Дроны над Сталинградом

— Есть движение, — сказал оператор. — Во внутреннем дворе. Греются у костра.

— Есть охрана?

— Не видно. Ни постов, ни патрулей. Только внутренние перемещения. Кто-то жжёт бумаги. Горит синим — высокая температура, короткий выброс.

Громов прищурился, вглядываясь в экран.

— Документы. Сжигают штабные архивы. Всё, что могут унести — уже унесли.

Вскоре на стол легли первые проявленные снимки. Чёрно-белые кадры: силуэты, движение, снежные следы, квадратная дверь подвала, из которой шёл пар. Громов пометил фломастером координаты.

— Передайте генералу, — сказал он. — Штаб не эвакуирован. Люди на месте. Радио — отключено. Но сигналов бегства или прорыва нет. Они сидят и просто выжидают.

Через полчаса в укрытие вошёл Шумилов. Он был с виду спокоен, но в его взгляде чувствовалась сосредоточенность.

— Какие новости? — коротко спросил он.

Громов встал.

— Мы наблюдаем за штабом 6-й армии. Подвал универмага. Активность подтверждена. Сигнал штабной связи прерван. Фото-аппаратура фиксирует до тридцати человек в районе — и нет никакой попытки отхода.

— Вы уверены, что это их командование?

— Однозначно. Судя по расположению, числу лиц и характеру передвижений — да. Кроме того, сжигают штабные документы. Это делают, когда знают, что конец близок.

Шумилов кивнул.

— Нам нужен живой Паулюс. Со всем его штабом. Если они не покончат с собой — мы их возьмём.

К нему подошёл связист, передал листок. Генерал бегло пробежал глазами и подал Громову.

— Сигнал с позывным "Альпийский" — это был Паулюс. Его последняя радиограмма: «Подразделения утратили боеспособность. Командование остаётся на месте». После этого — тишина.

Громов вздохнул.

— Тогда точка у нас одна. Универмаг. Южный подвал. Можем отметить как "точку пленения".

Шумилов поднял голову, посмотрел на карту. В красном круге — старое здание в самом сердце пепелища.

— Хорошо. Передайте в разведгруппы. Пусть готовятся. И, товарищ инженер...

— Слушаю.

— Оставьте дрон в воздухе. Пусть смотрит. Может быть, история действительно происходит у нас — в прямом эфире.

Громов кивнул. Он подошёл к монитору, на котором медленно вращалось изображение руин. В центре — белая точка. Неподвижная. Живая.

*****

Подвал универмага напоминал склеп. Каменная пыль осыпалась с потолка при каждом близком разрыве. Воздух был спертым, холодным, с привкусом угольной сажи. На столе догорал огарок свечи, освещая патефон, брошенный на старую кушетку. У стены, на железной койке, без мундира, в одной рубашке, лежал человек с осунувшимся лицом. Фельдмаршал Фридрих Паулюс.

Он не поднялся, когда в подвал спустились первые советские бойцы. Старший лейтенант Ильченко шагнул вперёд, за ним — переводчик, связист и два автоматчика.

— Фельдмаршал, — сказал Ильченко, переводчик повторил по-немецки. — Мы прибыли от штаба 64-й армии.

Паулюс медленно сел, плечи его поникли. Лицо подёргивалось нервным тиком. Он ничего не сказал — только кивнул, будто подтверждая то, что давно случилось внутри него.

Из соседнего помещения вышли два офицера: генерал Росске и начальник штаба 6-й армии Шмидт. Именно они начали первые переговоры — Паулюс делегировал им полномочия. Росске быстро нацарапал приказ о прекращении сопротивления южной группы войск. Бумага, которую он протянул, казалась не просто листом — это был символ конца 6-й армии.

Пока всё происходило, Паулюс ушёл переодеться. Минут через двадцать он вернулся — худой, выпрямленный, в поношенной форме генерал-полковника.

К подвалу прибыл генерал-майор Иван Ласкин с офицерами штаба армии. Всё было предельно сдержанно. Паулюс подошёл к Ласкину, высоко поднял правую руку и произнёс на плохом русском языке:

— Фельдмаршал германской армии Паулюс сдаётся Красной армии в плен.

Русский язык его был тяжёлым, но фраза прозвучала отчётливо.

Ласкин представился и коротко сказал:

— Вы находитесь под арестом как военнопленный. Прошу передать личное оружие.

Паулюс чуть качнул головой:

— У меня его нет. Мой пистолет… у адъютанта.

Он будто оправдывался. Затем добавил — уже на немецком, но с лёгкой усмешкой:

— Мне присвоили звание фельдмаршала только вчера. Формы, как видите, нет. Да вряд ли теперь и понадобится…

Ласкин посмотрел на него внимательно. Перед ним стоял человек, которого ещё вчера Гитлер считал одним из опор рейха. А теперь — это был просто усталый, выжженный взгляд, скрывающий стыд и облегчение одновременно.

— Приказ о капитуляции вы подпишете? — спросил кто-то из офицеров.

Паулюс опустил глаза:

— Я уже пленник. По последней директиве, моим генералам приказывает фюрер. Не я.

Он замолчал. Пауза повисла, как гвоздь, вбитый в доску.

Снаружи ветер гнал по улицам пепел. Громов, наблюдавший за происходящим через экран дрона, не слышал слов — но движения, жесты, осанка говорили сами за себя.

— Подтверждаю, — сказал он в рацию. — Объект идентифицирован. Контакт установлен.

— Съёмка идёт?

— Да. Все будет зафиксировано. История в прямом эфире. А позже, я думаю, фронтовые киноператоры заснимут Паулюса и его штабных генералов крупным планом — произнёс Громов.

К двенадцати часам фельдмаршала вывели из подвала. Его сопровождали трое: переводчик, связной и офицер штаба. Сначала он шагал медленно, потом — быстрее, будто хотел поскорее покинуть это место.

В машине он сел, не оборачиваясь. Только однажды глянул в окно. В руинах, среди снега, стояли немецкие солдаты — усталые, безоружные, с поднятыми руками. Всё, что начиналось с блицкрига, завершилось в этом белом аду.

В штабе 64-й армии генерал-лейтенант Михаил Шумилов встретил Паулюса без помпы. Допрос был кратким. Оперативные вопросы без нажима. Потом последовала передача фельдмаршала в штаб фронта, к Рокоссовскому.

Генерал-полковник Константин Рокоссовский предложил:

— Отдайте приказ: пусть остатки армии сдаются. Зачем нужно бессмысленно проливать кровь?

Паулюс покачал головой:

— Я теперь ваш военнопленный, а не командующий 6-й армии.

— Но ваши солдаты погибнут.

— Они уже умирают. И не из-за меня, — тихо ответил Паулюс.