Доживем до понедельника. Ключ без права передачи
Шрифт:
Мельников и Наташа вдвоем. Без особых предисловий вынул он из внутреннего кармана тот листок, который мы уже видели у него в руках, и сказал:
– Наташа! Отбил… Хотите послушать?
Да, она хотела…
Это не вранье, не небылица:Видели другие, видел я,Как в ручную глупую синицуПревратить пытались журавля…Чтоб ему не видеть синей далиИ не отрываться от земли,Грубо журавля окольцевалиИ в журнал– А знаете, что он написал в этом сочинении?
– Откуда? Из кучки пепла? – засмеялся Мельников.
– А вот я знаю. Случайно. Он написал: «Счастье – это когда тебя понимают».
– И все?
– И все!
Неловко было им оставаться дольше в пустом классе под охраной таких и стольких «заинтересованных лиц».
Мельников с силой открыл дверь.
От этого произошел непонятный шум: оказывается, Сыромятников подслушивал и получил за это сногсшибательный удар дверью по лбу!
Вот он сидит на полу, вокруг все ребята над ним смеются. И Наташа. И сам Илья Семенович. А Сыромятников, вольно разбросав свои длинные ноги, сперва хотел изобразить тяжкие увечья, но передумал и оскалился всей лошадиной прелестью щербатой своей улыбки:
– Законно приложили!..
Проходивший мимо первоклассник Скороговоров окликнул его сзади благоразумным голосом:
– Дядь, вставай, простудишься.
Ключ без права передачи
Киноповесть
Булат Окуджава
Большинство ребят еще не знало Назарова в лицо. И он не вызывал к себе особого интереса, когда шагал среди половодья перемены рядом с замдиректора по воспитательной части. Чей-то родитель или чей-то представитель – так, наверное, думали, если думали о нем вообще.
– Полагалось бы собрать всех в актовом зале, – сказала ему Ольга Денисовна. – И представить вас… И чтобы вы сказали небольшую «тронную речь».
– Это обязательно? – спросил он с заметным отсутствием энтузиазма. – А я уже стал знакомиться в рабочем порядке. С каждым классом в отдельности.
– Можно и так, ваше право… Федорук! Юра! – окликнула она парня, который, опережая их, толкнул Назарова.
– Чего?
– «Чего»!.. – горько повторила она. – Извиниться полагалось бы.
– Извиняюсь.
– «Извиняюсь» – это, значит, ты сам себя извиняешь. А как надо?
– Простите, пожалуйста…
– Что ж ты мне говоришь? Ты толкнул Кирилла Алексеича – ему и скажи. – Ольга Денисовна, воспитывая Федорука, заодно и Назарову давала урок завидного педагогического упорства.
– Извините, пожалуйста, – жестоко скучая, повторил мальчик теперь уже незнакомцу в кожанке. – Можно идти?
– Идти можно. Бежать сломя голову – нет. Да еще в такой обновке – жалко
ведь… – (У Федорука были сверкающие, только из магазина, ботинки.) – Хороши! Поздравляю!– Спасибо… – мальчик светло сконфузился и исчез.
В тот момент выяснилось, что величавое одутловатое лицо Ольги Денисовны с застывшей в глазах укоризной может бывать добрым и домашним – оно просто нечасто позволяет себе ямочки и улыбки.
– Стало быть, с каждым классом в отдельности, – вернулась она к прерванной теме. – Это дольше, зато основательнее, понимаю. Да, вы отметьте себе: завтра совещание руководителей методобъединений… Ну-ну, не смотрите так, никто пока не ждет от вас указаний, предложений… Просто будем вводить вас помаленьку в курс…
Назаров улыбнулся:
– Спасибо, что «помаленьку»…
Гвалт перемены мешал разговору.
– Вот что, Кирилл Алексеич, – вздохнула Ольга Денисовна, взяв его под руку и выводя на лестничную площадку. – Школа уже давно без хозяина. Строго между нами: Серафиме-то Осиповне полагалось бы уйти намного раньше: она ведь начала слепнуть два года назад!
– Вот как?
– Да, и это скрывалось… Память, чутье, опыт – это все было при ней, и все-таки… Некоторые, знаете, широко-о пользовались тем, что она в потемках!
– Ребята?
– Не только…
Тут дали звонок, Ольга Денисовна развела руками и оставила Назарова.
Вот он «у себя» – в директорском кабинете. Здесь уютно. Стол превосходный, книги, сейф, телевизор – работайте, тов. Назаров! Из кресла на него удивленно таращится кошка. Пушистая, раздобревшая, цвета кофе. Вот она здесь действительно «у себя».
– Брысь!
Уступая ему место, кошка усмехнулась вопреки всякому правдоподобию… Он сел в нагретое ею кресло и стал листать перекидной календарь.
Здесь почерком учительницы начальной школы старуха напоминала себе, что надо сделать, о чем хлопотать. Тут и Горсовет, и металлолом, и доклад где-то, и дежурство в буфете, и несколько раз слово «продленка» с восклицаниями, и сигнал, что «во 2-м „Б“ читают медленно!».
А под стеклом на столе – несколько фотографий «бабы Симы» с детьми, с выпускниками… Видно, как она старела, как по-совиному глядела сквозь очень толстые стекла в последние годы.
Календарь под рукой Назарова открылся на апрельском листке с такой записью:
Уровень уроков химии!?!
Этот сигнал уже внятен ему. Листок Назаров выдрал и положил во внутренний карман кожанки – на память.
И закурил. Даже если судить только по этому календарю – «не соскучишься»…
1. Кем быть? (обоснование твоего выбора).
2. Ты оптимист или нет? Почему?
3. Почему провалился «Гамлет» в нашем театре драмы?
Прочтя на доске такие исключительно свободные темы сочинений, десятый «Б» не удивился: это было в знакомом стиле Марины Максимовны. А она все же надеялась озадачить их, раздразнить. Что-то задиристое посверкивало в ее глазах и пружинило в походке. У нее мальчишеская стрижка, худая шея, великоват рот, косметики – ноль. Глаза говорили как-то очень явно и серьезно о «присутствии духа» в небогатом ее теле, – так что мужчин это могло даже отпугивать, но художник не прошел бы мимо.
Алеша Смородин – высокий, большелобый, сутулый – работает так, словно ему дана тема – «Образ Марины Максимовны»: посмотрит на нее, улыбнется, напишет несколько строк и опять направит на нее через очки взгляд рассеянный и сосредоточенный одновременно, взгляд Пьера Безухова… Если б ему растолстеть – вылитый Пьер.