Дождь в полынной пустоши. Книга 2

– Кого отправим с доброй вестью? — спросил Колин. На лицах противника величайшее заблуждение молодости — жизнь вечна! Вечна. Но не жизнь.

Щедрое предложение. Шансом спасти одного из своих, Шляпник воспользоваться не захотел или не посмел.

– Обойдемся, - отказался вожак.

Никто никуда не уйдет. Нет, и не может быть, исключений в общей судьбе. Все по справедливости. А справедливей смерти вряд ли что придумано.

– Холодно стоять, - пожаловался Колин делая шаг вперед.

Широкий отмах правой, швырнуть ножи… Дальше только шнепфер…. Хорошая работа, за которую не стыдно перед людьми и собой — ручная работа. Мастерство тем и славно. И неважно, точаешь ли башмаки, печешь ли хлеб, рубишь ли головы.

Пролитая кровь исходит легким парком. Сизые внутренности перемешаны со снегом и сором. Скрюченные пальцы, открытые в немом крике пасти. Из рассеченной шеи стреляет кровяной родничок. В развороченной грудине плавает сердце. Из сугроба глядит в небо голова, рядом торчит пятерня. Под сорванный ноготь попала нитка и порхает на ветерке.

Мертвые они и есть мертвые. Но некоторым повезло.

Парень лежал на боку, подрагивая, прерывисто дыша и подтекая кровью. Одну руку сунул за полу куртки, второй тянулся к распластанному телу в трех шагах. Девка мертва. Человек не кошка, девять жизней не отпущено. А может это и была последняя, девятая жизнь. Кто и когда их считает.

– Что у тебя там? — склонился Колин разглядеть. В слабой ладони простецкий кулон. — Надо было раньше.

Невнятно промычал, парень заелозил ногами, подтолкнуть себя. Колин воткнул шнепфер в землю. Раненый тут же схватился за клинок, чуть подтянулся. Разрезанные фаланги закровили. Он еще чувствовал боль, морщился.

– Ненавижу…, - топило близкий снег горячее дыхание.

Колин сапогом толкнул парня в плечо, развернуть лицом в небо.

– Не настаиваю меня любить. А отомстить? Что скажешь? Накромсать на тысячу кусков? На десять тысяч кусочков? Согласишься? Уверен, да. Но для этого… Для этого… Зачем тебе дохлятина? Орфей спускался в ад за Эвридикой, не от большого ума. Не тот случай, получить что-то обратно. Рана твоя не смертельна. Не упустить время, выживешь…

Рот парня свела судорога боли. На деснах и языке россыпь язв и бледных припухлостей.

– Любовь всей жизни наградила? — повеселился Колин над преданностью воздыхателя.
– Или с прокаженной кувыркался? Скажешь, что подцепил заразу, спариваясь с лошадью больной сапом, оттащу к лекарю без всяких условий. Или вы дружно, по-семейному, людоедством баловались? Ну! Удиви!

Парень со стоном перекатился ползти дальше. Пинок покрепче восстановил прежнее положение тела.

– Я не закончил. Мы говорили о тебе. Отмоем, выведем вшей, цыпки отпарим, приоденем. Избавим от лишних иллюзий. Надежды мало, но попробуем. Ты бы пользовался вниманием женщин. Родовитых эсм, а не помойных девок. Имя то её знаешь?

– Ненавижу…

– Не знаешь…. Покажу пару хороших финтов. А взамен, ты бы ненавидел меня во имя своей погубленной любви и как неблагодарная скотина однажды зарезал. Хорошее предложение?

Раненый упрямо перевернулся, опять вцепился в клинок, подтянуться.

– Жить во имя мести, а не сдохнуть не пойми за кого.

– Ненавижу….

– Принимать твои слова за отказ? — Колин выдернул клинок из захвата, почти отрезав бедняге пальцы.

– Ненавижу…, - парень обессилил и больше не двигаться. До девки оставалось с полуметра, меньше.

– Мне передать? — Колин захотел забрать кулон. Раненый сжал кулак не отдавать подарок.
– Тогда сам предай.

Унгриец хрястнул шнепфером, отделив убитой руку по локоть. Подтолкнул достать.

– Ууууу, - бессильно завыл раненый. — Ненавижу….. Ненавижу…. Ненавижу….

– Что толку? Ненавидеть мало. Надо суметь воплотить свою ненависть. Не дать ей пропасть. Для начала подбери нюни. На всех не напасешься врачевателей и нянек, дуть на болячки и гладить по головке. Самому надо справляться. Так что? Справишься?

– Ненавижу.

– Жаль-жаль.

– Не…., - слово беззвучно запузырились кровью в пробитом горле.

Колин стряхнул кровь со шнепфера, взмахнул полой плаща, поднимая притаившихся ворон с веток деревьев и крыш.

– Прошу! — пригласил он черных птиц.

Колокол на Хара поторопил, и за полчаса унгриец добрался до моста. Опоздал, но Эйш его дождалась. Судя по зареванному лицу, дождалась бы, опоздай он еще на час или два.

– Что-то стряслось? — спросил Колин, готовый вытирать сопли и слезы. Послужить опорой, громоотводом, близким плечом, выплакаться и высморкаться. Выслушать и утешить.

– Я отказываюсь ходить на рынок за хлебом и зерном. И ничего, никому не буду говорить, - очень эмоционально объявила девушка, сдерживая всхлипывания.

– Причину не назовешь?

– Это вас не касается.

Когда плохо, хочется чтобы стало еще хуже. Новая боль заглушит прежнюю. Избито, но помогает.

– Не касается. Но хочу послушать. Вдруг то, что тебя гнетет и изводит легко устранимо.

Он приготовился к потоку слов и слез. Характер девушки оказался крепче.

– Он умер. Его больше нет!

– Отец?

– Да. У меня никого не осталось. Никого.

Счастливая, - едва не вырвалось у Колина. Пришлось срочно искать другое утешение.
– Сказать, у нее есть я, преданный и верный друг? Залепит знатную оплеуху. А то начнет каяться. Хорошо если не бейлифу.

– Соболезную, - сухо произнес унгриец.

Девушка не удержалась, захлюпала носом. С горем всегда один на один. Этой ношей не поделишься. Не потому что не можешь, не захочешь. Так легче. Меньше мыслей и памяти. Только слезы и жалость к себе.

Колин подождал пока Эйш немного успокоится. Одолжил один из своих платков. За руки не брал, в глаза не смотрел, за плечи не обнимал.

– Сможешь меня выслушать?

– Да.

– Не перебивая?

– На рынок ходить не буду!
– безоговорочно отказали унгрийцу.

– Это я понял.

– И ненужно мне ваше зерно и мука. И деньги не нужны!

Отвести куда, упоить и сделать совсем несчастной? Она будет благодарна, но не сознается, а соплей хватит не на одну неделю, - не сказать, что планировал, но и не зарекался не делать Колин.