Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

– Не войну… но, как минимум, вытащить его на бюро! Не я один так думал.

– Ваше право. Только зачем? Лучше прийти с ним ко мне – все равно ж мы соберемся, раз такой день! И может, заодно поймем: почему он всеми иглами наружу, кто и в чем виноват перед ним? Юля, можешь его пригласить?

– Сегодня? Нет… Он за город уехал, в Блинцово. Там у него и тетки нет, и белки скачут, и печку, видите ли, можно разжечь… Как будто я никогда печку не видела… Или белку! – Она повела плечом очень индифферентно.

Антошка заявил, наоборот, с большим подъемом:

– Хочу белку! Где она?

– Вот у Юли спроси, – отозвалась мама. – Ты была там?

– Один раз, в октябре. А что?

Марина пересела на качели и недолго думая спросила оттуда:

– Слушайте, не рвануть ли нам за город? Не потеснить ли Майданова возле его печки?

– Это вы из-за кого предлагаете? – спросил, глядя на Юлю, Алеша.

– Да из-за себя, господи! Из-за этих белок! Из-за Антона: он зимнего леса никогда не видел… А вы видали? Где, когда? Прошлым летом по телевизору? – задиралась она, пока не раздалось единогласное:

– А что, в самом деле? Поехали…

* * *

В электричке – те же плюс Таня Косицкая и Женя Адамян. Вагон свободный, почти безраздельно принадлежит этой компании. Антошка имеет возможность облазить разные скамейки. Адамян везет свои лыжи, захвачен и рюкзачок с провизией. Разговор неупорядоченный, скачущий.

– Марина Максимовна, а давайте «Маскарад» поставим? Майданов – Арбенин, Юлька – Нина, я – баронесса Штраль… – смеется Таня.

– Издеваешься? Нину мне никогда не дадут, я и не надеюсь, носом не вышла…

– Да, носик у тебя скорей уж для Марии Антоновны из «Ревизора». Но это мы простили бы…

– Майданов уже простил! – вставил Женя.

– Не твое дело. Но пока у тебя тройки – Юля, я тебе говорю! – никаких ролей и маскарадов, понятно?

– Подумаешь, тройки… в день рождения о них можно не напоминать. Правда, Антон? И вообще, я их, может быть, нарочно получаю!

– То есть?

– Чтоб меня нельзя было запихнуть в тот институт, куда я не хочу!

Адамян засмеялся:

– А там, куда хочешь, – троечников берут вне конкурса?

– Нельзя, Юлька, невозможно, – говорила Марина Максимовна, – перед таким человеком, как наш физик, стоять и мямлить: «Я учила, но забыла» – провалиться легче! Так, Женя?

– Да, он корифей, – подтвердил Адамян. – Алексис, ты ему не отдавай Макса Борна, ты «прочти и передай товарищу»…

– Угу…

– Мальчики, вы не сорвитесь у меня, – озабоченно сказала Марина.

– Я, конечно, не в курсе, но… Макс Борн – может быть, это уже чересчур?

– Думаете, не наш уровень? – улыбнулся Алеша Смородин.

– Ваш, ваш! Но я перегрузок боюсь. Сейчас финиш, десятый класс, третья четверть – самая утомительная… – говорила она, поправляя ему шарф и обматывая нитку вокруг верхней пуговицы, готовой отлететь.

Он вдруг отвел ее руку и произнес медленно:

– Вот когда вы так делаете… я не только трудных авторов… я букваря не понимаю!

– А я – тебя… – растерянно сказала Марина. – Ты о чем, Алеша?

– Не важно. Не обращайте внимания.

И сразу заинтересовался ландшафтом за окном. Ему повезло: ребят отвлек Антошка, они не слышали этого.

* * *

Когда они выходили на заснеженный участок под предводительством Юли, Майданов, в шапке и свитере, вытягивал полное ведро из колодца.

Он так опешил, увидя всю процессию, что выпустил ручку, и она завертелась как ошпаренная… Тыча пальцем в него, Юля хохотала над его столбняком, и другие гости – тоже, а малыш, которого нес Смородин, спрашивал:

– Это Майданов? А где белка? А что это крутится?

А через полчаса все заминки и психологические трудности были, казалось, далеко позади…

На майдановских лыжах Юля скатилась с горки по искрящейся пушистой целине, а внизу шлепнулась, вспахала ее носом.

– Приказываю! – зазвенел на просторе голос Адамяна. – Торжественный салют семнадцатью артиллерийскими залпами! По новорожденной!

Сверху в нее полетели снежки, веселые и безжалостные.

Солнца в этот день было сколько угодно. И Антон не капризничал. Что касается Майданова, он был насмешлив, слов тратил минимум, общался с Антошкой охотнее, чем со всеми. Похоже, это паломничество к нему настроило его иронически. Но хорошо хотя бы, что злость прошла, думалось Марине… Вот он на склоне горы по свежему насту пишет лыжной палкой огромнейшую римскую цифру XVII – в Юлину честь. А лица не разглядеть отсюда…

– Юля… С той компанией он уже не имеет дела?

– Вроде нет… Баба Сима успела ему мозги прочистить. Ну и я немного повлияла, наверное… Двое оттуда уже в колонии, знаете?

– За что?

– Киоск кожгалантереи взломали.

– Красота! – горько сказала Марина.

– Они бы и Сашку потянули – слава богу, у него тогда был перелом руки…

– Да? А если бы…

– Нет! – почти вскрикнула Юля. – Я не то хотела сказать, он и со здоровой рукой не пошел бы! Верите?

– Я-то ему готова верить. Он мне – нет…

– Мы вас знаем три года, а он – один. И после всего, что было, трудно ему причалить к нам…

– Я о том и говорю. Собираетесь вы у меня, ревнует он тебя ко мне… Ревнует, не спорь! Только напрасно, объясни ему. Я могу написать на своей двери аршинными буквами: «Все, кому интересно, – добро пожаловать!»

– Я понимаю… А как сделать, чтоб ему интересно стало?

– Ну и вопросик… Я ж не волшебник, Юлька, я только учусь…

…А еще они гуляли по лесу. Слушали капустный хруст снега под ногами, высматривали обещанных белок. Дергали ветки, чтобы по-братски уронить снег на голову зазевавшемуся «ближнему». Антошку тащили и развлекали по очереди, и никому он не был в тягость.

И была такая подходящая опушка, где Марина попросила:

– Таня! Почитай-ка нам.

– Стихи? Прозу? Басню? Монолог? – тотчас перебрала она весь ассортимент, с которым собиралась поступать в актрисы.

– Стихи.

– Пожалуйста. Ну, допустим, вот это. Называется – «Из детства»:

Я маленький, горло в ангине.За окнами падает снег.И папа поет мне: «Как нынеСбирается вещий Олег…»Я слушаю песню и плачу,Рыданье в подушке душу,И слезы постыдные прячу,И дальше, и дальше прошу.Осеннею мухой квартираДремотно жужжит за стеной.И плачу над бренностью мираЯ маленький, глупый, больной.