Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:

Этой неприятной для греков угрозой и завершилась 17-летняя церковная смута в Русской митрополии. Константинопольский патриарх все-таки отстоял свое право поставлять и присылать в Россию митрополитов. Требование Ростислава о том, чтобы избрание и поставление митрополитов происходило с ведома и согласия великого князя, впоследствии, видимо, не исполнялось, чем, скорее всего, и объясняется изъятие из летописей его ответа императорскому послу. Дальнейшая судьба ненавистного грекам митрополита Клима Смолятича тоже была предана забвению: время и обстоятельства его смерти неизвестны. Его последний соперник, Иоанн IV, скончался в 1166 г., а 14 марта следующего года умер и великий князь Ростислав. Тело его было положено в киевском монастыре Святого Федора, рядом с могилой его отца. Нелицемерная набожность Ростислава, его труды по созданию Смоленской епископии и христианскому просвещению края привели к тому, что в Смоленской земле установилось местное почитание этого князя.

Со смертью Ростислава значение великого князя Киевского рухнуло в одночасье и навсегда.

Глава 3.

АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ И ЕГО ПОЛИТИКА

I

В позднейшей историко-политической мифологии Андрей Юрьевич Боголюбский предстает первым государем великорусского покроя, прямым предшественником московских самодержцев. «В лице князя Андрея великоросс впервые выступал на историческую сцену», — писал, например, В.О. Ключевский, имея в виду его самовластный, «московский» стиль правления{195}. Действительно, от личности этого князя веяло чем-то новым, не совсем обычным, что обусловило повышенный интерес к нему со стороны современников. Однако роль предвозвестника московского периода русской истории Андрею вряд ли подходит. То новое, что было в нем, больше связывало его со своим временем, нежели с отдаленным будущим. В своих государственных и идейно-духовных устремлениях Андрей был наследником традиций и тенденций, возросших и набравших силу на киевском

юге и лишь перенесенных им на новую, суздальскую почву. Перенос этот отразился на «матери городов русских» весьма болезненно. Усилиями князя Андрея русский северо-восток не просто порвал с киевоцентризмом, как это сделали несколько раньше Полоцк, Галич и Новгород, но решительно опрокинул весь старый порядок, державшийся на представлении о киевском старшинстве. И потому правильнее будет сказать, что новизна, которую деятельность Андрея привнесла в исторический ход развития Руси, заключалась не в «предчувствии» Москвы, а в «забвении» Киева.

Для лучшего понимания политики Андрея Боголюбского мы должны вкратце ознакомиться с его биографией.

Родословная Андрея меньше всего напоминает родословную «великоросса». Прапрабабкой его была шведка Ингигерд, дочь Олафа Шётконунга и супруга Ярослава Мудрого, прабабкой — греческая принцесса, дочь Константина IX Мономаха и жена Всеволода Ярославича, бабкой — дочь англосаксонского короля Харальда Гида, дедом — полугрек Владимир Мономах, матерью — дочь половецкого хана Аепы, отцом — полуанглосакс Юрий Долгорукий. Эту совершенно фантастическую и возможную, наверное, только в России смесь кровей нельзя назвать особо симпатичной, если судить по знаменитой скульптурной реконструкции внешности Андрея работы М.М. Герасимова, которая, впрочем, не может претендовать на точное портретное сходство: «половецкие» (тюркские) скулы князя как отличительная черта строения его черепа — вне сомнений, а вот эпикантус — складка века, характерная для монголоидного населения Азии, — под вопросом. Ученый и сам признавался, что «монгольское веко» Боголюбского — «плод художественного осмысления материала»{196}. Но это не значит, что в данном вопросе можно отдать предпочтение татищевскому словесному портрету князя Андрея: «Ростом был невелик, но широк и силен вельми, власы чермные (рыжие. — С. Ц.), кудрявы, лоб высокий, очи велики и светлы». Из всех этих сведений поддается проверке только рост князя, который, согласно обследованию останков его скелета, составлял 170 см, то есть был значительно выше среднего по меркам Средневековья (Иван Грозный с его 179-сантиметровым ростом считался почти гигантом). В связи с этим и прочие черты Андреевой внешности, приведенные Татищевым, в том числе «великие очи», вызывают обоснованное недоверие.

