Дрёма
Шрифт:
Каким же я был ничтожеством! – Ваню передёрнуло. Но выбей из-под ног суждение и мнение, и что? Пустота. И он снова погрузился в воспоминания.
* * *
– Кто ты после этого? Чё нюни распустил-то? Ну, ушла от тебя баба. Да и хрен с нею! Пусть катится. Докажи ей и её хахалю. Докажи!
Сашка смотрел зло, он терпеть не мог «мужиков с соплями».
– И что доказывать? Кому?
– Да просто в морду дай ему.
– Кому?
– Да хоть ей, хоть ему. Без разницы. Будь мужиком, в конце концов. Я знаю – ты психануть можешь.
– Отстань Сань, вон лучше наливай.
– И то дело!
Ваня выпил,
Сашка – это приятель, сосед по району. Прежде, при встрече бросишь ему дежурное: «привет», – в ответ эхом услышишь: «привет», «как дела», «не дождётесь». Встретились, перебросились одной, другой ничего не значащими фразами и в разные стороны.
А теперь приятель с заявкой на дружбу: «А давай я тебе душу полечу».
– А что и лекарство знаешь?
– Кто же его не знает, вот оно родимое. Проверенное. Прозрачное, аки слеза. Принял и просиял-таки.
– Пойдём, полечимся.
– Только я того – на мели.
– Обижаешь. Я знаю, какой год на календаре: ты доктор, а лекарство за мой счёт. Рынок.
– Соображаешь. Мужик!
Ваня кисло усмехнулся, за последнее время ему столько раз пытались поменять половую принадлежность (и родня жены и её подруги и прочие), обзывали бабой, размазнёй, что он начинал сомневаться и всячески рвался доказать: я не зря родился! Мужик я, мужик!
Сашка, подобно опытному психотерапевту, произнёс ключевую фразу (ты мужик настоящий) и теперь входил в дом Вани без стука.
Было далеко за полночь. Сашка, поёрзав на стуле, наклонился, поднял с пола пустую бутылку и вопросительно уставился на Ваню:
– Тут пусто. До капли. Сходим?
– Иди.
– А ты?
– А я не хочу.
– Денег дашь?
Ваня мотнул головой:
– Иди Сань спать. Иди.
– Сам ты иди.
– И пойду!
Брёл Ваня сквозь качающийся шаткий мир, осторожно ступая, чтобы не упасть. Не мир, а подвесной трухлявый мост, редкие доски скрипят под ногами и проседают. Спустился по долгим нудным ступеням к морю. Долго шатался по «пешеходке» выискивая тихий закуток. Так раненный зверь ищет себе убежище, где можно в безопасности зализать раны. Нашёл какой-то пляж, всё достоинство которого заключалось в его труднодоступности, высокие волноотбойники пугали не только волны своим неприступным видом, но и праздных курортников.
Ваня с пьяной смелостью спрыгнул на гальку и сел у самого прибоя. Шумело в голове, тихонько плескалось море и Ване казалось, он весь без остатка растворяется в этом ночном, не ведающим света мире. Ущербный месяц испуганно выглянет из-за туч, качнётся на серебристой зыби и снова спрячется за серым пологом. Там же, где-то за хмарью, обитали звёзды.
– Что я творю?! Ублюдок!
Процесс растворения во тьме неожиданно ускорился, только что, чётко видимый мол с белой полосой прибоя и далёкие огни города, расплылись и размазались, как размазывается акварельный рисунок, когда плеснёшь на него водой. Слёзы потекли по щекам.
– Что я творю?
Ваня обхватил голову руками
и закачался, напоминая ваньку-встаньку.– Что тяжко?
Ваня замер и прислушался: показалось? Допился!
– Бывает. В таких случаях особенное терпение нужно. Молитвенное. Тогда, может быть, Бог тебя услышит и поможет.
Глюки? Но хорошие глюки – добрые, – Ваня вытер слёзы на щеках. Ему вспомнился недавний семейный скандал.
Разругавшись в пух и прах на кухне с женой, он гневно перешагнул через разбросанные на полу комнаты игрушки и прошёл на лоджию. Острое желание крушить и ломать, быть диким и необузданным, сдерживалось слабеющим разумом. Тяжело сел на диван, сжал кулаки и закрыл глаза, стараясь вытеснить из себя острое желание разрушать. И тогда рядом, совсем рядом раздался голос: «Что папа, тяжело? – терпи, терпи». Он не сразу поверил в услышанное. А когда поднял голову и открыл глаза, то сын – Дрёмка – уже вернулся к своим машинкам и жужжал, подражая настоящим движкам. Кто это сейчас со мной?.. Дрёмка?.. Да нет же он… дитя. В этот миг детский моторчик заглох, Дрёмка посмотрел на отца и не по-детски, понимающе, кивнул головой, тут же игрушечная машинка снова сорвалась с места и, урча, помчалась по ковровым узорам, визжа на крутых поворотах.
Кто тогда сказал мне: «терпи»? А сейчас?.. Может у меня того с головой что-то? Может я ненормальный? А кто тогда нормальный, Сашка, что ли? Кореша его, а теперь и мои?.. Ох, как пусто внутри.
– Так постыло всё.
– Понимаю, тем более терпеть надо.
– Да кто здесь!
Ваня вскочил, напоминая шаолиньского бойца из школы «пьяный кулак». Никудышного бойца, который из всех наставлений учителя усвоил одно – как быть пьяным.
– Успокойся, мил человек. Я драться не собираюсь. Вот случайно забрёл сюда. Дай думаю, посижу, может, искупаюсь. Тут и ты следом спускаешься. Видимо, не случайно я тут. Не случайно. Хм, чудны дела твои.
– Я не чудил.
Ваня, пошатываясь, вглядывался в непроницаемо тёмный угол, откуда раздавался странный голос.
– Нет – ты ждал чуда. Не совсем ты, значит, потерянный человек.
– Человек? Я дорогу домой помню.
– Все помнят чего-то. Сперва так уверенно тебя ведут, прихвастывают, мол, видишь зарубка? Дальновидно я её сделал, верно! А потом, глядишь, и плутать начинают, едва смеркнётся или другая какая напасть испытать захочет – каждый на своём спотыкается.
– Слушай, лучше выйди на свет. Не смущай меня неизвестностью.
– А что, и выйти могу. И я к свету склонен.
Навстречу Ване вышел высокий широкоплечий мужчина. Держался он уверенно и бесстрашно. Остальные подробности Ваня не разглядел – очередная туча набежала на месяц, густая тень легла на море и близлежащие округи. Далёкие высотки освещали сами себя. Ни возраста, ни во что был одет незнакомец – разглядеть было затруднительно. Увидев человека, Ваня облегчённо расслабился:
– Уф, а я уж было подумал…
Незнакомец протянул руку:
– Анатолий. Бездельник, радующийся жизни.
– Меня Ваней зови, – Ваня помолчал и добавил, – ты бомж, значит.
– Это как рассудишь.
– Я рассужу?.. – Ваня поискал место, куда можно присесть, нашёл камень и сел, – все кругом умные, один я дурак.
– Не говори так, дурак значит – пустой. Дважды пустой. А ты чем-то мучаешься, страдаешь, я вижу. Выходит не пустой.
– Видит он. Вот ты и попался на собственный крючок, то, что ты видишь, не есть ли готовая картинка, нарисованная тобой и для собственного пользования?