Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Глава XLIII. Пустыня

При изучении человеческой натуры, всего более интересуют нас взгляды различных людей на один и тот же предмет. Иногда перемена положения или непостоянство темперамента в состоянии переменить всю силу какого-нибудь довода, а вследствие этого обстоятельства можно утвердительно сказать, что непогрешимость суждений наших — вещь невозможная. Мы привыкли смотреть на доводы за и против системы невольничества глазами людей, не испытавших лишения свободы; так смотрят на этот предмет даже и те, которые всею душою ненавидят его. Мы не знаем цены свободе, потому что всегда свободны. Материалов для непогрешимости в суждениях мы не будем иметь до тех пор, пока не согласуем наших взглядов и понятий со взглядами и понятиями тех, которые падают под игом невольничества и чувствуют в сердцах своих острое его жала. Скорби и страдания других не производят на нас сильного впечатления; хотя мы иногда и ощущаем их, но очень скоро утешаемся. Мы весьма хладнокровно говорим и рассуждаем о многих предметах, которые, если бы касались нашей личности, наверное лишили бы нас спокойствия и возможности владеть своими чувствами. Мы видели, как говорят и рассуждают владельцы невольников, видели, как рассуждают люди, которые с помощью общественного мнения и христианского братства поддерживают владельца и усиливают его уверенность в своём положении. Для большей ясности и полноты нашего рассказа, мы должны теперь сообщить о том, как думают и говорят о невольничестве сами невольники, и потому просим читателей последовать за нами в непроницаемую чащу Ужасного болота. Представьте себе тихий, тёплый индийский вечер. Природа как будто тонет в золотистом, тонком тумане, вершины деревьев тихо колеблются и чуть-чуть дрожащие листья их точно шепчутся между собою, боясь нарушить всеобщее спокойствие и тишину. В диком винограднике, которого лозы опускались вокруг знакомого нам острова тысячами фестонов, красовались пурпурные кисти винограда. Маленькая колония Дрэда увеличилась прибытием старого Тиффа с детьми и Гарри с женою. Дети и Тифф были приняты в хижину вдовы, муж которой сделался жертвою бесчеловечных охотников, как мы уже сказали в одной из предыдущих глав. население общими силами построило для Гарри и Лизетты хижину, смежную с другими. В настоящую минуту старый Тифф копал картофель с нескольких гряд, принадлежавших всей колонии. Дети бегали по острову, собирая осенние цветы и виноград.

Дрэд, находившийся в течение ночи в отсутствии, лежал на траве в тенистой стороне острова и держал в руке библию, изношенный переплёт которой и захватанные пальцами углы листов, доказывали её частое употребление. Эта библия принадлежала Датчанину Вези. Дрэд лежал, облокотившись на обе руки, которые поддерживали его массивную голову; большие чёрные глаза его задумчиво смотрели на колебавшиеся вершины деревьев и от времени до времени следили за рассеянными, белыми облаками, тихо плававшими по голубому небосклону. В Дрэде находились такие элементы, которые при других обстоятельствах, могли бы сделать из него поэта. Его развитый организм и энергический характер были чрезвычайно восприимчивы и пробуждали в его душе симпатию ко всем главным силам природы. Единственною книгою, которую он имел привычку читать, которая услаждала его и развивала в нём душевные силы, была библия. По своей организации и складу своего ума, Дрэд был похож на тех людей, которые любили скитаться в диких местах и получали вдохновение в пустыне. Замечательно, что во всех веках, общества и отдельные лица, страдавшие от угнетения, всегда искали утешения в Ветхом Завете или в книге Откровения. Даже и в тех случаях, когда многие места оставались непонятными, эти священные книги имели вдохновляющую силу, подобно бессловесной, но передающей все движения души, симфонии, разыгрываемой стройным оркестром, в котором громкие и стройные басовые инструменты сливаются с мягкими и нежными звуками других инструментов и производят дивную гармонию. В Библии скрывается неопределённая сила, как-то особенно возбуждающая душу угнетённых. В ней есть отличительное свойство привлекать, располагать к себе, так что люди, совершенно изнемогающие под бременем сильных горестей, и готовые при своей немощи предаться унынию, с жадностью читают предсказания о страшном суде, когда Сын Человеческий, должен прийти во всей своей славе, и все святые ангелы с ним, и воздать каждому по делам его. В душе Дрэда эта мысль господствовала над всеми другими. Он всё перетолковывал под её ноту. В то время, когда холера производила страшное опустошение, он находился в сильном волнении, каждое его слово, каждое движение носило на себе отпечаток какой-то торжественности. Бич этот был для него вскрытием печати, звуком трубы первого ангела, предвестником других ужаснейших бедствий. Дрэд не питал личной злобы и ненависти ни к одному человеческому существу. При диком отшельническом образе жизни, ему редко приводилось обнаруживать лучшие способности своей души; но всё же, отдавая ему справедливость надо сказать, что в нём не было недостатка в нежности, которая проявлялась преимущественно перед детьми и животными низшего разряда. В часы досуга, с помощью своих особенных способностей, он находил удовольствие созывать к себе из глубины окрестных лесов и кормить белок и птиц. Отправляясь ли на охоту, или оставаясь дома, он постоянно держал в карманах своей охотничьей одежды какие-нибудь зёрна. В настоящую минуту, углублённый в созерцание природы, он услышал Тедди, который невдалеке от него призывал к себе сестру.