Великий князь Владимирский Андрей Боголюбский. Рис. А.Н. Гришенкова со скульптурного портрета М.М. Герасимова

Говоря о дате рождения Андрея, исследователи, как правило, употребляют осторожное «около 1110 года». Все вычисления тут, так или иначе, крутятся вокруг известия Татищева, согласно которому Андрей погиб в 1174 г. в возрасте 63 лет. Однако мы не знаем источника этих данных, и нельзя исключить того, что Василий Никитич сам произвел соответствующие расчеты, отталкиваясь от даты рождения Долгорукого (по Татищеву — 1090 или 1091 г.), представлений о нормальном брачном возрасте — 18 лет, а также от зафиксированного в летописях факта, что Андрей был вторым сыном Юрия. Эти общие соображения в совокупности как раз выводят на 1110—1111 гг. Впрочем, такие же расчеты без труда мог проделать и любой древнерусский книжник, чей труд, в свою очередь, послужил Татищеву источником{197}. Между тем эти вычисления небезупречны, поскольку имеются веские основания сдвинуть дату появления на свет Юрия с 1091 на 1097/98 г. (см. с. 111). Кроме того, наука располагает данными рентгено-антропологического исследования скелета Андрея, проведенного в 1934—1935 гг. известными патологоанатомами Д.Г. Рохлиным и B.C. Майковой-Строгановой{198}, из которого следует, что на момент смерти князя физиологический возраст его костяка соответствовал состоянию костей 50—55-летнего человека. Все это позволяет уверенно датировать рождение Андрея временным интервалом с 1124 по 1129 г., после чего, кстати, историкам больше не придется недоумевать, чем занимался этот энергичный князь «первую половину своей жизни» (то есть с пресловутого 1110 г. по 1147 г., когда Андрей впервые попадает в поле зрения летописцев): он начал ратную жизнь, будучи молодым человеком 16—20 лет, в полном соответствии с обычаями своего времени.

Юрий, судя по всему, заботился о том, чтобы дети его получили лучшее по тем временам образование. О брате Андрея Михаиле известно, что он «с греками и латинами» говорил «их языком яко русским». Сам Андрей, по сообщению его Жития, был прилежным учеником и с юного возраста не заботился ни о чем, кроме «книжного поучения» и «церковного пения». Конечно, эти слова не следует воспринимать буквально, без поправки на специфику агиографического жанра. В набожности и начитанности Андрея сомневаться не приходится, однако львиную долю своего времени в юности, как и полагается княжичу, он, безусловно, посвящал главной княжеской науке — ратному делу (о его недюжинной силе свидетельствует окостенение в местах прикрепления сухожилий, характерное для людей, с детских лет тренирующих свое тело). Отвагой он не уступал храброму сопернику своего отца, Изяславу Мстиславичу, и выше мы видели, что летописи сохранили немало примеров военной удали Андрея, его опьянения боем (исследование его костяка также подтверждает, что в бою Андрей не щадил себя и часто получал глубокие ранения, при которых задевалась кость, о чем говорят многочисленные следы старых, заживших рубцов на правом предплечье и кистях рук). Но, любя страсть и поэзию войны, Андрей не любил понапрасну лить кровь, побуждал отца мириться с побитым врагом и чтил святость крестоцелования. Эта черта его характера не укрылась от летописца, который отметил, что Андрей был «не величав на ратный чин», но ждал похвалы лишь от Бога. В зрелом возрасте он уже не ввязывался в лихие схватки и не становился лично во главе полков, поручая воевать подручным князьям и воеводам, — причиной тому, вероятно, была патология позвоночника, а именно срастание шейных позвонков, которое должно было сильно ограничить Андрея в свободе движения. Запрокинутая на неподвижной шее голова князя, из-за чего он взирал на собеседника как бы сверху вниз, по-видимому, немало способствовала широко распространенному мнению о нем как о гордеце и «высокоумце».

