Дроны над Сталинградом
Шрифт:
На рассвете несколько разведывательных дронов, оснащенных новыми фотокамерами АФА-И, поднялись в воздух. Их маршруты пролегали над предполагаемыми районами расположения полевых аэродромов. Каждый аппарат тщательно сканировал местность, фиксируя малейшие признаки жизнедеятельности противника.
Операторы нервничали, наблюдая, как дроны идут по намеченным маршрутам. Внезапно один из операторов воскликнул:
— Товарищ инженер, посмотрите сюда! Что-то интересное!
На фотографии были отчетливо видны следы от колес тяжелых грузовиков и несколько замаскированных строений.
— Это то, что нам нужно, — подтвердил Громов, быстро сравнивая карты. — Вот здесь точно аэродром, хотя и умело замаскированый.
Когда фотографии были проявлены и проанализированы, Громов немедленно направил доклад в штаб.
Генерал Шумилов, изучив материалы, вызвал представителя авиации дальнего действия.
— Вот координаты, товарищ генерал. Здесь некоторые аэродромы 6-й армии, который нужно уничтожить. Теперь очередь за вами.
— Принято, — ответил командующий авиацией. — Наши экипажи уже готовы. Через час мы поднимем в небо эскадрильи и уничтожим эти объекты.
Тем временем на аэродромах АДД кипела работа. Летчики проверяли моторы и бомбовые отсеки своих Ил-4 и Пе-8. Вскоре самолёты поднялись в воздух, направляясь к целям.
Громов и его операторы, замерев, ожидали результатов. Вскоре по радио начали поступать сообщения о первых взрывах на немецких аэродромах. Разрывы бомб были видны даже с позиций операторов, словно огненные цветы расцветали на горизонте.
Генерал Шумилов, получив подтверждение успеха, лично позвонил Громову:
— Благодарю, Алексей Андреевич. Вы и ваши аппараты сегодня сделали огромное дело. Теперь асам из Люфтваффе придется очень постараться, чтобы помочь своим.
— Служим Советскому Союзу, товарищ генерал, — ответил Громов, чувствуя облегчение и гордость за свою команду.
*****
Холод пронизывал насквозь, пробираясь в каждую складку одежды, кусая обмороженную кожу. В полутёмном блиндаже с трудом различались лица — бледные, с впалыми щеками и недельной щетиной, измученные. Здесь, на окраине осаждённого Сталинграда, остатки немецкой снайперской группы под командованием обер-лейтенанта Клауса Риттера отчаянно боролись за выживание.
Клаус осмотрел своих людей. Радист Хельмут Шольц старательно регулировал свой передатчик, пытаясь поймать хоть какой-нибудь сигнал извне. В дальнем углу блиндажа несколько солдат сидели, закутавшись в потрёпанные шинели, не двигаясь, словно боялись, что каждое лишнее движение отнимет драгоценные силы.
— Как там твоя нога? — спросил Риттер одного из раненых, молодого ефрейтора.
— Проходит, господин обер-лейтенант, — простонал ефрейтор, хотя по лицу было ясно, что боль не отступала.
Шольц поднял голову, его глаза блестели в полумраке.
— Поймал сигнал, самолёт идёт сюда. Сбрасывают припасы! — сказал он с трудом сдерживаемой надеждой.
Не успел Риттер ответить, как сквозь тишину прорвался отдалённый гул моторов.
— Контейнеры! Быстрее наружу! — скомандовал Клаус, рванувшись к выходу из блиндажа.
С трудом пробираясь сквозь глубокий снег,
Риттер и Шольц бежали к точке сброса. Ноги утопали по колено, дыхание сбивалось, но надежда толкала их вперёд. Над головой раскрылись купола парашютов. Контейнеры тяжело опускались на землю, поднимая снежные фонтаны.Первым добравшись до ближайшего контейнера, Риттер сорвал с него крышку. Внутри была провизия: консервная тушёнка, галеты, несколько бутылок рома, сигареты и табак. Руки дрожали от голода и возбуждения.
— Скорее, обратно! — скомандовал он Шольцу.
Вернувшись в блиндаж, солдаты оживились, увидев содержимое контейнеров. Банки с тушёнкой были тут же вскрыты штык-ножами, кто-то уже жевал галету. Небольшая печурка, едва теплившаяся в углу, снова была затоплена, наполнив помещение запахом горячей пищи.
Шольц раздал всем по куску шоколада и налил немного рома в металлические кружки.
— За то, чтобы выбраться отсюда живыми, — тихо произнёс он, поднимая кружку.
— За Германию, за наши семьи — отозвался Риттер, хотя голос его звучал тихо и задумчиво.
После приёма пищи силы начали возвращаться. Шольц снова настроил радио. Вдруг, из динамика полился знакомый женский голос:
— «Vor der Kaserne, vor dem grossen Tor...»
Это была «Лили Марлен». Песня, ставшая символом надежды и возвращения домой для тысяч немецких солдат на Восточном фронте.
Солдаты замолчали. Некоторые отвернулись, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы. Риттер молча смотрел на тусклое свечение лампы, его лицо было напряжено, но взгляд отражал глубокое внутреннее смятение.
— Как давно это было… — тихо сказал он, словно разговаривая с самим собой.
Шольц не ответил, лишь закрыл глаза, погружаясь в мелодию, которая переносила его далеко отсюда, в тихий берлинский вечер, в тот мир, которого больше не было.
Когда песня закончилась, все продолжали сидеть в молчании. Радио потрескивало в эфире, но никто не шевелился. Каждый был погружён в свои мысли, вспоминая о доме, о семье, о жизни, которая теперь казалась далёкой, почти нереальной.
Возле казармы, в свете фонаря
кружатся попарно листья сентября,
Ах как давно у этих стен
я сам стоял,
стоял и ждал
тебя, Лили Марлен,
тебя, Лили Марлен.
Если в окопах от страха не умру,
если мне снайпер не сделает дыру,
если я сам не сдамся в плен,
то будем вновь
крутить любовь
с тобой, Лили Марлен,
с тобой, Лили Марлен.
Лупят ураганным, Боже помоги,
я отдам Иванам шлем и сапоги,
лишь бы разрешили мне взамен
под фонарем
стоять вдвоем
с тобой, Лили Марлен,
с тобой, Лили Марлен.
Есть ли что банальней смерти на войне
и сентиментальней встречи при луне,
есть ли что круглей твоих колен,
колен твоих,
Ich liebe dich,
моя Лили Марлен,
моя Лили Марлен.
Кончатся снаряды, кончится война,
возле ограды, в сумерках одна,
будешь ты стоять у этих стен,
во мгле стоять,
стоять и ждать
меня, Лили Марлен,
меня, Лили Марлен.