— Фанни! Фанни! Беги сюда! Посмотри, какая миленькая белка.

Фанни немедленно прибежала.

— Где? Покажи!

— Ах! убежала! Вон там за тем деревом.

Всё внимание детей устремлено было на белку, и потому неудивительно, что они не заметили близкого присутствия Дрэда. Он повернулся к детям, и смотрел на них с самодовольным выражением, близким к улыбке.

— Вы хотите её видеть? — сказал он. — Подождите немного.

Дрэд встал, посыпал зёрен между кустарником и местом, где лежал; снова сел на лужайку и начал тихонько насвистывать, подражая свисту белки, сзывающей своих детёнышей. Через несколько секунд Фанни и Тедди приведены были в приятное изумление. Из за листьев оплошного кустарника показалось пара маленьких глазок, потом постепенно и само животное, которому принадлежали эти глазки; — наконец, на лужайку выбежала молоденькая белка, и с жадностью стала подбирать насыпанные зёрна. Дрэд, не спуская глаз с животного, продолжал насвистывать. Вскоре другие две маленькие белки последовали примеру своей подруги. Дети не могли удержаться от радостного смеха, когда передовая белка, а вслед за ней и другие вскочили на руку Дрэда, которую он положили на траву. Дрэд поднял их, нежно погладил, и маленькие животные, по-видимому, вполне подчинились его воле. К довершению детского удовольствия он пустил их в карманы и позволил уничтожить остальной запас зёрен. Они начали ползать по Дрэду, обыскивать его карманы, забирались к нему за пазуху, без всякого стеснения и страха. Фанни боязливо протянула к ним руку.

— А ко мне пойдут они? — спросила она.

— Нет, дочь моя, — с улыбкой отвечал Дрэд, — они тебя не знают. С преобразованием земли не будет такого отчуждения; тогда они пойдут и к тебе.

— Не понимаю, что он говорит, — подумала Фанни.

Дрэд, по-видимому, испытывал величайшее удовольствие при виде детского изумления. Чтоб продлить его, он решился показать другие свои способности в этом же роде. Окрестный лес оглашался вечерним пением птиц, и Дрэд вдруг начал отвечать одному из певцов, превосходно подражая его звукам. Птичка, услышав ответ, продолжала петь с большим одушевлением, и таким образом переговоры эти поддерживались несколько минут.

— Видите, — сказал Дрэд, — я понимаю язык, которым говорят птицы. Каждый род птиц имеет своё особое наречие, на котором они говорят о том, что люди должны восхвалять Господа и избегать нечестия; но грешники не в состоянии расслышать слова, потому что слух их чрезвычайно груб.

— Я этого не знала, — сказала Фанни боязливым тоном. — Что же говорят птицы?

— Я не могу назвать себя безгрешным и потому не понимаю их. Я знаю только, что птицы летают к небесам, где им случается подслушать речи ангелов. Я никогда не убиваю птиц, потому что Господь даровал им возможность приближаться к небу во всякое время.

Фанни находилась в крайнем недоумении. Она доверчиво посмотрел на Дрэда, взяла корзинку с виноградом и удалилась, намереваясь переговорить об этом с Тиффом. В эту самую минуту послышался шорох на ветвях громадного дуба, стоявшего близ того места, где лежал Дрэд, и вслед за тем Гарри спрыгнул на поляну. Дрэд встал на ноги.

— Ну, что! Сказал он: придут?

— Придут; сегодня в полночь они будут здесь. Посмотри, что я получил! — прибавил Гарри, — вынимая из кармана письмо.

Это было письмо Клейтона. Нужно было видеть, с какою быстротой неопределённое, мистическое выражение лица Дрэда уступило место выражению проницательному и серьёзному. Он снова сед на лужайку, положил письмо на колени, и начал читать его, указывая пальцем на каждое слово. Некоторые места он, по-видимому, прочитывал раза по три с величайшим вниманием; прочитав их, останавливался на несколько секунд и угрюмо смотрел в землю. Последняя часть письма сильно его взволновала. Из груди его вылетел подавленный стон.