Деятельно помогая отцу укрепиться на великом княжении, Андрей, однако, не разделял его увлечения делами русского юга и, как только положение там достигало определенной стабильности, спешил вернуться в свой Владимир-на-Клязьме. Летопись сообщает о двух уходах Андрея из «Русской земли» — оба раза против отцовской воли. Первый такой случай имел место в 1151 г., после заключения мира с Изяславом Мстиславичем (см. с. 280). Несколько лет спустя, в 1155 г., когда Юрий, в третий и последний раз овладевший киевским столом, снова посадил Андрея рядом с собой, в Вышгороде, тот вторично ослушался отца и самовольно покинул Южную Русь, чтобы больше никогда туда не возвратиться. «Иде Андрей от отца своего из Вышегорода в Суждаль [здесь: в Ростово-Суздальскую волость] без отне воле», — говорит киевский летописец; «отец же его негодоваша на него велми о том», — добавляет Тверская летопись. Источники позволяют различить в мотивации Андрея несколько моментов. Во-первых, это по-человечески понятная тяга к родному Ростово-Суздальскому Залесью, ностальгия по местам, к которым он с детства прикипел душой (Андрей «иде в свою волость», «иде в свои дом», сочувственно подчеркивают летописцы). Во-вторых, в его поведении просматривается нечто вроде «социальной дезадаптации». Проще говоря, Андрей чувствовал себя на киевском юге не в своей тарелке. Никоновская летопись следующим образом описывает его душевное состояние: «Того же лета [1155 г.] иде князь Андрей Боголюбивый, Юрьев сын Долгорукаго, с Вышегородцкаго своего княжениа великого ко отцу своему Юрью Долгорукому в Киев, и пришед в Киев радостне бысть приат от отца своего, и пребыв у него в Киеве неколико время, и смущяшеся о нестроении братии своея, и братаничев, и сродников и всего племяни своего, яко всегда в мятежи и в волнении вси бяху, и много крови лиашеся, вси желающе и хотяще великого княжениа Киевскаго, и несть никому ни с кем мира, и от сего все княжениа опустеша… а от поля половцы выплениша и пусто сотвориша, и скорбяше много о сем, и болезноваше душею и сердцем… и восхоте ити на великое княжение в Суждаль и Ростов, яко там, рече, покойнее есть». Отдельно стоит известие «Родословной русских князей» (в составе комиссионного списка Новгородской летописи), согласно которому Андрей принял решение уйти на север под влиянием некоторых лиц из своего окружения: «егоже лестию подъяша Кучковичи». Но оно едва ли заслуживает доверия, поскольку, скорее всего, взято из позднего цикла преданий, посвященных вражде бояр Кучковичей с Юрием Долгоруким, о чем мы еще скажем подробнее (хотя то, что у Андрея и в самом деле было немало сторонников в Ростово-Суздальской земле, отрицать, разумеется, не приходится). Судя по тому, что киевский и суздальский летописцы описали случившееся не при помощи мятежного «бежа», а посредством спокойного «иде», отъезд Андрея из Вышгорода в 1155 г. состоялся с ведома Юрия, хотя и без одобрения с его стороны.

Богоматерь Владимирская. Икона. XII в.

Наконец, важно отметить, что этот поступок Андрея был следствием серьезных политических разногласий с его отцом. Все летописи указывают на тот факт, что Андрей уехал из Вышгорода не с пустыми руками. С собой он увез особо чтимую икону Богородицы (будущую Владимирскую), хранившуюся в вышгородском женском монастыре и прославленную многими чудесами; по преданию, этот образ был написан самим евангелистом Лукой на доске, сделанной из стола, который стоял в доме Иисуса Христа в годы Его отрочества [359] . Бесцеремонное изъятие Андреем драгоценной святыни сполна объясняет «негодование» Юрия, лишившегося одной из религиозных подпорок великокняжеской власти. В этой связи становится ясен последний и самый важный мотив в действиях Андрея. Демонстративный отъезд из Вышгорода в Ростово-Суздальскую землю был недвусмысленным ответом на желание Юрия видеть его своим наследником на киевском великом княжении. Таким образом сын показывал отцу, что у него есть

собственные виды на будущее, никак не связанные с Киевом.

359

О времени и обстоятельствах появления этой иконы на Руси источники повествуют довольно туманно. В той же статье под 1155 г. Ипатьевской и Лаврентьевской летописей, которая рассказывает об отъезде Андрея из Вышгорода, говорится лишь, что она была привезена на корабле из Константинополя вместе с другой почитаемой киевлянами иконой — Богородицы Пирогощей. Если верить известиям более поздних источников, обе иконы были посланы в дар Юрию Долгорукому самим константинопольским патриархом (этот жест логично рассматривать в рамках той поддержки, которую греческая церковь оказывала всем противникам митрополита Клима Смолятича). В этом случае Юрий мог получить их во время одного из трех своих вокняжений в Киеве, то есть в 1149—1150 гг. или в 1154 г. Но нельзя исключить и того, что иконы были привезены в Киев несколько ранее. Согласно сведениям Лаврентьевской и Ипатьевской летописей, закладка церкви Богородицы Пирогощей в Киеве имела место в 1131 или 1132 г., и поскольку вероятнее всего, что именно церковь была названа по имени иконы, а не наоборот, то необходимо признать, что обе эти иконы попали на Русь в самом начале 1130-х гг.

