Другой путь. Часть 2

— Нет, это не выйдет.

— Почему?

— О, по очень многим причинам. Хотя бы по такой, например. Ваши ученые подсчитали, что если человечество будет множиться нынешними темпами, то через сорок лет население земли удвоится. А еще через шестьсот лет оно увеличится настолько, что на каждого человека придется только по одному квадратному метру суши. Посудите сами, возможна ли будет при этом частная собственность? Это ваши западные ученые так подсчитали. Мы не присоединяемся к этому странному подсчету. Но мы пытаемся осуществить уже теперь то, к чему рано или поздно придут все другие народы. И только одно нам еще осталось преодолеть — это научить человека находить радость в коллективном труде, в труде на общее благо. И в конце концов мы добьемся и этого. Пусть несовершенно наше поколение. Может, не без пятен будет и следующее, и даже несколько ближайших к нам. Но наступит время — и явится на землю такое поколение, для которого те нормы жизни, о коих мы только еще мечтаем, станут органической потребностью. А все иные нормы способны привести лишь к тем печальным результатам, которые даже вы здесь так убедительно и красочно представили.

Вот к чему он привел опять этот разговор, используя все мною сказанное. К словам, взятым из газет, он, оказывается, умел при случае добавить кое-что другое, против чего трудно было найти сразу какие-то доводы. Недаром он звался секретарем райкома. Ухватившись за мои предположения относительно действий Арви Сайтури, он превратил это в политику, доказав людям то, на что нацелился, как видно, с самого начала.

35

Но я совсем не то собирался им доказать. Я собирался им доказать, что в наших руках эта земля стала бы богаче и плодовитее, чем она была у них. И я бы это им непременно доказал, не будь к нашей компании причислен Арви Сайтури. Но не мог же я сделать вид, что его нет, если мы условились, что он есть. А если он среди нас был, то не могли наши дела на этих полях пойти так, будто его не было. И я не имел права дать им какое-то другое направление даже в мыслях. Но зачем я произносил эти мысли вслух? Все повернулось наоборот в их представлении оттого, что я раздумывал об этом вслух. И, чтобы как-то исправить свой промах, я спросил секретаря райкома:

— А как развернулись бы дела у вас, если бы вы тоже поделили между собой эту землю?

Он не понял меня и переспросил:

— То есть как — поделили бы?

Я пояснил:

— А так. Распустили бы свой колхоз и опять вернулись бы к прежним временам, когда у каждого хозяина была своя земля.

Все рассмеялись после этих моих слов. Секретарь тоже посмеялся немного и потом сказал:

— Вы простите нас за этот невольный смех. Но вообразить себе столь несуразную картину для нас теперь действительно забавно. Было бы просто дико нам, опередившим на целую эпоху западный мир, начать вдруг ни с того ни с сего такое движение вспять. Нет, это исключено. Как цыпленок, выбравшийся из скорлупы, не может быть втиснут в нее обратно, так и мы навеки расстались с тесной скорлупой частного владения землей.

Такой довод он мне привел, отведя мою попытку взять над ним в разговоре верх. Но их смех все еще сверлил мне уши, и я сказал:

— Я понимаю, что это дико. Но и для нас получить вашу землю — дико. Однако я попробовал это представить. Попробуйте и вы, не откажите в несообразности, Пожалуйста.

Он развел руками и ответил с улыбкой:

— Ну, хорошо. Допустим невероятное, если вам это желательно. Поделили мы землю и возвели заборы. Но вот этот человек, например, никак не сможет прожить без того человека. Они привыкли вместе думать, решать, делиться опытом. Пройдет сколько-то времени после раздела, и они снесут разделяющий их забор, чтобы опять сходиться вместе и соображать вдвоем. То же самое я могу сказать о многих других. Наши люди не привыкли уединяться по закутам. Их непременно опять потянет к общению. Работать на полях врозь они уже давно отвыкли. И не только на полях. Возьмем, к примеру, нашего почтенного садовника Анисима Федоровича. Разве он согласится остаться один в саду, который сам когда-то насадил для себя? Он затоскует без людей, потому что ему не терпится передать свой многолетний опыт возможно большему количеству молодых садоводов. А кузнец разве согласится уединиться в своей кузнице? А пасечник — на пасеке? Даже наш дед Евграф скажет: «Это что ж такое сотворилось, желанные? Для чего ж я кирпичи готовил? На загородки, что ли? Я же для новой жизни их готовил, для дворца культуры, в котором и мне тоже хотелось заполучить свое местечко. И вдруг на тебе: опять все к старому повернулось. А я им и так по горло сыт, старым-ти». А наши молодые новаторы и рационализаторы? Разве они усидят в индивидуальных загородках, не делясь друг с другом своими мечтами и планами? Нет, у нас заборы недолго продержатся. Пройдет неделя-другая — и они полетят в стороны один за другим.

