Дорогой дневник
Шрифт:
До тех пор пока последний аккорд не растворился в воздухе, я не замечала, что реву, что в глазах Полины Викторовны тоже стоят слезы, а одноклассники поголовно превратились в неподвижных истуканов.
Это ли не признание, да?
Вот так прошел мой не слишком насыщенный событиями день».
***
Под кожу снова пробирается озноб, раны наливаются болью при каждом
Чертыхаясь, в третий раз за сутки закидываюсь парацетамолом, выключаю ночник и, завернувшись в одеяло, падаю на кровать.
Глава 17
24 марта, пятница
Мне опять не удалось нормально выспаться: тревога перед предстоящим мероприятием всю ночь отравляла кровь и импульсами тока скручивала мышцы.
Ненавижу играть на сцене и быть в центре внимания. Ненавижу снимать броню и показывать слабую душу.
Мандраж ледяной водой растекается по телу, пальцы дрожат.
Вылезаю из кровати задолго до будильника: в полшестого утра настигает мысль, что я не продумала, в чем буду выступать на чертовом концерте.
Роюсь в шкафу в поисках приличной одежды, но ничего подходящего там, естественно, не нахожу. Немудрено, что Алька обзывает меня трансом: самое женственное, что я смогла нарыть — черные легинсы и черный удлиненный батник с воротником-стоечкой и белой колораткой посередине.
Превозмогая боль и слабость, надеваю их на себя и встаю перед зеркалом.
Образ получился настолько вызывающим, что директора явно долбанет инфаркт, но мне нравится: пусть гости гадают, кто перед ними, а Мамедова пыжится, безуспешно призывая на помощь свое то и дело отказывающее остроумие.
Зловеще улыбаюсь отражению и ощущаю невероятный душевный подъем. Сегодня я буду в центре внимания, и Аллочка ничего не сможет с этим поделать.
На волне позитива я даже выползаю к завтраку, поддерживаю разговор с полными сил и энергии родителями, нахваливаю яичницу с беконом и целую Марса в оранжевый нос.
Но перед самым выходом вновь ощущаю приступ ломоты и озноба, и в груди поселяется липкий страх — кажется, мне все-таки нужна помощь.
Я наивно думала, что процесс заживления пошел, но температуру опять приходится тайком сбивать.
***
— «Девушка с волосами цвета льна»! — возвещает в микрофон наша завуч по воспитательной работе.
Я отсиживаюсь в закутке за сценой и стараюсь не обращать внимания на бледных суетящихся «ашек», которым вскоре предстоит станцевать энергичный танец.
Втыкаю в телефон и не сразу понимаю, что завуч объявила мой выход. А когда понимаю, от ужаса натурально темнеет в глазах.
Судорожно выискиваю в памяти мамину методику дыхательных упражнений, но уверенности они не придают.
Ничего вокруг не видя, вытряхиваю свои бренные кости на сцену и
пару мгновений беспомощно щурю близорукие глаза.В зале сидят учителя и директор, ученики и их родители. Все ждут моего выступления: кто-то со скепсисом или опаской, кто-то — со злорадством, кто-то — с любопытством.
Мамедова, положив голову на плечо напряженного, будто проглотившего лом Паши, надувает пузыри жвачки и смотрит куда-то поверх моего затылка.
Все же хорошо, что я не рассказала об участии в концерте своим абсолютно счастливым, беззаботным родителям. Если бы они были здесь — точно развернули транспаранты со словами поддержки, завалили букетами из папиных магазинов, а потом до скончания веков хвалились мной перед многочисленными друзьями семьи.
А я не люблю цветы. Вообще. Ну, разве что мать-и-мачеху.
Рядом с бледным, окаменевшим директором восседает эффектная блондинка лет пятидесяти, которая внешкой и стилем даст фору любой двадцатилетней девушке. От нее исходит уверенность, спокойствие и какая-то прибивающая к земле мощь, а еще она очень красива. Маша поразительно на нее похожа, а вот кобыла Алька, видимо, пошла в отца… Женщина разглядывает меня с неподдельным интересом, ее глаза искрятся.
Внезапно до меня доходит вся чужеродность происходящего, и внутренности сковывает окоченение. Какого черта я торчу на этом ущербном мероприятии, какого черта собираюсь делать?
«Играть на флейте, — напоминаю себе. — Выворачивать душу и становиться лучше».
Переминаюсь с ноги на ногу и набираю в легкие побольше воздуха.
Я играю, глядя сквозь стекла очков на привинченную к стене эмблему нашей элитной школы, но взгляд непроизвольно сбивается вниз, на знакомый логотип на черном фоне.
«Joy Division… Unknown pleasures»[11].
Неизведанные удовольствия.
Надпись на футболке.
Я едва не сбиваюсь, но онемевшие пальцы автоматически берут нужный аккорд. Коленки дрожат.
Баг развалился на стуле в последнем ряду и напряженно разглядывает меня. Из-под рукава черной футболки виднеется край эластичного бинта, перетянувшего его плечо.
Что он тут, блин, забыл?!
Запоздало припоминаю, что на праздник гимназии созвали еще и выпускников прошлых лет. Как это вылетело из моей тупой головы, если я сама оформляла пригласительные?..
Мама Марии и Альки оглядывается и машет Багу, тот отвечает ей кивком головы.
Сцена горит под моими ногами. Вдруг мной овладевают параноидальные мысли, что все присутствующие в курсе наших с Багом — ах нет, с Женечкой — отношений.
На финальных аккордах я все же путаюсь в собственных пальцах, лажаю и едва не умираю от ужаса и стыда, но мне все равно хлопают стоя.
Быстро кланяюсь и убегаю, прячусь в самом дальнем углу за сценой, падаю на скрипучий древний стул, и меня колотит лихорадка.
Я прекрасно слышу, что класснуха ищет меня, так как директор наконец-то дозрел до похвалы проблемной ученицы, и его жена хочет лично пожать мне руку, но не могу пошевелиться.
Может, и Женечка тоже хочет пожать мне руку?.. Ну уж нет. Это для меня будет слишком.