Дальнейшие события подтверждают, что, идя поперек отцовской воли, Андрей руководствовался хорошо продуманным планом, который нельзя приписать чьему-либо стороннему влиянию, например тех же Кучковичей. Стараниями самого Андрея и сложившегося вокруг него интеллектуального кружка его непослушание отцу было осмыслено и преподано обществу в духе времени как благочестивое следование Божественному откровению и предопределению, то есть началу куда более высокому, чем родительская власть. Сама Богоматерь будто бы распростерла над Андреем свой спасительный покров, и весь его путь из Вышгорода в Ростово-Суздальскую землю был отмечен чудесными явлениями. Возникшая позже легенда дорисовала эту картину небесного вмешательства. Житие Андрея Боголюбского излагает дело так. По прибытии во Владимир Андрей решил поместить вышгородскую икону Богородицы в ростовском соборе. Но когда княжеский кортеж удалился на десять «поприщ» от Владимира, лошади, которые везли киот с иконой, вдруг встали как вкопанные, и никакая сила не могла сдвинуть их с места. Андрей воспринял случившееся как знамение свыше. Приказав петь молебен пред иконою, он сам со слезами молился Пресвятой Деве. В полночь ему явилась Богородица, повелевшая оставить Ее чудотворный образ во Владимире, а на том месте, где она явилась князю, соорудить храм и учредить обитель. Желая сохранить память о чудесном видении, Андрей поручил искусному иконописцу изобразить Богоматерь в том виде, в каком Она явилась перед его духовным взором. На месте же ниспосланного ему откровения Андрей заложил каменную церковь во имя Рождества Богородицы, а вскоре основал здесь также монастырь, княжий двор и городок, названный Боголюбовом, в память того, что Богородица возлюбила это место. После того как церковь в Боголюбове была построена и освящена, князь торжественно внес в нее новую икону, получившую название Божией Матери Боголюбивой, или Боголюбской [360] , и установил празднование ей 18 июля; вышгородская же икона Богородицы, для которой Андрей приказал сделать богатейший оклад, была помещена во владимирский Успенский собор и потому стала называться Владимирской. С тех пор Боголюбов сделался любимым местопребыванием Андрея, отчего за ним закрепилось прозвище Боголюбский. Такова благочестивая легенда. Между тем «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» (конец XII в.) содержит четкое указание на то, что место для строительства Боголюбова было выбран» Андреем не случайно, не в результате внезапного озарения, а весьма тщательно и с вполне определенной целью: «Создал же бяшеть собе город камен, именем Боголюбыи, толь далече, якоже Вышегород от Кыева, также и Боголюбыи от Володимеря». Несмотря на известную географическую условность данного сравнения (Вышгород отстоит от Киева почти на 10 километров дальше, чем Боголюбов от Владимира), его символический смысл вполне прозрачен: уподобляя Боголюбов Вышгороду, Андрей тем самым приравнивал Владимир к Киеву и, следовательно, намеревался пересмотреть государственно-церковный статус последнего как «старейшего» города Русской земли, ее политического и духовного центра.

360

В настоящее время эта икона, датируемая специалистами 1157— 1158 гг., хранится в женском Свято-Успенском Княгинином монастыре города Владимира. По своему иконографическому типу она восходит к об разу Богоматери Агиосоритиссы, или Заступницы, распространенному в византийском искусстве XI—XII вв. В этом богородичном каноне ростовая фигура Божией Матери, как правило развернутая на три четверти, обращена к Иисусу Христу, изображаемому в верхнем углу иконы; в одной из молитвенно простертых рук Она держит развернутый свиток с молитвой к Своему Сыну. Образ Агиосоритиссы воплощает церковное представление о Приснодеве как о самой надежной предстательнице за людей перед Богом, но, в отличие от Богоматери Оранты (Молящейся), которая печалуется за весь род людской, Богоматерь Заступница молится за избранных: правителя страны или строителя храма, чьи изображения зачастую тоже помещали на иконе припадающими к стопам Богородицы (правда, на ико не Богоматери Боголюбской изображение Андрея отсутствует). Богоматерь Боголюбская, по всей видимости, первая богородичная икона на Руси, на писанная русским иконописцем (и самая ранняя богородичная икона на белом фоне из всех дошедших до наших дней). Отступление от греческого канона выражается в том, что глаза у Боголюбской Богоматери голубые, тогда как по византийской иконописной традиции они должны быть кари ми. Почитание иконы как чудотворной относится уже к московскому периоду русской истории (XVI—XVII вв.).

Вокняжение князя Андрея Юрьевича Боголюбского на ростово-суздальском престоле. Миниатюра из Радзивилловской летописи. XVI в.

Разумеется, при жизни Юрия сделать это было невозможно. Но Андрей ждал своего часа недолго. Смерть Юрия развязала ему руки. Предоставив другим хоронить тело отца, сын занялся похоронами его политики.

