Дорожное происшествие

–  Не кричите! У меня болит голова, и вообще я прескверно себя чувствую.

–  Мы видим, - буркнул Крейцер, переложил с кресла на ковер газеты и журналы и сел.
– Не будете ли вы так любезны объяснить противоречие между вашими показаниями и показаниями госпожи Оверман, которая сообщила нам, что у вас были гости в тот вечер, когда произошло столкновение?

Она состроила гримасу оскорбленной невинности, взяла плед, развернула его и с раздражающей медлительностью укутала ноги.

–  Просто не пойму, чего вы от меня хотите, - равнодушно сказала она.
– Я вам не лгала, и никаких противоречий тут нет. Насколько я могу припомнить, я никогда не утверждала, что у меня в тот вечер вообще никого не было. Вы спрашивали, был ли у меня доктор Николаи, и я в соответствии с правдой ответила отрицательно.

–  Но какой-то мужчина у вас был? Этого вы не отрицаете?

–  С какой стати?

– Она потянулась, упала в подушки и продолжала с закрытыми глазами: - У меня не было ровно никаких причин подносить вам на серебряном подносе эти сведения, раз вы сами не спросили. Не так уж вы меня очаровали!

Крейцер злобно прикусил губу.

–  Кто был у вас?
– спросил он хрипло.

–  Николаи, - прошелестела она и бросила на него зазывный взор из-под длинных ресниц.

Он вскочил.

–  Вы что, издеваетесь?
– рявкнул он.

Она приподнялась на локте и удивленно на него посмотрела.

–  Итак, кто у вас был?
– кипя от ярости, повторил Крейцер.

–  Как я уже сказала, - ответила она колючим голосом, - у меня был Николаи.

Крейцер даже зажмурился.

–  Госпожа Альвердес, мы с вами не в игрушки играем. И я могу привлечь вас к ответственности за умышленную дачу ложных показаний.

–  Не пойму, отчего вы горячитесь. Испугались за свое достоинство?
– Она рассмеялась.
– Ну, раз уж вы сами ни до чего не можете додуматься, так и быть, подскажу, пока вы мне тут все не разнесли вдребезги. Прошу вас, присядьте, господин Крейцер, не то как бы вас не хватил удар в стоячем-то виде.

Он сунул в карман стиснутые кулаки и опустился на самый край сиденья.

–  А теперь навострите уши: в гостях у меня действительно был господин Николаи, точнее говоря, Дитер Николаи, достойный сын некоего доктора Николаи, проживающего в Клейнмахнове.

Крейцер и Арнольд не шелохнулись, и лица их не выразили никаких чувств. До какой степени потрясло их это признание, понять было нелегко.

–  С какой целью он к вам приходил?
– спросил наконец Крейцер.

–  Неужели так трудно угадать?
– Она самодовольно хмыкнула.
– Он хотел пообщаться со мной. Я не виновата, что нравлюсь ему. Уж не прикажете ли мне просить за это прощения? Да и вообще, какое вам дело?

Саркастическая усмешка тронула губы Крейцера.

–  Так, так, а почему вы тогда обручились с доктором Вейнтраутом?

Она вздохнула.

–  Ну ладно. Уж раз вы бог весть почему вбили себе в голову, что моя персона играет какую-то роль в вашем деле, я несколько приподниму завесу тайны над своей личной жизнью. Только не вздумайте читать мне мораль. Мы с вами не в церкви и не в Армии спасения, а из СНМ я уже год назад вышла по возрасту.
– Она протянула руку за сигаретами и зажигалкой.
– Конечно, от этого еще хуже разболится голова, но, когда я нервничаю, мне не обойтись без сигареты. Не угодно ли?
– Она достала сигарету для себя и протянула им пачку.

–  Благодарю, - ответил Крейцер, - мы не курим.
– И с удовлетворением отметил, что Арнольд фыркнул и неодобрительно на него покосился.

–  Тогда прошу прощенья, - сказала она и закурила.

–  Пожалуйста, к делу, - попросил Крейцер.

Она удобно подперла одной ладонью локоть, другой - подбородок, постучала по щеке кончиками пальцев и несколько мгновений задумчиво глядела на своих посетителей.

–  Как вам известно, - с нарочитой медлительностью начала она, - я уже два года состою в близких отношениях с доктором Николаи. Он очень хорошо ко мне относится, но я-то сдуру серьезно в него влюбилась. Разум подсказывал мне, что это нелепо, что он слишком стар для меня и вдобавок женат и так далее и тому подобное, но все напрасно, да и кому в таких случаях помогает разум? Несмотря на все доводы, я вышла бы за него замуж, но он, к сожалению, не хочет, по крайней мере до тех пор, пока жива его жена, а ведь она может запросто прожить еще тридцать лет. О разводе он и слышать не желает. Он просто не в силах предать свою жену, он и сейчас-то терзается угрызениями совести из-за того, что должен ее обманывать. Конечно, он догадывается, что у меня на сей счет другое мнение, но ведь я не могу сказать ему об этом, для этого я достаточно себя уважаю.
– Она умолкла и задумчиво выпустила облачко дыма, - Ну так вот. Мне сейчас двадцать шесть. Еще два, ну от силы три года, и я войду в тот возраст, когда мужчины смотрят на тебя искоса, если ты не удосужилась выйти замуж, и бросаются врассыпную, едва прозвучит слово «женитьба». И я, разумеется, не намерена играть эту жалкую роль, выбиваться из сил, чтобы раз в три года справить себе новую шубу, и прозябать в одиночестве.

