слдовало именно Донъ-Кихота. Положивъ бумаги на прежнее мсто и держа въ одной рук нужный ему приказъ, онъ схватилъ другою за горло Донъ-Кихота такъ, что-тотъ не могъ дохнуть.

«Помощь святой Германдад!» громко закричалъ онъ; «я требую ее теперь серьезно; вотъ приказъ, въ которомъ велно задержать этого грабителя на большихъ дорогахъ». Прочитавъ приказъ, священникъ убдился, что стрлецъ правъ; примты обозначенныя въ бумаг указывали на Донъ-Кихота. Донъ-Кихотъ же, не помня себя отъ гнва, услыхавъ какъ назвалъ его негодяй стрлецъ, схватилъ его обими руками за горло, и еслибъ на помощь стрльцу не явились его товарищи, то онъ скоре бы испустилъ духъ, чмъ вырвался бы изъ рукъ разъяреннаго рыцаря.

Хозяинъ же, обязанный подать помощь своимъ собратіямъ, явился на подмогу стрльцамъ святой Германдады. Хозяйка увидвъ, что мужъ ея вмшался въ новую ссору, снова принялась кричать на весь домъ и только напугала дочь и Мариторну. Прибжавши на этотъ крикъ, он помогли хозяйк взывать о помощи въ небу и ко всмъ гостямъ.

«Нтъ, господинъ мой, правъ,» воскликнулъ въ тоже время Санчо; «этотъ замокъ дйствительно очарованъ, потому что ни одного часа нельзя прожить въ немъ мирно.»

Донъ-Фернандъ вырвалъ стрльца изъ рукъ Донъ-Кихота, и рознялъ ихъ, въ невыразимому удовольствію того и другаго, потому что они всми силами когтей своихъ вцпились одинъ въ воротникъ, а другой прямо въ горло своего противника. Стрльцы настойчиво требовали, однако, чтобы имъ передали Донъ-Кихота, связаннаго по рукамъ и по ногамъ. какъ того требовала служба королю и святой Германдад, во имя которыхъ они просили помощи противъ этого грабителя на большихъ и малыхъ дорогахъ. Слушая это, Донъ-Кихотъ только презрительно улыбался, и сохраняя все свое достоинство, ограничился слдующимъ отвтомъ: «приблизьтесь, необразованная сволочь! приблизьтесь во мн! Возвратить свободу закованнымъ въ цпи, освободить арестантовъ, поднять упавшихъ, помочь нуждающимся, облегчить страдальцевъ, это вы называете грабежомъ на большихъ дорогахъ. О, сволочь! о презрнные люди, недостойные, по своему тупоумію, чтобы небо открыло вамъ сокровища, заключаемыя въ себ странствующимъ рыцарствомъ; васъ слдуеть только заставить понять всю великость преступленія, которое вы совершаете, не умя уважать присутствія, — что я говорю? тни странствующаго рыцаря. Приблизьтесь, невжественные грубіяны, а не слуги правосудія; приблизьтесь вы, грабящіе прохожихъ съ разршенія святой Германдады, и скажите, какой это невжда дерзнулъ подписать приказаніе арестовать такого рыцаря, какъ я? какой это олухъ оказался незнающимъ того, что для рыцарей не существуетъ другихъ судилищъ, другихъ законовъ, кром ихъ собственнаго меча, другаго кодекса, кром ихъ воли и другаго правила, кром совершаемыхъ ими подвиговъ. какой это глупецъ не зналъ, что никакая дворянская грамота не даетъ столько привилегій, никакой титулъ — такой знатности, какія даются рыцарю въ тотъ день, когда его посвятятъ въ рыцари, и онъ начинаетъ тяжелое служеніе свое въ орден рыцарства. Какой рыцарь платилъ когда нибудь десятины, соляныя, винныя, таможенныя, заставныя, городскія или рчныя пошлины? какой портной спрашивалъ у него о фасон платья? какой управитель, принявшій его въ своемъ замк, потребовалъ съ и его денегъ за ночлегъ? Какой король не посадилъ его рядомъ съ собою за столъ? какая двушка не влюбилась въ него и не отдала ему съ рабскою покорностью всхъ своихъ сокровищъ? Наконецъ, какого странствующаго рыцаря видли, видятъ и когда бы то ни было увидятъ, который не съумлъ бы дать четырехсотъ палокъ, четыремстамъ, дерзнувшимъ противиться ему, стрльцамъ.

Глава XLVI

Тмъ временемъ, какъ говорилъ Донъ-Кихотъ, священникъ намекалъ стрльцамъ на то, что рыцарь не въ своемъ ум (стрльцамъ, впрочемъ, не трудно было замтить это по его дйствіямъ и словамъ), а потому они не обязаны исполнить приказанія святой Германдады задержать Донъ-Кихота, потому что, все равно, его пришлось бы отпустить потомъ, какъ полуумнаго. Но стрлецъ, предъявившій приказъ, объявилъ, что не его дло разсуждать — въ своемъ, или не въ своемъ ум Донъ-Кихотъ, что онъ обязавъ только исполнить приказаніе начальства, и что полуумнаго, задержаннаго одинъ разъ, можно триста разъ отпустить потомъ.

«Но только, если вы теперь собираетесь задержать его,» сказалъ священникъ, «такъ я сильно сомнваюсь, чтобы онъ дался вамъ;«и онъ усплъ, наконецъ, словами, а Донъ-Кихотъ своими безумными выходками убдить стрльцовъ, что они были бы безумне самого Донъ-Кихота, еслибъ не поняли, что это за господинъ такой. Стрльцы успокоились, и даже взялись быть посредниками между цирюльникомъ и Санчо, продолжавшими еще спорить, какъ непримиримые враги. Стрльцамъ удалось, наконецъ, если и не вполн помирить тяжущіяся стороны, то, по крайней мр, склонить ихъ на значительныя уступки; противники согласились помняться вьюками, оставивши при себ хомуты. За шлемъ же Мамбрена священникъ усплъ. скрытно онъ Донъ-Кихота, заплатить владльцу его восемь реаловъ; посл чего цирюльникъ формально отказался за себя и за своихъ потомковъ отъ нравъ своихъ на этотъ шлемъ.