— Гарри, — сказал он наконец, — помни, наступит день, когда Господь возьмёт из рук наших чашу долготерпения, и передаст её в руки наших притеснителей. Душа наша переполнена поруганием и презрением гордых. Несчастье их на них же и обрушится, и их заблуждения должны исправить их.

— Меня одно чрезвычайно беспокоит, — сказал Гарри, — Гарк, который принёс мне это письмо, до сих пор не возвратился: уж не случилось ли с ним чего-нибудь. Том Гордон беснуется, как демон, на нашей плантации. Наши люди привыкли к кроткому обращению; а кому неизвестно, что от плантации, находившейся в таком управлении, нельзя ожидать больших выгод в короткое время, особливо, когда народ притеснён до высшей степени. Управляющим назначен старый Гокум, — известный своей жестокостью и низостями. Том безусловно отдал всех людей в его руки, а сам пьёт, развратничает, уничтожает устрицы и клянётся, что застрелит первого, кто придёт к нему с жалобой. Гокум должен заплатить в год известную сумму и взять себе всё остальное. Том Гордон держит при себе двух невольниц, которых нарочно купил для себя и для своих товарищей, как хотел купить и мою жену.

— Будь терпелив, Гарри: — ведь это великое и славное учреждение, — сказал Дрэд тоном глубокой иронии.

— Я боюсь за Гарка, — сказал Гарри, — он отважный малый и для нас всё готов сделать. Пощады не будет, если его поймают.

Дрэд нахмурил брови и потупил глаза.

— Гарк должен быть здесь ночью, — сказал он.

— Да, дай Бог увидеть нам его!

— Гарри, — сказал Дрэд, — когда они придут сюда, прочитай им Декларацию о независимости Соединённых Штатов, и потом пусть каждый судит о наших бедствиях и бедствиях наших отцов, и пусть Господь будет судьёй между нами. Теперь я должен идти и просить совета от Господа. Дрэд встал и, сделав прыжок, схватился за ветку дуба, сучья которого широко расстилались над тем местом, где они отдыхали, вскарабкался на верх и скрылся из виду. Гарри перешёл на другую сторону поляны, где стояла его хижина. Хлопотавшая внутри хижины Лизетта выбежала на встречу и обвила руками его шею.

— Как я рада Гарри, что ты воротился! Ведь ужасно подумать, что может случиться с тобой во время отсутствия. Мне кажется, Гарри, мы можем быть здесь очень счастливы. Посмотри, какую я устроила постель из листьев и мха. Обе здешние женщины такие добрые; и я рада, что мы взяли к себе Тиффа с его детьми; это так кстати. Я ходила с ними гулять, и посмотри, сколько мы собрали винограда. О чём ты говорил с этим страшным человеком? Знаешь ли Гарри, — я ужасно боюсь его. Говорят, что он предсказывает будущее. Правда ли это?

— Не знаю, дитя моё, — отвечал Гарри с рассеянным видом.

— Пожалуйста, не говори с ним много, — сказала Лизетта; — а то пожалуй, и ты сделаешься таким же угрюмым.

— Разве мне необходимо постороннее влияние, чтоб сделаться угрюмым? — сказал Гарри. — Разве я не угрюм уже и без этого? Разве я и ты, Лизетта, не отверженцы общества?

— А разве это так ужасно? — спросила Лизетта. — Бог производит для нас дикий виноград, несмотря на то, что мы отверженцы.

— Да, дитя моё, — ты говоришь правду.

— И сегодня солнце сияло так ярко, — продолжала Лизетта.

— Правда, правда; но наступят бури, дожди и непогоды.

— Ну, что же делать! Тогда мы подумаем, что надо делать. Теперь, по крайней мере, не станем терять ни этого вечера, ни этого винограда.

Глава XLIV. Холм свидетельства

В двенадцать часов ночи Гарри встал с постели и посмотрел из окна. Полоса леса, окружавшая остров, казалась поясом непроницаемой темноты; но над ней, где вершины деревьев рисовались силуэтом на небосклоне, — небо представляло тёмный, прозрачный, фиолетового цвета, покров, усыпанный звёздами. Гарри отворил дверь и вышел. В воздухе господствовала такая тишина, что можно было расслушать шелест каждого листочка. Гарри стоял; внимательно вслушиваясь в даль. В отдалённой части леса раздался невнятный свисток. Гарри ответил на него. Вскоре послышался треск сухих сучьев, и звуки осторожного, сдерживаемого разговора. Через несколько секунд в листьях деревьев подле самой хижины поднялся сильный шелест. Гарри подошёл к тому месту.