–  Достойная похвалы откровенность, - ввернул Арнольд.

Она глянула на него и продолжала:

–  И если вы до сих пор ничего не поняли, вот вам объяснение, почему я так обращаюсь с доктором Вейнтраутом. Он человек весьма старомодный, чем нередко действует мне на нервы. Впрочем, я никогда его не обманывала, а сам он достаточно умен, чтобы при желании понять, почему я так себя веду. Но он нарочно не желает понимать. Ну что ж, дело хозяйское. Впрочем, с другой стороны, я верю, что он меня искренне любит, а это в конце концов всего важней, остальное приложится. Вдобавок он солидный человек, на хорошей должности и куда симпатичнее мне, чем жалкие подражатели типам из «Плейбоя», которые бегают за мной.
– Она последний раз глубоко затянулась и загасила сигарету.

–  Значит, вы готовы выйти за доктора Вейнтраута, не любя его?
– недоверчиво спросил Арнольд.

–  Вполне возможно. Он человек надежный, и, если мне не судьба выйти за того, кого я люблю, лучшего, чем доктор Вейнтраут, и пожелать нельзя. А после того, что произошло вчера, эта возможность стала делом недалекого будущего.

–  У вас весьма практический склад ума, - сухо заметил Крейцер.
– Всегда есть какой-нибудь запасной вариант. А дозволено ли будет спросить, что именно произошло вчера?

–  Разумеется, дозволено, к чему лишние церемонии? Разве вы не исполнены решимости выжать из меня все, что возможно?

–  Но предпочли бы при этом оставаться в рамках приличия.

Она рассмеялась.

–  Ладно. Попробую исправиться. Вчера днем - у нас было назначено свидание, мы хотели съездить в Берлин - Эгберт явился ко мне в самом скверном настроении. Он что-то кричал про фрау Оверман, которая вместе с полицией поставила его в дурацкое положение, хотя таким путем он по крайней мере узнал, что я до сих пор поддерживаю отношения с Дитером. Он не дал мне даже рта раскрыть, он кричал, что спросил сына и тот во всем признался. Неразборчивость была не самым страшным обвинением, и мало-помалу мы начали ссориться всерьез. Я никак не хотела портить наш день, но его грубость стала до того нестерпимой, что я просто не могла сдержаться. Я ему не жена и не позволю указывать мне, кто у меня может бывать, а кто нет. Дитер, на мой взгляд, очень славный паренек, но еще почти ребенок, и сойтись с ним я не могла бы ни при каких обстоятельствах, хотите - верьте, хотите - нет. Ну да, он пишет мне, звонит, часами поджидает меня, почему бы и не разрешить ему изредка побывать у меня, если он будет себя прилично вести?
– Она заглянула в чашку, поднесла ее к губам и допила.
– Эгберт, разумеется, об этом и слышать не желает, но я не понимаю, почему я вечно должна со всем соглашаться. Ведь и он почти никогда не делает так, как мне нравится. Часа три мы ругались самым ужасным образом, и тогда он в ярости ушел. Немного спустя явился Дитер и тоже закатил мне сцену.. Он приревновал меня к своему отцу, потребовал, чтобы я с ним рассталась, и под конец заявил, что, если я не возражаю, он немедленно на мне женится. Он даже готов бросить институт, чтобы зарабатывать деньги. Он был смешон и нелеп. Мне пришлось его выгнать, потому что он совсем уже вышел из границ и пытался меня поцеловать. Эти мерзкие сцены до того меня измотали, что я после них сразу забралась в постель. У меня разыгралась мигрень, и поэтому я не вышла сегодня на работу.

–  Вы намерены расстаться с доктором Николаи?
– спросил Крейцер.

–  Не уверена, но боюсь, что к этому идет.

Последние слова она произнесла совсем тихо, затем откинулась на подушки, и в глазах ее блеснули слезы. Пошарив под подушкой, она достала оттуда носовой платок, потом взяла со стола флакончик одеколона, капнула на платок и протерла лоб и виски.

Крейцер и Арнольд тем временем разглядывали комнату. Она была не очень большая, но убрана со вкусом. Крейцер встал, чтобы получше рассмотреть объемистую, обтянутую тисненой кожей шкатулку, крышка которой была отделана серебром и перегородчатой эмалью. Похожую он видел однажды в магазине художественных изделий и даже хотел купить, но цена двести пятьдесят марок оказалась ему не по карману.

–  А как попал сюда в тот вечер Дитер Николаи?

–  Он давно уже просил у меня разрешения зайти ко мне. Ну и в конце концов я разрешила.

–  Я не это имел в виду. Я хотел узнать, на чем он приехал?

–  Ах, так. На мотоцикле, наверное.

–  Какой у него мотоцикл?

–  «Ява», кажется.

–  А цвет?

–  Темно-синий. Почему вы спрашиваете?

Крейцер улыбнулся.

–  Да так, по привычке. Когда он уехал?

–  Вскоре после восьми. Я обычно всегда выставляю его в это время.