Другой путь. Часть 2

Я сказал это, и в ответ опять громыхнул смех. Секретарь спросил, сам продолжая смеяться:

— Что вас привело к такому выводу? Не скажете ли нам, если это, разумеется, не секрет?

Я сказал:

— Нет, это не секрет. У вас нет в жизни того, что толкает человека к делу. Чем движется ваша жизнь? Что заставляет вас иногда хоть немного поработать? Непонятно что. Поэтому трудно разобрать, где у вас работа, а где игра с песней. И поэтому вы работаете только в четверть силы. А работая в четверть силы, вы все время что-то недоделываете и все время как бы забираете откуда-то в долг. Что-то недодала земля, что-то недодала торговля — и получился долг, который покрывается неизвестно откуда. И так из года в год. Ваша торговля совсем никуда не годится, и непонятно, на чем она держится. Зайдите в магазин у нас в Хельсинки. Там с вами обойдутся вежливо и внимательно, несмотря на то, что вы воевали с нами. Там вы обязательно получите нужный вам товар, а когда дома его развернете, то найдете в упаковке записку, где будет сказано: «Надеемся, что наш товар вам понравился. Просим вас и впредь быть покупателем нашего магазина». А у вас в такой записке будет сказано: «Надеемся, что вы никогда больше не появитесь в нашем магазине и оставите нас в покое».

Собрание опять грохнуло смехом, и это было странно. Над чем же они смеялись? Я сказал:

— Но у вас даже записку поленятся вложить в упаковку. У вас даже упаковки на товаре не будет и даже самого товара. У вас просто отвернутся за прилавком от покупателя, выжидая, когда он выйдет из магазина. С такой торговлей вам давно пришла пора начисто разориться, закрыть ее и пригласить к себе умеющих торговать из других стран.

Опять мои слова покрыл смех. А секретарь райкома сказал:

— Однако мы не разоряемся и не закрываемся. Торговый оборот в нашей стране из года в год увеличивается. Экономика крепнет и развивается. Уровень жизни населения растет как никогда. Чем вы это объясните?

Я ответил:

— Очень просто. Где-то у вас есть большая центральная казна, в которой скопились богатства еще с тех времен, когда у вас в России умели кое-где работать в полную силу. За счет этих накоплений и покрывались нехватки вашей теперешней работы и вашей теперешней торговли. Но разве может без конца такое длиться, когда затраты есть, а поступлений нет? Вместо них все новые и новые долги. Нет, оно не может без конца длиться. Оно длилось до этого года. И вот наступил конец. Запасы в вашей главной казне на исходе. И в будущем году уже никто не покроет недоработанное вами на земле и в торговле. В будущем году вы окажетесь в долгу у самих себя. Наступит крах. И только какое-нибудь чудо может вас еще спасти. Не знаю, какое чудо. Нужно, чтобы с неба упали к вам те доходы, которые вы упустили в своей торговле, и тот продукт, который вы не вырастили, оставляя многие свои земли пустыми и работая на остальных землях в четверть силы. Но с неба теперь такие вещи не падают. Значит, в будущем году вашу Россию постигнет голодная беда. Придется мне прийти к ней на помощь и принести из глухих финских лесов и болот хлеба, масла и свинины.

Я говорил им это, а они смеялись, повернувшись на своих скамейках больше ко мне, чем к столу. Не знаю, чему они смеялись. Я говорил им самые горькие истины. Им бы ужаснуться, присмиреть и пригорюниться перед подстерегавшими их злыми невзгодами, а они смеялись, беззаботные, здоровые и сытые, обратив ко мне темный загар своих лиц, дополненный веселым блеском глаз и зубов, смеялись так, будто я не гибель им предрекал, а рассказывал забавные анекдоты. Грозя им страшной судьбой, я видел обращенные ко мне отовсюду растянутые в смехе рты, мужские и женские, молодые и старые, красивые и некрасивые. Даже детские рты вплетали свой звонкий смех в общий веселый гул, издаваемый ртами взрослых. Секретарь райкома спросил меня сквозь этот гул:

— Это у вас точные сведения относительно голодной беды?

Я ответил:

— Да, точные.

— От кого вы их почерпнули?

— Ни от кого. Это мои собственные наблюдения. Я сам давно разглядел, что все у вас держится на пределе. Вы расходуете остаток, за которым уже ничего не остается. Вот я прошел по вашей России, и, чтобы накормить меня на этом пути, было выложено последнее. Где я прошел — там осталась пустыня. И у вас в колхозе тоже я произвел изрядное запустение за три дня. После меня вам уже не подняться. И без того у вас в жизни все шло с каким-то крутым креном, вот-вот готовое упасть. Я добавил вам крена. Непонятно, на чем вы еще держитесь. Непонятно, почему на ваших полях растут хлеба. Они не должны расти у людей, думающих больше об отдыхе, чем о труде. Они сами выросли на ваших полях, без вашего участия, потому что такая земля не может не родить, если даже к ней не приложатся руки человека. Откуда у вас такое большое стадо? Не должно быть у вас такого стада. Не может быть у вас такого стада. Вы говорите, что оно самое крупное в районе. Оно собрано сюда со всего района, со всей области. Со всей России оно собрано сюда на то время, пока здесь находился я. Зато все остальные колхозы в России давно разорились. Но и вашему приходит конец. Председателя вашего снимут. При нем колхоз поднялся, но его все-таки почему-то снимут, а вместо него поставят другого, при котором колхоз покатится вниз. И это непременно будет сделано, потому что таков закон вашей страны, где ни в чем нет постоянства. Лошадей от вас возьмут, и вместо них заставят вас нанимать где-то тракторы, которые опоздают распахать вашу землю. Вместо ржи, картошки и капусты вас заставят посеять какие-то две новые, непривычные культуры, которые у вас не вырастут. Поля ваши опустеют, а дом отдыха разорит вас вконец. И останется у вас денег только на белку и свисток.