Я спросил:

— И ни один из вас не пожелает остаться на своей земле?

Какой-то встрепанный парень из тех, что лежали на траве, крикнул:

— Я останусь! Я не вернусь! Не желаю, чтобы надо мной бригадир стоял. Самостоятельности хочу!

Но ему в ответ крикнули из разных мест:

— Куда тебе самостоятельность? Пропадешь ты с ней! Разбазаришь все и сопьешься. Заткнись-ка лучше!

Я спросил секретаря райкома:

— А таких, как Арви Сайтури, у вас разве не окажется?

Он пожал плечами:

— Кто знает. Какие-то отдельные черточки, близкие вашему Арви, возможно, и проявятся у кой-кого. Кто-то, может быть, попытается применить его ухватки. Но из этого ничего не выйдет. Против него дружно встанут все остальные, привыкшие во всем действовать сообща. И от нашего новоиспеченного Арви останется только мокрое место. Это я говорю в отношении людей среднего возраста. А про этих и говорить нечего. — Он кивнул в ту сторону, где скопились молодые люди, и добавил: — Попробуйте разъединить их заборами. Напрасно только время потеряете. Они даже не поймут, для чего это делается. Вот почему самый разговор на эту тему лишен реальной почвы.

Я окинул взглядом все эти безмятежные молодые загорелые лица, обращенные ко мне с веселым лукавством, и подумал, что, пожалуй, так оно и было. Пытаться им втолковать, что они выбрали в жизни не ту дорогу, — напрасный труд. Все мною увиденное и услышанное у них за три дня подкрепляло это мнение. Да, пожалуй, не имело смысла открывать еще раз по этому поводу рот.

Но тогда выходило, что не за мной осталось последнее слово, а за ним, за секретарем райкома. Он с самого начала повел разговор по какой-то своей линии, чтобы этого добиться. Его перебивали, меня перебивали. Он этому не препятствовал, но снова выводил разговор к тому, что наметил. И он, кажется, доказал намеченное. Ну и ладно. Пусть доказал. Я ничего не имел против его доказательства. Я, может быть, сам прибавил бы что-нибудь к его доказательству. Но зачем они так откровенно смеялись? Могли бы чуть вежливее смеяться. И я сказал им всем, смотревшим на меня с любезной снисходительностью:

— Нет, что-то у вас все-таки не так, простите в солидарности. Когда строят что-нибудь новое, то знают, на чем строят. Нижнее должно быть крепче и плотнее, чем верхнее. А ваше нижнее — где оно, и что оно такое? Его трудно увидеть, потрогать, назвать.

Ответил мне опять секретарь:

— Почему трудно назвать? Строится наше новое на незыблемой основе марксистско-ленинской науки. А насколько эта основа прочная — показал опыт. Многие пытались ее не только потрогать, но и расшатать, свалить, срыть с лица земли. Где они теперь, те, кто пытался? Они сами исчезли с лица земли. А мы живем и продолжаем расти.

Так ответил мне секретарь райкома, вызвав новые снисходительные усмешки по моему адресу среди сидящих. Я сказал:

— Не знаю. Может быть, они не с той стороны расшатывали.

И на эти мои слова тоже был смех. Секретарь сказал:

— Не думаю. Прежде чем решиться на такую операцию, они очень тщательно изучили все наши слабые места и нацелились на самое слабое, по их мнению. Но даже это не помогло.

Я ответил:

— Они просто не сумели разглядеть. Они издали смотрели и потому ошиблись. А вот я смотрю близко и вижу, где вас можно пошатнуть.

И опять по собранию прошел смех. Секретарь спросил под этот смех:

— Не подскажете ли нам, где вы заметили у нас это слабое место, на тот случай, если нам опять будет грозить нашествие злых сил?

И я ответил под общий смех:

— Нет, не подскажу. Я сам хочу вас завоевать и потому приберегу это место для себя. Но у вас много других слабых мест. Одно ваше слабое место в том, что вы все время как бы живете где-то на верхнем этаже. Оттуда далеко видно. А даль всегда красива. И вот вы любуетесь на эту даль, забывая перегнуться через подоконник и посмотреть, на чем держится этот верхний этаж и что окружает его основу. Вы близкое разучились видеть, настроив свои глаза на горизонт. А горизонт — это коварная линия. Она непременно отодвинется от вас, когда вы к ней приблизитесь.

— Так, по-вашему, мы возвели свой верхний этаж на воздухе? Кто же за нас определил прочность грунта, замесил бетон, заложил фундамент и выстроил первые этажи? Или мы строили, сами не ведая, что делаем?

Так он мне ответил, и опять по собранию прокатился смех. Но не довольно ли было смеха? Я сказал:

— Не знаю, на чем вы держитесь и почему держитесь вообще. Не знаю, почему вы все еще живы, почему здоровы, румяны, молоды и сильны. Вам давно пора лежать при последнем издыхании, а вы еще почему-то живете.