Другой путь. Часть 2

— Может быть. До сих пор я думал, что в продаже своих продуктов не нуждался только крестьянин средних веков, который производил их так мало, что у него ничего не оставалось для продажи. Теперь такой крестьянин в любом государстве — только помеха. Теперь любому государству нужен такой крестьянин, который один может прокормить двадцать или даже тридцать городских семей. Но для этого нужно, чтобы такой крестьянин был хозяином земли. А у вас это никогда не получится, потому что у вашей земли нет хозяина.

Вот что я им ответил, чтобы знали, как смеяться некстати. Но они опять все дружно рассмеялись. Ладно. Пусть. Не меня касался этот смех. Касался он их самих, если уж на то пошло. Только они не сознавали этого. Секретарь райкома спросил меня:

— Итак, вы беретесь на этой земле обеспечить продуктами питания двадцать городских семейств?

Я ответил:

— Да. А может быть, и тридцать.

— А вы уверены, что остальные пять хозяйств тоже справились бы с такой задачей, то есть прокормили бы по тридцать семейств каждое?

— Да…

— И даже этот… как его… Ахти?..

Он произнес имя Ахти Ванхатакки с ударением на последнем слоге. Получилось русское слово «ахти», которое у них в прежние времена произносили обыкновенно в деревне при какой-нибудь беде, вроде того, как если бы человек воскликнул: «Ах я, несчастный, какая напасть на меня свалилась!» или «Ой, горе мне!». Я ответил:

— Да. И он тоже. А почему бы нет?

— Но ведь он старый и одинокий человек, вы сказали.

Я подумал немного. Действительно, от Ахти Ванхатакки не приходилось ожидать подобных успехов. Но ведь не мог же я это перед ним признать после их смеха. Я сказал:

— Ничего. Его доля земли тоже не осталась бы пустой. Кто-нибудь помог бы ему с ней справиться.

— То есть он взял бы себе работников?

— Нет, пожалуй. Работниками надо уметь распорядиться, а у него к этому нет способностей. Ему помог бы его хороший сосед Пентти Турунен. Хотя нет. Пентти тоже стар и к тому же потерял руку на войне. В хозяйстве только он и жена. Но на такую землю к нему вернулись бы из города обе его дочки. И на такой земле у его дочек очень скоро появились бы мужья. Сейчас у них пока еще нет мужей, но на такой земле они обязательно появились бы.

— И эти мужья наконец помогли бы вашему Ахти обработать землю? А до того она пребывала бы в запустении?

Нет, зачем? Он мог бы какую-то долю своей земли сдать кому-нибудь из нас в аренду. Да что я говорю: «Мог бы». Он бы непременно сдал, и не кому-нибудь, а одному-единственному. И этот единственный был бы Арви Сайтури. Да что я говорю: «Сдал бы». Не сдал бы он. Тот просто сам взял бы у него в аренду часть земли по своему выбору или купил бы. Скорее всего купил бы. Не знаю, как там насчет уплаты за землю. С уплатой денег Арви Сайтури никогда не любил торопиться. Но земля Ахти очень скоро перешла бы к нему вся. Это можно вперед сказать. Сперва он взял бы у него, наверно, вот эти два склона и низину между ними, а потом тот холм с обрывом и родник. Подобрался бы он, конечно, и к этому бугру. Разве он мог бы оставить без внимания такой богатый бугор? Сюда он перенес бы свой дом и окружил бы его садом. А с этого бугра он стал бы очень хорошо видеть и наши земли. Он видел бы их каждый день с утра до вечера. А он не может спокойно видеть чужую землю. В конце концов он сказал бы нам, что Ванхатакки был обделен при разделе и что кое-где заборы нужно передвинуть в его пользу. Но на самом деле он передвигал бы заборы в свою пользу. А после смерти старого Ахти он прибрал бы к рукам последний клочок его земли вместе с домом. И тогда его соседями остались бы мы четверо: Ууно, Оскари, Турунен и я. Не знаю, с кого бы из нас он после этого начал. Но можно сказать заранее, что Ууно и Оскари никак бы ему не поддались. Это дельные ребята, и они сами умеют крепко держаться за землю. При случае они просто дали бы ему по зубам. Но от меня и Турунена он бы не так скоро отцепился. Он знает, что мы не любим ссоры и хотели бы жить спокойно. На этом он бы играл. Он бы не давал нам жить спокойно, доказывая то одно, то другое насчет заборов. Конечно, Пентти тоже не остался бы при таких условиях смирным. Он и за нож мог бы взяться. Ради такой земли не грех и самому озвереть. Но ведь и Арви Сайтури умеет браться за нож. Турунену пришлось бы туго без дочерей с их мужьями. Но если бы они все у него объявились, то против Арви остался бы один я. Ко мне обратились бы его жадные глазные щели. Он повадился бы ко мне — высматривать, вынюхивать. Потом как-нибудь мимоходом сказал бы, что поможет мне распахать… ну, хотя бы тот холм. Просто так поможет, по-соседски. Ему удобно это сделать, потому что холм слегка вдается в его землю. Он скажет своим работникам, чтобы они, не сворачивая, прямо вели через него трактор с плугами. И холм будет распахан и засеян. Только урожай с него уже сниму не я. А когда я напомню ему про свой холм, он удивится и долго будет вспоминать, чьим он был год назад, этот холм. Потом он спросит меня удивленно, точно ли я был в той компании, которая получала здесь землю, и есть ли у меня на это документ. Он возьмет у меня документ временно, для сверки со своим документом, и, конечно, забудет вернуть. Потом он удивится, что мне, одинокому человеку, дали столько земли, и скажет, что это неправильно, когда рядом есть семейные. И опять он спросит меня с подозрением, не пристроился ли я к этой земле после и есть ли у меня на нее документ? А когда я начну ему доказывать и спорить с ним, он для примирения попросит сдать ему что-нибудь на год в аренду, например тот южный склон и прилегающую к нему луговину. Назад я это уже не получу, а в судебных делах он знает столько хитростей, что лучше с ним не связываться. Потом у меня вдруг среди зимы сгорит сарай с сеном, а летом я найду в поле с переломанными передними ногами свою лошадь и выловлю из реки свою корову, утонувшую там по неведомой причине. Но в конце концов я не пропаду. Уходить с насиженных мест мне не привыкать. А плотники везде требуются. Да и чужую землю пахать я тоже еще не разучился.