Я говорил им это, полный участия к их горькой судьбе, а они смеялись. Ну и смеялись же они над моими словами, в которых я выкладывал им истинную правду. Скамейки трещали от их смеха. Ладно. Не стал я больше им ничего говорить. Пусть погибают, если не хотят внять голосу здравого рассудка.

Закончил разговор секретарь райкома. Он сказал мне спасибо от имени собрания за интересную беседу и добавил, что мы еще продолжим ее вечером в клубе. Как бы не так! Я взглянул на часы. О, перкеле! Теплоход опять ушел без меня. Пока я просвещал их, стоя к реке спиной, он успел пройти мимо. Секретарь продолжал говорить, вызывая новый смех. Я прислушался. Он надеялся, что я и днем не откажусь присоединиться к их компании и отобедаю вместе с ними. Уж как-нибудь они наскребут один обед из шести деревень.

Насчет отобедать — это он, конечно, неплохо ввернул. Это было, пожалуй, самое дельное, что он сказал за все время. Случается так, что и секретари райкомов говорят у них иногда дельные вещи. Вот и этот секретарь тоже изрек вполне разумную мысль. На всякий случай я кивнул ему в ответ и сказал: «Благодарю». Но про себя я колебался насчет присоединения к их компании. Конечно, обед стоил того. Но надо было еще сообразить, как потом от этой компании отсоединиться, чтобы без помехи уйти на пристань.

Секретарь тем временем еще кое-что сказал собранию. Ему, конечно, надо было успокоить людей, которым я так убедительно раскрыл глаза на их горькое будущее. И, делая вид, что никаких моих предсказаний о подстерегавшем их крахе не было, он заявил, что дела этого колхоза идут в гору. И люди не возражали ему, делая вид, что так оно и есть, бог с ними. Он похвалил их за отличную работу, и людям, как видно, было приятно слышать его похвалу. Он сказал, что им и впредь нельзя ослаблять усилия, если они хотят сохранить за собой славу передового колхоза, и собрание ответило ему утвердительным гулом. Напоследок он объяснил им, что все они, славные труженики села, выполняют в своем колхозе не просто обычный крестьянский труд, а нечто более значительное. Самоотверженно трудясь, они увеличивают экономическую мощь своего социалистического государства, стоящего во главе других социалистических стран, и этим способствуют укреплению мощи всего социалистического лагеря. А мощь социалистического лагеря, противостоящего лагерю воинствующего империализма, является гарантией мира во всем мире. Таким образом, своим повседневным колхозным трудом они вносят крупный вклад в дело мира между народами.

Так он растолковал им смысл их труда, увязав его с политикой. Да, он умел, конечно, это делать. И, может быть, люди для того здесь и собирались, чтобы лишний раз услыхать подобное толкование и через него яснее определить свое место и значение на земле. В Кивилааксо никто не приходил с таким толкованием. Мои соседи Ууно и Оскари работали втрое больше любого из сидевших на этом собрании, но никогда и никто не сказал им, что они такое на этом свете.

А старый Ахти Ванхатакки? Что он видел в жизни, кроме работы? Но даже на закате своих дней не будет он знать, в какую прорву ушел его труд, не принеся ему к старости запасного куска хлеба. И никто ему это не растолкует. А куда ушел мой труд, и что значил я среди людей? Мне тоже хотелось бы получить этому разъяснение. Был смысл в моем пребывании на земле или не был? Неужели не был? Но не беда! Если до сих пор не был, то очень скоро я собирался наполнить его смыслом. И, думая об этом, я повернулся лицом к русской реке Оке. По ней начинался теперь мой путь к тому повороту в жизни, где она обретала смысл.

36

И, пока люди расходились, определив свое место на земле, я стоял так и раздумывал по поводу своего места. Я всегда очень много думаю своей умной головой, и потому у меня все в жизни идет без единой заминки.

И заодно я прикидывал в уме, где определить себе место на остаток этого дня, чтобы вечером без помехи уйти к пристани. Не упускал я также из головы приглашения на обед. Но для этого надо было уйти с бугра вместе с другими людьми. А они все уходили в направлении хлебных полей, где пролегала дорога, соединявшая их деревни. Людской говор, девичий смех, песни и детские возгласы постепенно слабели за моей спиной, удаляясь в разные стороны. Только два женских голоса не сразу удалились, и до меня донеслись негромко сказанные слова:

— Это он и есть, что у Василисы остановился?

— Он.

— Это из Финляндии который?

— Ага.

— Вон они какие!

— Да. Люди как люди. И рассудительность в нем есть и шутливость.

— Но она вроде злая в нем, шутливость-та?

— Да как сказать… Может, и не злая. Ведь и среди них люди всякие есть. Хороших-то больше, как и всюду. Но нашлись и выродки.

— Это которые сына у Василисы-ти изуродовали?

— Да. Шюцкоровцы. И откуда в них ненависти столько? Мало того, что руки-ноги ему перебили прикладами автоматов, они еще и звезду на его спине вырезали своими чухонскими ножами. Что он им плохого сделал? Стоял человек на пограничном посту — кому он мешал? Еще и войны никакой не было. И вдруг такая лютость.