Выше уже отмечалось, что Долгорукий предназначал своих сыновей от первого брака для княжения в южнорусских волостях; Ростов же и Суздаль он незадолго перед смертью передал двум своим малолетним сыновьям от второго брака — Михаилу (Михалку) и Всеволоду (об этом сообщает более поздняя летописная статья под 1174/75 г.), причем жители этих городов целовали крест «ко Юргю князю на менших детех, на Михалце и на брате его». Андрей одним махом разрушил эту династическую схему. Он не только не поехал в Киев добиваться для себя великого княжения, но даже никак не отреагировал на разграбление киевлянами Юрьева двора и избиение ими «суздальцев», то есть отцовской дружины. Равнодушие Андрея к безобразному надругательству над памятью об его отце, по всей видимости, можно объяснить только тем, что под конец жизни Долгорукого его конфликт со старшим сыном принял еще более острый характер; едва ли будет преувеличением сказать, что отец и сын смертельно разругались между собой [361] . В том же 1157 г., — вероятно, сразу после получения известия о смерти Юрия, — Андрей нарушил и отцовское распоряжение относительно распределения столов в Ростово-Суздальской волости. Крестная клятва, которую ростовцы и суздальцы совсем недавно принесли Юрию на его «менших детях», была забыта, и по решению веча всей «земли» Андрей был провозглашен князем, — причем не какого-то одного города, а всей волости. «Том же лете, — читаем в Киевской летописи под 1157 г., — сдумавши ростовци и суждальци и володимирци вси, пояша Андрея, сына Дюргева стареишаго, и посадиша и [его] на отни столе Ростове, и Суждали, и Володимири». Этот успех Андрея летописец объясняет его чрезвычайной популярностью в народе: «Зане бе прилюбим всим за премногую его добродетель, юже имеяше преже к Богу и к всим сущим под ним». И поскольку, как мы теперь знаем, Андреева «любовь» к Богу была не просто благочестивым чувством верующего, а несла в себе также мощный идеологический посыл политика-новатора, который стремился превратить родное Залесье в Святую землю, находящуюся под особым покровительством небесных сил, то правомерно заключить, что именно эта сторона его «боголюбия» привлекла к нему симпатии широких слоев населения Ростово-Суздальской земли и решающим образом повлияла на вечевой приговор.

361

Впрочем, у себя, в Ростово-Суздальской земле, Андрей пожелал предстать почтительным сыном. Киевский летописец отмечает, что он «по смерти отца своего велику память створи: церкви украси, и монастыри постави, и церковь сконца [завершил ее строительство], иже бе заложил переже отец его святаго Спаса камену».

Успенский собор во Владимире

Программа Андрея по возвеличиванию своей отчины отличалась исключительной широтой замысла и замечательной многогранностью, что делало ее самым выдающимся явлением древнерусской политики со времен Ярослава Мудрого. Источники позволяют различить в этой программе три главных раздела, на которых следует остановиться особо. Это — масштабное государственно-культурное строительство, вышедшее далеко за областные рамки; драматическая борьба за церковную независимость от Киева и напряженная литературно-идеологическая деятельность, призванная наполнить политические шаги княжеской власти идейным содержанием. Рассмотрим их по порядку.

Андрей создавал свой новый Киев во Владимире-на-Клязьме, а не в более старых городах — Ростове и Суздале. По сообщению Никоновской летописи, он некоторое время колебался, какой из трех городов лучше всего подходит на эту роль, но в конце концов остановил свой выбор на Владимире — городе без сильной родовой аристократии и древних вечевых традиций: «Хощу бо сей град обновити митропольею, да будет сей град великое княжение и глава всем». Молодое вино, как известно, не вливают в старые мехи. В 1158—1165 гг. грандиозные строительные работы совершенно преобразили облик Владимира. Пояса новых крепостных валов придали городу вид треугольника с острым восточным углом, вклинившимся в узкое междуречье Лыбеди и Клязьмы. Внутреннее городское пространство получило трехчастное деление. Старый Владимир, выросший вокруг Мономахова детинца, стал теперь всего лишь одним из городских районов — Средним, или «Печерним», городом (в подражание киевскому Печерску). К востоку от него в черте городских стен располагался торгово-ремесленный посад, а с западной стороны к нему примыкал укрепленный «новый город», где по соседству с двором князя Юрия вырос княжеский двор Андрея. Семикилометровый пояс стен и валов обновленного Владимира намного превзошел оборонительные линии Киева (4 км) и Новгорода (6 км){199}.

Поделиться с друзьями: