Дорогой дневник
Шрифт:
Элементарно: делал он это вовсе не из-за симпатии или дружеского порыва. Просто ему нечем было заняться.
Как я уже говорила, в школе готовят праздничный концерт ко дню самоуправления, но Альке с Надей не придется петь про свой прекрасный мир: им некому аккомпанировать.
Маша, вызвавшаяся их поддержать, на днях попала в больницу.
После уроков нас снова согнали в актовый зал. Мальчишки, тужась и матерясь, устанавливали на сцене мои декорации, а Алька
— Представляете, Полина Викторовна, в воскресенье утром Маше стало плохо. Женька отвез ее к врачу. Думали, что все обойдется, но сегодня она позвонила и сказала, что проваляется в перинатальном центре до конца срока.
— Какой ужас. А что с малышом?
— Он вроде бы в норме. Но Маше нужно постоянно находиться под наблюдением и как можно меньше ходить.
— Господи, и как бедный Женя справляется? — сокрушалась классная, а у меня в этот момент, кажется, подскочило давление.
Как Женя справляется? Ха… Могу просветить. Женя выключает телефон, чтобы жена его не доставала, глушит пиво до синих слюней и зажимает по углам идиоток вроде меня — безмозглых и бессовестных.
***
Я сидела за декорацией и плакала — от омерзения и лютой досады на него и на себя.
Хороша забава — цеплять ненормальных, одиноких, отчаявшихся девчонок, смотреть на них влюбленными глазами, складно чесать языком и пудрить мозги, когда близкие так в нем нуждаются!
Баг моральный урод или больной.
Он и меня пытается извалять в своей грязи. Ну зачем Маша с ним связалась?!
Пора прекращать наше общение. Не надо было даже начинать!
— Полина Викторовна, — до моего укрытия донесся тяжкий вздох Мамедовой. — Если мы не будем петь, придется заполнить образовавшееся “окно” в программе чем-то другим!
— Ты права, Аля. Вот только чем? — запричитала классная. — Осталось два дня, мы даже отрепетировать не успеем.
Пусть я и ужасный человек, но в тот момент вдруг срочно захотела сделать хоть что-то хорошее. Чтобы хоть частично уравновесить баланс черного и белого в моих поступках, облегчить душу и нормально задышать.
Вытерев ладонью сопли, я вылезла из-за последней декорации на свет божий и прохрипела:
— Я могу на флейте играть.
Все двадцать пар глаз присутствующих людей одновременно уставились на меня.
— На какой? На кожан… — Чья-то дебильная шутка оборвалась на полуслове.
— Честно! Не верите? Я сыграю! Что-нибудь из классики. Завтра, на прогоне.
Полина всплеснула руками и закудахтала, но все же сдалась и согласилась. Хотя в ее глазах читался явный страх.
Недоверие и страх».
Только дома подозрение оформилось в уверенность: на меня же все смотрят с таким вот выражением.
Наверное, с одного взгляда на меня можно понять, что пользы обществу я не принесу. Можно сразу просечь, что моя конечная цель — дотянуть до точки и перестать существовать.
Нет никаких желаний и планов.
Я словно черная дыра, жадно поглощающая все позитивное и светлое, и ничего не отдающая взамен.
Одноклассники игнорят меня, но в их глазах тоже это есть. Недоумение. Недоверие. Страх.
Только в глазах Бага страха никогда не было. В первый раз он смотрел на меня с интересом, а потом каждый раз по-новому: с изумлением, с дружеским сочувствием, с пониманием, с мольбой…
«Мне нужен кто-то понимающий и любящий рядом…»
Вот на что я, как последняя дура, повелась.
Нельзя было впускать его в душу. Его нужно забыть. Забыть.
***
Снег снова сменился мразотной серостью. Все вернулось на круги своя.
«Дорогой дневник, хочешь сказку?
Только что сочинила на злобу дня.
Жила-была девочка-тень. Девочка-тень постоянно зависала в своем углу и была никому-никому не нужна.
Однажды девочка-тень влюбилась в мальчика-ночь. Они были одной природы, но мальчик-ночь был настоящим, слишком темным, и этим пугал ту, что предпочитала прятаться по углам. А еще мальчик-ночь был влюблен в девочку-солнце, которая при любых раскладах девочку-тень затмевала.
Конец. Хреновый из меня сказочник».
Трубы промзоны коптят белое небо, связанные гудящими проводами вышки ЛЭП продолжают покорно ржаветь, сплошным потоком во мглу уползают машины.
А я тянусь к ящичку в столе, гипнотизирую взглядом холодную сталь оказавшегося в пальцах лезвия и, закусив губу, резко провожу острием по голому бедру.
Тупая, ноющая, надоевшая боль в душе сменяется жгучей болью на коже. Порез, еще и еще один… Я не могу остановиться, хотя нельзя больше продолжать. К горлу подступает муть, кружится голова.
Экран телефона снова оживает — пополняется список непрочитанных сообщений.
Не знаю, какое из двух зол быстрее меня разрушит, но прячу лезвие и хватаю чертов телефон.
«Yato/Yaboku оставил вам 33 сообщения».
«Эльф, ты как?»
«Давай сегодня увидимся?»
«Эльф, надо поговорить».
«Эльф, пожалуйста».
«Не поступай со мной так, ладно?»
«Что-то случилось?»
«Пообещай, что не вредишь себе!»
— Пошел ты! — шиплю я, выискивая в настройках приватности черный список.