Такое я им рассказал, оглядывая с высоты раскинувшиеся вокруг меня заманчивые просторы. То есть я скорее себе это рассказывал, а не им. Я стоял и раздумывал, произнося свои мысли вслух, и совсем забыл, что мои слова ловит целое собрание людей. Конечно, для них надо было иначе все рассказать. Для них надо было рассказать, как мы преобразили бы эту землю, заставив ее давать впятеро больше того, что она давала у них. Но я вспомнил, что среди нас, по условию, должен был здесь поселиться также Арви Сайтури. А я знаю, что такое Арви Сайтури. И, зная, что такое Арви Сайтури, я представил себе, как развернулись бы у нас дела при его добром соседстве. Именно так они развернулись бы, а не иначе. Но я для себя это представлял, а не для них. Им не обязательно было это знать. Зачем я им рассказал? Не стоило им об этом рассказывать. А секретарь райкома сразу же уцепился за мой рассказ, чтобы доказать им что-то свое. Он сказал:

— Вот видите, товарищи, к чему приводит капиталистический способ ведения хозяйства. Видите, как безотрадна картина, нарисованная здесь человеком, прибывшим из другого мира, где главным двигателем жизни является стремление к личной наживе. Это лишний раз подтверждает правильность избранного нами пути. Наш, социалистический путь развития хозяйства открывает перед нами безграничные возможности в подъеме человеческого благосостояния без ущемления интересов одних людей другими людьми.

Так примерно разъяснил он своему собранию суть мною сказанного. И, говоря это, он повторял, как видно, привычные для себя слова. Но такие слова я уже встречал у них в газетах и слыхал по радио. Для меня они тоже стали здесь привычными. И пусть эти слова таили в себе какую-то правильность, но не ими было меня в чем-то убеждать. Когда секретарь умолк, я сказал:

— Все равно отдельный хозяин добывает из земли больше вас.

Он помолчал немного, вглядываясь в меня внимательно. Должно быть, его удивило мое упрямство, и он пытался угадать, чем оно вызвано. Не знаю, удалось ли ему это угадать, но он сказал, подумав:

— Да, это так. Отдельный хозяин добивается иногда большей производительности на своей земле, чем отдельный колхозник на земле колхозной. Это мы признаем. Но в том-то и заключается наша задача, чтобы научить колхозника работать с такой же отдачей на благо общества, с какой единоличник работает на себя.

Я спросил:

— А разве работа единоличника не идет на благо всего общества?

Он опять помолчал немного, потом покачал головой и сказал с улыбкой:

— Дорогой наш финский гость. Я понимаю ваше непременное желание найти объяснение многим нашим неустройствам, как хозяйственным и бытовым, так и духовным. Но, ей-богу, мы видим их сами и всеми силами стремимся их устранить. Однако процесс этот будет нелегким и длительным. Слишком крепко засел в крестьянине себялюбец-собственник. Впитывалось это в него многими веками и, естественно, не может быть изгнано за два-три десятка лет.

Я сказал:

— А может быть, и не обязательно ломать его природу?

Но он ответил:

— Обязательно. То новое и светлое, что мы строим, требует честного и осмысленного к себе отношения. Негоже нам использовать при этом низменное стремление человека к личному обогащению и наживе.

— А кто вас обязал это новое строить?

— Кто обязал? История обязала.

— Ах, так. Строгая она у вас оказалась.

— Да, с характером старушка. Как и у вас.

— Ну, наша не будет нас торопить объединяться.

— Не надейтесь. Все мы к этому придем. Когда-то люди жили семьями и родами, разбросанные по всей земле. Тогда они тоже, наверно, думали, что так будет вечно. Но пришло время — и они объединились в племена. А племена затем составили народы. А из народов сложились нации. Пройдет еще несколько столетий — и нации сольются в единую общечеловеческую семью. Это неизбежно.

— Может быть. Но и тогда крестьянину надо позволить работать на своей земле, если эта общечеловеческая семья не захочет погибнуть голодной смертью.