Другой путь. Часть 2

Это крикнул, обернувшись ко мне, красивый загорелый парень в соломенной шляпе и в клетчатой рубашке без рукавов. Его поддержали девушки, женщины и другие парни, крикнув мне с разных мест:

— Мы и по трудодню первые!

— И по сдаче хлеба государству!

— И по общим доходам!

Они перечислили еще что-то насчет молока и мяса, но я не все понял. Когда они умолкли, я сказал парню в соломенной шляпе:

— Попробуйте бросить свою шляпу вот на ту рожь. Она сразу же провалится между колосьями на землю. А я вырастил бы на этой земле и под этим солнцем такую рожь, которая удержала бы вашу шляпу на верхушках колосьев. И не только шляпу. Я брошу на нее свой галстук — и он тоже останется наверху, на кончиках колосьев, потому что ему некуда будет провалиться. Между колосьями не найдется пустого места — так плотно и густо они у меня вырастут.

Я видел, что улыбок стало меньше на обращенных ко мне лицах. Как видно, мои слова оказали свое действие. Секретарь райкома спросил:

— Какими же средствами вы этого достигнете?

Ему вместо меня ответил с места какой-то сердитый, плохо выбритый и плохо причесанный мужчина:

— Известно, какими средствами: удобрений вбухал побольше — вот и достиг.

Я сказал:

— Дело не только в удобрениях. Без них никто не сеет.

Он проворчал:

— Сеют. Еще как сеют — дай только волю…

Звонкий детский голос подсказал ему:

— На Украине сеют! Там земля не нуждается в удобрениях!

Я всмотрелся и увидел сидящего на траве мальчика в коротких синих штанишках и в белой безрукавке. Это был тот самый, что возглавлял накануне вечером детскую компанию в их сельском музее. Он улыбнулся, встретив мой взгляд, и с довольным видом принял одобрительные кивки других деревенских мальчиков и девочек, сидевших с ним по соседству. У меня тоже мог в очень скором времени появиться такой же собственный мальчик, с таким же коротким, задорным носом и такими же густыми русыми волосами, еще не знающими, как им расположиться на голове: склоненными влево или вправо или оставаться торчащими во все стороны. И, обратясь к нему, к моему голосистому мальчику, так уверенно чувствующему себя в своей огромной семье, я сказал:

— Не знаю. Я не видел такой земли и, наверно, никогда в жизни не увижу. Для меня она — как сказка о царе Салтане, которую написал ваш Пушкин. Где-то там за тридевять земель, живет царь Гвидон, а волшебная белка нагрызает ему для казны изумруды и золото да еще песенки поет.

Люди заулыбались моим словам, а секретарь райкома спросил:

— Вы сказали, что дело не только в удобрениях. В чем же еще?

Я ответил:

— Это трудно объяснить. Конечно, можно сказать, что, кроме удобрений, земле нужны солнце и дождь. Но это не все. Земле нужно еще… как бы это сказать… земле нужна ласка. Ей, кроме солнца, нужно еще тепло человеческого сердца. Душу надо в нее вкладывать. Вот запахал человек что-то в землю — и заодно вложил в нее кусочек своего сердца. Запахал еще что-то — и опять кусочек вложил…

Меня прервала молодая женщина в цветастой косынке, крикнувшая с места:

— Этак все свое сердце разбросать недолго!

Я поправил ее:

— Не разбросать, а вложить с вниманием и любовью.

Но она возразила:

— Все равно. А от сердца-то что останется? Огрызок?

Я ответил:

— Нет. Придет время урожая — и сердце у крестьянина опять цельное, полное и горячее, готовое снова дарить и тратиться.

Я видел, что сидевший за столом темнолицый председатель кивнул несколько раз, как бы в одобрение моим словам. Он, должно быть, понял, что я хотел выразить, говоря о сердце. Парторг тоже смотрел на меня серьезно и задумчиво, подперев ладонями подбородок. Секретарь райкома продолжал стоять между ними, опираясь концами пальцев рук о стол и оглядывая внимательно лица людей, сидевших перед ним в сорок рядов на длинных скамейках, сделанных из толстых досок. Видно было, что разговор со мной он еще не считал законченным, но и другим тоже не препятствовал в него вторгаться. Что-то интересное для всего собрания готовился он, кажется, извлечь из этого разговора. Выждав, когда люди приумолкли, он опять обратился ко мне через их головы, задав такой вопрос:

— Итак, вы считаете, что мы в свой труд на земле не вкладываем сердца?

