Другая жизнь. Назад в СССР-2

В тумане и мороси мне проводить начало каникул не хотелось. Это я мог бы делать и дома лёжа на диване. У нас на Тихой было то же самое, что и на Шаморе. Одно море, чай… Хе-хе… Июнь и середина июля у нас это нечто с чем-то. Мы купаться-то начинаем только с начала июля. И то… Солнца, если нет, в тумане купаться грустно.

— Потом погода изменится, — как-то сказал «предок». — Такие чёрные туманы посветлеют. И даже в июне будет светить солнце.

Я в это мало верил, полагая, что «предок» меня успокаивает. Городницкий пел по теперешний Владивосток и его песню, услышанную мной из чьего-то окна, я запомнил и теперь любил исполнять на гитаре[1].

Опять же с помощью «предка» на гитаре у меня получалось играть всё лучше и лучше. Предок не очень чтобы был музыкантом, как он говорил, но аккорды знал и пел нормально. Не как профессионал, коих он узнал за свои жизни много и мог себя с ними сравнить, но, как он говорил, тембр его голоса слушателям нравился.

Его тембра мне услышать не довелось, а мой, изменённый подростковыми дисфункциями, мне нравился не очень, но ноты я держал. С детства ведь пел в разных хорах. Ну и что, что высокие ноты я брать перестал. И фиг с ними! Мне нравились песни Высоцкого и других бардов: Окуджавы, того же Городницкого, Визбора. Я специально на барахолке купил несколько бобин с, очень неплохого качества, такого рода, записями.

А в Женкиных записях нашлась плёнка на коробке которой было написано «Трофим». Однако никакого Трофима, как я не узнавал, в музыкальной приблатнёной плеяде исполнителей не было.

— Может Женька такой псевдоним себе придумал? — предположил я.

Песен было очень много и не все они терзали мой слух блатными интонациями, коих я терпеть не мог. Особенно с «одесским» акцентом. Так вот, некоторые песни эти мне сильно понравились. Песнь Женька исполнял без перерыва, как на концерте и под простую акустическую гитару. Как не странно, в памяти «предка» исполнитель Трофим нашёлся и оказался музыкантом из будущего.

Тут меня словно осенило. Мне стало понятно, что и в Женьку, когда он, э-э-э, попытался перейти в иной мир, внедрился какой-то «предок».

— Охренеть! — подумал я. — Это что же за десант такой из потусторонних миров. В Женьку, в меня… Может в когото ещё? ТО-то Женька вдруг в радиотехнике стал разбираться! А раньше ни бум-бум… Интересное кино получается. Значит Женька сейчас где-то на просторах Родины в нашу науку внедряет технологии будущего? Офигеть! Точно — технологии будущего! Иначе, что бы его прятали так глубоко? Офигеть!

Эта мысль меня просто поразила. Получалось, что я тут фигнёй маюсь, а Женька Родину спасает от научно-технического коллапса?! А может и от той, хм, «перестройки» ему удастся спасти СССР?

— Вполне возможно, что пытается, — откликнулся на мои размышления «предок». — Женька, как ты его описал, стал парнем деятельным и дюже умным. Хотя нигде больше, я имею ввиду другие миры, он большим умом не блистал. Дальше электрика нигде не поднялся. Да и пил много. Скорее всего, ему крупно повезло, что в его угасающий мозг попала чья-то матрица из параллельного мира. Причём повезло дважды. Во-первых, — он выжил, а во-вторых, теперь двигает науку.

— Не думаю, что он выжил, как личность, — проговорил с сомнением я. — Слишком уж он стал другим. Уж я-то его хорошо знал. И теперь понимаю, что к чему. И ели это так, а это так, то с Женькой можно поговорить, как он дошёл до жизни такой?

— Зачем? — удивился «внутренний голос». — Ты же хотел просто жить? Вот и живи! Видишь, как тебя обложили чекисты? Хочешь тоже туда? Он у них там сейчас, как птичка в клетке. Поёт, когда полотенце с клетки снимут. Как снимут, так и утро, хе-хе… Пшена сыпанули, и давай, чирикай. Оттуда, если попал, так просто не выйти. Сидит где-нибудь в «Новосибирске Пять», катается, как сыр в масле, но здесь мы его ещё долго не увидим. Да и увидим ли? Под какой-нибудь другой фамилией потом переедет в Москву и продолжит дожитие на государственную пенсию.

— Да, что я им могу дать? — удивился я. — Ты не великий учёный, как я понимаю, и не великий инженер. Что с тебя взять?

— Так, дружище, и думай, — сказал мне мой «внутренний голос». — И спи, давай…

* * *

На этом наши рассуждения о высоких материях закончились. Я разучивал песни. Причём, из иностранных взял, как и было рекомендовано «товарищами», пени «Битлз», благо, что «предок» все их когда-то знал и даже играл и пел… В молодости, конечно.

Пальцы мои окрепли, аппликатуру выучили, мозоли на подушечках пару раз слезли, я к гитаре привык, она привыкла ко мне. На всякий случай песни были перенесены в несколько тетрадок

Я скомпилировал на бобине сборник «моего» Битлз, слушал его и частенько подыгрывал, подпевая на разные голоса. Получалось прикольно, особенно если петь через микрофон и одновременно слушать в наушниках. Так голос настраивался лучше. Скомпилировал также сборник русских песен. Играл-пел и их. Так пролетела неделя, а третьего июля за мной заехали на «Жигулях» Татьяна, Костик и Глеб, причём, Миргородская сама была за рулём, и мы отправились в сторону города Находка.

Однако прямиком до Находки мы не поехали, а свернули в сторону Партизанска на дорогу, идущую мимо деревни «Стеклянуха».

— Это, между прочим, бохайское городище, — сказал Глеб, показывая пальцем на ровный вал, явно искусственного происхождения, идущий вдоль дороги.

— Да? А я всегда думала, что это дамбу от разлива реки поставили.

— Нет, Танюша, это бохаи. Тут много городищ. По всем рекам в Приморье их остатки. И чдурджени есть… У меня друг тут в семьдесят третьем участвовал в раскопках. Говорит, добра тут видимо-невидимо. Монет кучу выкопали. С дырками квадратными. Они тут до сорок первого года жили.

— До какого сорок первого, Глебушка? — удивилась Татьяна.

— До войны нашей. Их потом куда-то выселили.

— Кого, бохаев? — Татьяна развернулась к нам лицом. — Это ведь что-то древнее?

— На дорогу смотри, — сказал Костик, сидевший спереди. — Он тебе сейчас лапшу вешать будет, ты головой крутить, а мы в канаве очутимся.

— Никакая это не лапша. На осколках посуды были клейма Дулёвского фарфорового завода сорокового года.

— Что за завод такой? — спросил Костик.

— В Орехово-Зуево. Понятно, да? Жили здесь люди до сороковых, а потом исчезли так, что и посёлка нет. А это что? — спросил Глеб таинственно.

— А это то, что замолкни и хватит об этом, — сказал Костик грубо.

Все замолчали и долго ехали так, пока дорогу не перебежала дикая коза или маленький олень. Я заметил только его спину, а мнения видевших это чудо природы разделились. Татьяна кричала: «Ах какой олень!», а Костик «Во, коза!». И не понятно, к кому относились эти слова, потому что Татьяне пришлось прилично вильнуть, чтобы этого оленя не сбить и Костик при этом сильно приложился головой о стекло своей двери.