Другой путь. Часть 2

— Пока секрет. Вот дождемся, чтобы вызрели, и в августе на своем участке высеем.

— Молодцы девчата. А колосья-те хоть крупные? По многу ли в них зерен?

— В одном сто девять, а в другом девяносто семь.

— Интересно. Только вы не прозевайте срезать вовремя.

— Нет. Мы уже бригадира предупредили.

— А может, это просто так… игра природы?

— Кто знает! А все же попробовать стоит.

— Обязательно высеем!

— А в теплице как у вас дела, девочки?

— Приди и посмотри. Вы тут занялись своим турниром шахматным и про виноград забыли.

— Завтра придем.

Такой разговор вели они в этой комнате, сойдясь тут вместе: и те, кто имел отцов и матерей, и те, кого судьба их лишила. Все они одинаково легко произносили: «Наш урожай, наше поле, наша рожь».

Да, все было ясно мне теперь до конца относительно того, что касалось жизни их колхозов. Больше тут нечего было узнавать. Оставалось позаботиться о том, чтобы не опоздать на пристань. И, не пытаясь даже заговорить со своей строгой девочкой, я направился к двери. Но в это время она сама сказала кому-то вполголоса:

— Это тот самый дяденька, который нам позавчера сказки рассказывал.

Тогда и я обернулся, чтобы сказать ей:

— А это, кажется, та самая девочка, которая не любит сказки?

Но она возразила:

— Неправда! Я люблю сказки. Я даже сама их сочиняю.

— Вот как! Она их сама сочиняет. А не расскажет ли нам она одну из своих собственных сказок?

И другие ребятишки поддержали меня:

— Да, да, Лена, расскажи! Мы тоже послушаем!

И Лена рассказала:

— Была песчаная пустыня, где все было горячо от солнца, а ветер поднимал песчаные вихри. Девочка посадила желудь. Он был слабый, беззащитный. Она поливала его, чтобы он не засох. Она охраняла его, чтобы весной его не унесло потоками воды и чтобы летом ветер не унес с песком. Когда пробился росток, она защищала его от мороза, суховея, от солнца и от ливней. Он вырос под ее защитой и превратился в большой, могучий дуб. С ним больше уже ничего не могли поделать ни солнце, ни ветер, ни ливни. Чем сильнее они обрушивались на него, тем сильнее он становился. Он закалялся под их напором. Видя это, они перенесли свой гнев на девочку. Ее им легко было бы смять. Но она пошла и встала около своего дуба. И он защитил ее от солнца, от ветра и грозы. С тех пор они не расставались. Вот. Это я сама сочинила.

Я сказал:

— Молодец. Очень хорошая сказка. Только странно, что дуб вырос, а девочка осталась девочкой.

И другие ребятишки мигом подхватили это:

— И верно! Как же так! Дуб рос, а девочка нет. Эх ты! Недодумала!

Лена моя смутилась немного и задумалась. Потом махнула рукой и сказала:

— Ничего. Я другую сказку придумаю, еще получше.

Да, она придумает, конечно. Это настоящая девочка.

Могла бы и у меня в скором времени появиться такая. Смелая, быстроглазая, с аккуратно перевязанными лентой косичками. Почему бы нет? И, думая об этом, я заторопился к пристани. Но часы уже показывали двадцать минут одиннадцатого. Это означало, что теплоход ушел. Ребятишки стали расходиться по домам. Пришлось и мне вернуться на ночлег.

И, вытянувшись на своей постели под легким летним одеялом, я подумал, что вот и одиннадцатый день моего отпуска кончился, не приблизив меня к моей женщине. Сколько же это могло так продолжаться?

И еще о чем-то должен был я подумать, прежде чем заснуть. О чем бы таком обязан я был еще подумать? Ах, да! О знаках дружбы русских к финнам советовал мне Иван Петрович не забывать. Но какие могли тут быть знаки дружбы, если меня вот уже три дня подряд не пускали к пристани? Стоило мне туда направиться, как меня немедленно тянули в другую сторону. Даже малые дети состояли тут у них в общем заговоре.

И сверх всего, где-то там, в глубине их непонятной России, затаился тот страшный Иван. Он зорко просматривал все дороги, готовый выловить меня оттуда своей железной рукой. И удайся ему это сделать — не было бы мне тогда от него пощады. Только Юсси Мурто, может быть, сумел бы оказать мне какую-то защиту, будь он здесь. Но он маячил где-то там, в пределах далекого севера, занятый своими непонятными мыслями. О чем он так упорно думал все время? И, обратив угрюмый взгляд к Ивану, он словно бы готовился что-то важное ему сказать. А тот ждал, тоже готовый к разговору. Но слова и на этот раз почему-то долго не шли с языка Мурто. Я так и заснул, не дождавшись их.

