Дорогой наш ветеран

Другой сосед Трофима Егоровича, лесоруб в леспромхозе Прохор Гаврилов, что жил через дорогу напротив, тоже любил прийти и сидеть, покуривая, молча следить за искрами ковки, слушать перестук молота и молотка. Старший его сын Василий за подручного кузнецу стоял, молотком молотобойцу подстучать, и получалось удачно.

В мае, перед самой войной, Трофима Егоровича и Летягина леспромхоз уговорил перейти на работу на лесопилку. Получили новое оборудование, а понять толком, что куда у своих тямы не хватает. Работают новые механизмы через пень колоду. Но под новое начальство в области план-то накинуло - ого-го-го, кто не дрогнет перед таким невиданным планом заготовки. Вот и уламывали Трофима с Летягиным почти месяц, зарплату хорошую обещали, много больше, чем на железке.

Их так и призвали вместе в Действующую армию на фронт - Трофима Егоровича, его соседа Гаврилова и отца Ваньки Летягина.

Война в одночасье ринулась на Каменный Ключ, как и на десятки тысяч советских станций, полустанков, разъездов, деревень, сел, поселков, станиц, аулов, кишлаков, стойбищ, городков и городов, огромной бедой, тяжесть которой поначалу не все осознавали и понимали. Горе и страдания придут чуть позже, со слезами и стонами, рыданиями и проклятиями ненавистному врагу.

Валентина на проводах поселковых мужиков на фронт ещё крепилась, молча шла по руку с мужем, а мать Ваньки Таисия, рыдала от самого дома, где их провожали, до теплушки, на которой уезжали новобранцы. Она вцепилась в мужа и кричала: "Ведь броня у тебя на железке была... Броня, Прохор, ты слышишь, и дома был бы при нас, ведь четверо ртов оставляешь...Удумали леспромхоз...Как я одна с ними теперь?" Отец Ваньки шел смущенный, успокаивал жену: "Тася, мы ненадолго отлучаемся...Одна нога там, другая - здесь. Оглянуться не успеешь, как мы немца-то и погоним к едрене фене!"

Гармонист Петро Княжко, лесоруб из Болтово, подвыпивший, кричал под гармозу что-то военное: "Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход..." Хотя все новобранцы приняли отходную-прощальную, а веселья не было, понимали, что не на гулянку призывают. Только Петро упорно повторял припев призывной песни: "Когда приказ отдаст товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведёт!"

Пожилого, молчаливого и долговязого соседа Гаврилова, провожали сухонькая жена Варвара и семеро их ребятишек. Шли и молчали. Варвара и две их девочки даже не плакали, как заливались слезами почти все женщины и девчонки кругом. Парни, склонив головы, угрюмо шагали сзади. Старший сын Василий нес увесистый матерчатый мешок с вещами и припасом, и всем кратко объяснял: "Это отцу на первое время. Он любит покушать...И табачок здесь. Все отцу!" Приехавший проводить сына на фронт дед Селевей, шел рядом, и время от времени повторял: "Ты запомни Проша..Немец штука поганая...Знаю я их... Трудно будет ему шею свернуть...Уж постарайтесь там, Проша, в штаны не наделать..."

Пятерых парней гавриловских, почти погодков, таких же молчаливых и долговязых, после, как-то скоро одного за другим тоже призвали на фронт. Подрос, достиг - вперед, за Родину! Первым ушел в Действующую армию старший сын Василий, за ним красноармейцами стали близнецы Андрей и Сашка.

Из всех призванных поселковых мужиков "похоронка" на отца Ваньки "мозгу" Летягина пришла в поселок. первой, в ноябре сорок первого. Ванька даже и не помнил после - плакал он или нет. Когда мать, прочитав листок военкоматовского извещения, даже не успев проронить слезинки, потеряла сознание, он побежал за фельдшерицей бабкой Прасковьей.

Плакала мать и потом, часто, особенно по ночам, приглушенно и горько-горько, тихонько всхлипывая и что-то приговаривая. Оставаясь одна в доме, Ванька слышал, стоя за дверью, как она разговаривает с отцом, как с живым, жалуется ему на что-то, советуется с ним.

Трофим Егорович воевал тогда ещё, прислал треугольничек, где написал про отца Ваньки: "Бомбежка, авианалет...Ничего не поделаешь...Сам в себя прийти не могу. Нет рядом друга Летягина. Ах, какой был "мозговитый"!"

На мужа тетка Валентина получила не похоронку. Письмо привез письмоносец Максуд Татарин, инвалид, у него одна нога была короче другой и его не взяли на фронт. Кроме почты, он вывозил мусор с вокзала и забирал его по поселку. Ещё он возил молоко во флягах из леспромхозовского Болтова. Хозяйки сдавали молоко утренней дойки на приемный пункт, фляги ставили в большой родник с ледяной водой за поселком, а потом за ним приезжал Максуд. Он привозил молоко на станцию к утреннему приходу "молокана" из райцентра, где работал молокозавод. Молокан - паровоз с четырьмя товарными вагонами ходил по районным станциям и забирал молоко, что собрали в колхозах и у частника. На молокане привозили из райцентра почту в Каменный Ключ и в Болтово. До вечерней дойки Максуд развозил почту по поселку, собирал мусор, а вечером, забирая фляги с молоком для вечернего молокана в Болтово, увозил туда почту.

