Дорогие мои, хорошие!… Стихи друзьям: оды, мадригалы, посвящения, поздравления, тосты, пародии и другие экспромты
Шрифт:
и сколь уютно пенье, скрипенье половиц.
Обзавестись — однажды сумою и тюрьмой —
никто не зарекайся. Полна его сума
взамен пропавших зрелищ озвученною тьмой
и до последней щелки общупана тюрьма.
На отдаленной крыше прогромыхала жесть…
Мир, сотканный из мрака, где ночью ночь и днем.
Нам путь в него заказан и не дай бог обресть,
а он в нем вечный пленник и повелитель в нем.
Николаю
Лучшему знатоку женских душ и тел в нашей литературе
НА СИМВОЛИЧЕСКОЕ ВРУЧЕНИЕ КОВРА
Ковры писателю нужны,
они пушисты и нежны,
на них усталый взор отрадно бросить,
они услада для жены,
их так приятно пылесосить.
Когда бы не было ковра,
писатель с самого утра
не ведал бы причин для вдохновенья,
теперь — тащи ковер во двор
и колоти во весь опор
с хорошим творческим волненьем.
Он — вещь прекрасная вполне
и на полу и на стене,
к тому ж он теплый и как будто прочный,
и как могучий падишах,
сидеть ты можешь на коврах
и заряжаться мудростью восточной.
Итак, наш друг и юбиляр,
прими заочно скромный дар,
который мы иметь хотели б сами
ведь путь писательский не прост,
так пусть хоть раз за тыщи верст
сегодня будет устлан он коврами.
Майе НИКУЛИНОЙ
Героической защитнице Севастополя
«В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ЕЛОЧКА…»
Когда меня баюкала метель,
в ответ на звуки скорбные метели
я отзывалась, словно бы свирель,
как если бы на мне сыграть хотели.
Отчаиваться — боже упаси.
Отбрось сомненья, мужичок-проказник:
руби под корень, к детям уноси,
пускай погибну — детям нужен праздник.
Руби меня, не ведая тоски:
Не первую в лесу зимою губят…
А все же никакие мужички
моих стихов вовеки не зарубят!
МОЙ САД И СУД
Я не ношу в редакции стихов —
возможно ли, чтоб уходили дети,
рожденные под крики петухов
на медленном заплаканном рассвете?
Я первая средь тех, кто удивлен:
чьим помыслом, заслугой чьей печали
стихи, чье место — сад и небосклон,
внезапно появляются в журнале?
И вовсе уж неведом путь земной,
каким они, лишенные интриги,
на волю не отпущенные мной,
выныривают в виде целой книги!
Я
не просила. И не попрошу.Я звезд не вынимаю из колодца!
Возможно, кто-то пишет. Я — дышу.
И мне ли знать, откуда что берется?
Мой дом и дым. Мой сад и суд. Мой бог,
тщете людских привычек потакая,
самой-то страшно выйти за порог!
Вы, может, не такие. Я — такая.
Отто НОВОЖИЛОВУ
Боксеру в кавычках и без, поэту без всяких кавычек
* * *
Друг мой, падают Ваши волосы,
как листья с осенних берез.
Друг мой, я слышу наивные возгласы:
«Как много он перенес!»
Сочувствуют и ищут несуществующие драмы,
трагические страницы из ненаписанной главы,
наивно веря, что душевные травмы
непременно отражаются на поверхности головы.
И живут, и верят, и успокоясь,
только изредка воют, как заурядный шакал.
Голова тупеет, как усеченный конус,
становясь пособием по геометрии для средних школ.
Умирают безропотно, как негр от Линча,
но я-то знаю — Вы многих резвей,
и если страдаете, то не от личного,
а от всеобщего неустройства людей и зверей.
Впрочем, для животных существуют зоопарки:
ежедневная прогулка и мяса кусок.
Хуже, когда чувствуешь себя павловской собакой,
из которой выкачивают желудочный сок.
Прекрасно зверем, румяным от каротина,
выкидывать на арене цирка фортель!
Хуже, когда чувствуешь себя крокодилом,
переделанным на портфель.
Кстати об Африке. Готов на Луну бы,
даже на полусферу, невидимую нам —
только бы не читать газетные Лумумбы,
утренних заголовков странные имена.
Я люблю этот континент к югу от Европы,
оттуда Пушкин и слоновая кость,
там муха це-це и ужасные микробы,
и совершенно отсутствует холодный норд-ост.
Фантазия литераторов непрерывно рожала
замечательные описания носорогов и дикарей,
путешественники фотографировали Килиманджаро
и ритуальные картинки на баобабовой коре…
Но что ж это, что ж это, о чем я, зачем я?
Ведь я не об Африке, я о Вас.
Какое сегодня имеет значение
газетных событий шаляпинский бас?
Плевать и на нашу слякоть и на не наши розы,
они одинаково зеленые через бутылочную призму.
Мы сегодня ассенизаторы и виновозы,
Новожиловым мобилизованные и призванные!