33

Наутро старшая хозяйка опять накормила меня пшеничными оладьями, а потом сказала:

— Василий Мироныч просил вас на собрание прийти, если пожелаете.

Я никуда, кроме пристани, не желал, но заявить ей об этом прямо постеснялся и потому спросил:

— На какое собрание?

Она пояснила:

— Общее собрание колхозников.

— А по какому случаю это собрание?

— Да как сказать… Разное там обсуждается. Когда как. Вот убрали сенцо — итоги подвести надо. Ну и всякие другие дела-заботы.

— А где это собрание?

— На церковном бугре у нас в погожий день принято собираться. Это близко тут.

— Знаю. Спасибо вам большое за все. До свиданья.

— На здоровье. К обеду не забудьте.

Быть у нее к обеду я уже не собирался. Идти на собрание тоже не собирался. Но тот бугор высился недалеко от деревни, а с бугра был удобный спуск на нижнюю дорогу, напрямик ведущую к пристани. Вспомнив это, я решил, что такой крюк мало удлинит мой путь к пристани, куда я мог не слишком торопиться, ибо до теплохода оступалось добрых два часа. А крюк начинался с боковой улицы, уже мне знакомой. В нее я и свернул, недолго думая.

Пройдя за огородами ближние хлебные поля, а вышел к церковному бугру и первым долгом стал присматриваться, где бы удобнее пристроиться так, чтобы меня заметил парторг, а потом без помехи спуститься вниз и уйти на пристань. Главное — чтобы меня заметил парторг. Пусть убедится, что я выполнил его просьбу — пришел на собрание. Не стоило огорчать его отказом. Как-никак он проявил немало заботы обо мне и потому не заслуживал обиды.

Людей на бугре собралось много. На скамейках все не поместились. Некоторые расположились на траве по обе стороны от скамеек. Некоторые стояли. Перед скамьями на четырех кольях, вбитых в землю, была укреплена широкая доска, служившая столиком. За этим столиком сидел парторг. Рядом с ним сидел видный собой мужчина средних лет в светлом костюме с галстуком. А по другую сторону от этого мужчины за тем же столом стоял маленький темно-коричневый от загара морщинистый человек в черном помятом пиджаке и говорил неторопливо глуховатым голосом:

— Не спорю, не спорю. Согласен. Я сам понимаю, что это отступление от указаний. Но меня избрали председателем не для того, чтобы я соблюдал интересы МТС в ущерб колхозным…

Тут видный собой мужчина поправил его:

— Интересы государства, а не МТС.

Тот согласился:

— Ну, пусть государства. А колхоз разве не государство? Я полагал, что и он имеет право на какие-то улучшения в своих делах. Добивался он их сам — чужого дядю на помощь не звал. Со своей основной задачей он, как вам известно, справляется. Госпоставки выполняет своевременно и даже с превышением. Разве это не главное, что от него требуется?

Видный мужчина сказал:

— Против этого никто не возражает. Но превращать колхоз в автономную республику тоже не следует.

Морщинистый человек возразил:

— А как же без самостоятельности? Без нее и думать разучишься. В конце концов, я крестьянин, а не государственный деятель. Я знаю землю — и только. Поручили мне организовать ее — и я в меру своих сил и умения способствовал этому. Из прошлого опыта своего единоличного знаю, что на одной культуре далеко не уедешь, — вот и добивался, чтобы сделать наше артельное хозяйство многоотраслевым. Таким оно и стало. Благодаря этому теперь нам все нипочем: ни засуха, ни дожди, ни заморозки. Не одно, так другое вывезет. По району мы на первое место вышли. Это хорошо или плохо? Или лучше быть отстающим, но зато выполняющим указания по использованию гостехники? На примере колхоза «Луч» мы видим, к чему это иногда приводит. Хлебнул он горя с этими механизаторами. Ведь они как работают? Есть горючее и запасные части — пашут. А нет — загорают. Им-то что? Не их забота хлеб государству сдавать. Зарплата идет — и ладно. А колхоз страдает. То план посева не выполнил, то с уборкой запоздал. А лошадка всегда под рукой. И, главное, своя. Как вздумал, так и распорядился ею. И поголовье сохраняешь по надобности. Но сверху виднее, что нам больше на пользу. И если надо — что ж. Выполним и это. К дисциплине нам не привыкать. Расстанемся с лошадками и заключим договор с МТС. И эти две новые культуры, предлагаемые нам, тоже внедрим. Только отвечать за последствия я лично уже не берусь, потому что дело это для меня непривычное. Придется вам другого назначить на мое место. Мои понятия о крестьянстве, я вижу, устарели. Пора их в архив, а меня в отставку.