Я ответил:

— Да. Но это понятно. Отдавать свое сердце земле способен только ее хозяин. А у вашей земли хозяина нет.

Он рассмеялся, замотав головой вправо и влево, потом сказал:

— Вы неисправимы. Никак не желаете понять, что он здесь же присутствует, ее хозяин.

Я уже начал догадываться, что он сам и есть этот хозяин, но на всякий случай спросил:

— Где?

— Да вот же он — весь народ наш колхозный!

И он повел рукой в сторону собрания. Я помолчал немного. Что-то в этом роде мне уже доказывали в строительной бригаде. Но на деле это не всегда подтверждалось. Я помнил, как хозяин просыпанных новых гвоздей без сожаления прикрыл их навечно половицей. Мог ли так поступить подлинный хозяин? И еще помнил я, как вели себя некоторые молодые хозяйки товара в ленинградских магазинах. Они были хозяйками товара. Так мне объяснили. Но они не столько заботились о продаже своего товара, сколько о том, чтобы отвадить от своего магазина покупателей. Чем это можно было объяснить? Наверно, тем же, чем объяснялась небрежность этих людей к земле. Но как эта причина называлась? И тут меня опять осенила знакомая догадка, которую я и высказал секретарю райкома:

— Понимаю. Они просто не знают еще о своем хозяйском праве на эту землю. То есть они не знали. Но вот вы сказали им это — и теперь они будут знать.

Тут собрание грохнуло таким дружным смехом, что от его раскатистого звука едва не развалились остатки церковных стен. Я понял, что ошибся. Они знали. Но если знали, то какого дьявола прикидывались незнающими и относились к своей земле будто к чужой? А смеяться над моими словами так ли уж было обязательно? С тем же правом и я мог бы посмеяться над их словами и даже над их смехом. Скрывая досаду, я сказал:

— Нет. Вы меня не убедили, простите в самообладании. Я жил у вас три дня и видел все. По-хозяйски вы ведете себя только на приусадебных участках, а не на полях.

Тут поднял руку парторг. Он сказал:

— Так ли это? Два дня назад вы были на сенокосе. Разве люди там плохо работали?

Я ответил:

— Они пели на работе. Кто по-настоящему работает, тому не до песни.

Я заметил на некоторых лицах усмешки, А парторг сказал:

— Но ведь они за три дня убрали на той огромной низине все сено. Это по-хозяйски или нет?

На это я не ответил, но сказал:

— В том доме, куда вы меня устроили на ночлег, молодая хозяйка по утрам всегда ждет стука в окно. Ей стукнут в окно и скажут: «Собираться у бригадира!» или: «Машина ждет у конторы!». И тогда она идет. Но если ее не позовут, она ведь не пойдет? Так? Если даже на полях все будет гибнуть, она не пойдет, потому что ей дела нет до того, что творится на полях, где растут не ее хлеба. А на свой огород она идет без всякого зова, даже вечером, уже усталая, и там работает потом до полной темноты. Из этого видно, где она подлинная хозяйка.

Люди зашумели и заволновались после этих моих слов. Может быть, среди них сидела также молодая хозяйка моего ночлега. Но я не слыхал ее голоса. Ответил мне темнолицый председатель. Он сказал негромко и мягко:

— А как, по-вашему, людям собираться на работу? Вразброд? Ведь работка-то общественная, артельная. За нее дружно надо приниматься — всем сообща. Не выйдет этак — чтобы не собираться. Иному звену или бригаде на дальний участок надо. Их машина всех вместе должна доставить, а не по одному. Как же не позвать и не собрать? А относительно безразличия к общественному добру — это вы напрасно. Это вам показалось. Не так вы смотрели. Предвзято смотрели. Вот поживете у нас недельку-другую — и научитесь все видеть правильно. И свою молодую хозяйку лучше разглядите. Кстати, она у нас одна из самых передовых колхозниц. Полторы-две нормы ежедневно выполняет на полевых работах. И никакого различия не делает между общественным и личным. А что на своем огороде до темноты копается — так это по инерции. Привыкли люди к своим личным садам и огородам. Но уже отвыкают некоторые. Картошку, капусту не сажают. Не стало в этом нужды. Овощами теперь колхоз может обеспечить. А приусадебные участки под цветы разве останутся или под фрукты редкостные, кто с ними возиться любит.