Ребятня обычно собиралась на станции к приходу молокана, помогала Максуду грузить фляги и первыми узнавала - кому сегодня пришли письма. Письма Татарин отдавал только в руки адресатам, но пока шла погрузка, объявлял, кто получит письма, и посыльный с той улицы, куда есть почта, бежал с вестью о письме раньше почтальона.

К тетке Валентине Ванька вместе с Мураткой примчался со станции с криком: "Вам, тетка Валя, сегодня письмо от дяди Трофима! С фронта! Максуд сказал. Он скоро приедет!" Её сын Димка тоже радостно что-то кричал. Услышав весть о письме, подошли соседки, писем с фронта приходило мало, все хотели узнать - как там, какие новости, чего дальше ждать. Максуд подъехал на своей лошаденке, и подал письмо Валентине.

Ей написали из воинской части: "Ваш муж, Останин Трофим Егорович, автоматчик 304 стрелкового полка 46 стрелковой дивизии 2-ой Ударной армии, с группой бойцов второго батальона, выходя из окружения в районе Мясного бора пропал без вести". Извещение из военкомата на Трофима пришло позже...Теперь её извещали уже не однополчане мужа, а власти, добавляя к горестному известию сухое и официальное: "Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии".

Валентина даже не всплакнула. Она долго сидела на лавочке возле дома, просто окаменев и не замечая никого рядом, просто не понимая, почему именно её Трофим...Почему - пропал без вести...Всхлипывая, возле матери стоял Димка. Много позже, загрузив груз для Болтова, Муратка с братом ехали со станции мимо дома Останиных - тетка Валя все сидела там же на лавке, не двигаясь и молчала. И так же возле неё плакал сын Димка.

Гаврилов и все пятеро его парней с фронта тоже не вернулись. Похоронки пришли на каждого. По этим небольшим, желтоватым листочкам - "Ваш муж... Ваш сын..." можно было изучать географию и страны, и Европы. Они все полегли далеко друг от друга. Но за Родину.

Так до сорок пятого Трофим Егорович и не объявился. Вестей не было ни от него, ни из его воинской части. Пропал без вести и всё тут. Замолчала теперь Валентина, замкнулась в себе, но в окно нет-нет, а поглядывала. Вдруг, чего не бывает на свете, и идет от калитки к дому Трофим...Живой и здоровый... Веселый и радостный...Свой, родной... Сколько раз себе представляла.

Нетребин с женой Марией приехали в на станцию Каменный Ключ уже после войны. Валентина, супруга пропавшего без вести Трофима Останина, была старшей сестрой Марии. Трофима, связиста, после окончания железнодорожного техникума в сибирском Томске распределили на работу сюда, с ним поехала, и жена Валя, с которой они только-только сыграли свадьбу. Сестры переписывались, редковато, но письма шли и во время войны. О своем горе, но только очень коротенько, Валентина отписала сестре, а уж после войны Мария писала о муже Николае, что после тяжелого ранения лечился в госпитале в Новосибирске, куда его перевезли на санпоезде из Германии. Сама она устроилась медсестрой тут же в госпитале, жила в военном общежитии.

Когда Николая готовили к выписке, мал-мало в госпитале подлечили- подштопали, неожиданно пришло письмо из Каменного Ключа. Валентина звала жить к себе сестру с Николаем. "Вам, дорогая моя Марусенька, с мужем придется где-то теперь устраиваться, решать заботы с жильем. Николай, чувствую, после госпиталя слабенький, выхаживать не один месяц потребуется".
– писала в письме Валентина. "Ты же сама в письме писала Марусенька, что его родня пропала в эвакуации. Тебе сейчас вернуться в томскую деревню, к нашим старикам - не лучший выход. А у нас с Димкой большой дом, усадьба, и в поселке, и в леспромхозе найдётся где работать. Я, не сомневайся, чем смогу - помогу... И невмоготу мне, пойми сестренка, плакать и переживать о Трофиме каждый день. Ждать его, надеяться на что-то...Приезжайте. вместе справимся с напастями."

Посудили, порядили Маруся с Николаем. Он-то сам, после выписки, еле ковылял, больше отлеживался. Какая ему может быть работа, тем более за спиной до фронта - только школьная восьмилетка. Ни специальности, ни профессии. Она сутками в госпитале на службе. Ютиться в крохотной комнатёнке в общежитии - не бог весть какая жизнь. Да и денег в обрез. И поехали они на далекую станцию, к марусиной сестре.

Обжились постепенно. Николай крепнуть начал, всё-таки молодость брала своё. Приезжали к нему с райкома партии, он хоть и не успел вступить в партию, но всё же участник войны, герой. С вступлением Николая в партию некоторая тогда случилась - уже написано было его заявление, сданы рекомендации однополчан, но вдруг погибли враз и политрук, и парторг части. Ехали они в политотдел корпуса, совещание партийцев перед большим наступлением проводилось, и попали под бомбежку с самолета какого-то шального Ганса. Немцы в сорок пятом, чуя приближающийся конец, огрызались, где только могли, яростно и ошалело, с безумством умалишенных. Это были не упорные бои Красной Армии в том, трагическом сорок первом. Наши бились до последнего, стояли насмерть, немцы, хотя и кусались из-за угла, из-за каждого куста, из подворотни, но стоять насмерть не хотели. Или не умели.