Дубль два. Книга вторая

В голове разом пролетели ассоциации с русскими народными сказками в части «кто сидел на моём стуле и сдвинул его с места». И с электрическим стулом из «Зелёной мили». И, неожиданно, с прокрустовым ложем из древнегреческих мифов, давно и прочно, казалось бы, позабытых. И пугали даже три медведя, а уж про бедолагу Джона Коффи и античного членовредителя и говорить нечего.

Оригинальная мебель была одинаковой высоты, но, при взгляде сбоку замечались отличия. В основном по форме. Среднее кресло было похоже на детский стульчик, что предлагают в ресторанах, чтобы малыш сидел за столом на одной высоте с родителями. С тем, для кого оно предназначалось, вопросов как-то не возникало. Справа от него на сидении из сплетённых ветвей обнаружился, поразив нас до оторопи, Ося. Древо, восседавшее в президиуме. Думаю, такого вообще никто никогда не видел, тем более в таком, самом что ни на есть прямом смысле, без всяких метафор с аллегориями. Кресло слева от детского было обычным, практически человеческим. Следующая пара, по обе стороны от трёх перечисленных, тоже от нормальных ничем не отличалась. Ну, может, разве чуть поменьше была. Внешняя пара, кресла, что стояли по краям дуги, наоборот были рассчитаны на заседателей покрупнее. Если логика и не раз уже ставившийся под сомнение здравый смысл мне не врали — в партере у Перводрева места распределялись так: в центре Павлик, по правую руку от него — Ося, по левую — я. Рядом со мной — Энджи, с Осиной — Алиса. И старики-разбойники по краям. Тут оставались сомнения — фигуры у них были почти одинаковые, а какими ещё факторами определялась рассадка, я ожидаемо даже догадок не имел.

— Мир вам, гости! — Речь Белого снова разом освободила голову от мыслей. Заняв, кажется, её своими, разом, с первых слов.

— Здорово, други! — наше Древо на фоне хозяина звучало слабее, конечно.

Мы поздоровались с подземными обитателями вежливо, Речью, каждый. И даже в скупых на эмоции привычных приветственных словах мне слышались волнение и опасение. Ото всех. Синие полосы разной ширины гуляли по нашим сферам-коло, давая понять, что ошибки быть не могло. Оставалось надеяться только на непревзойдённые и недостижимые успехи Перводрева в планировании и организации. И не думать о том, сколько тысячелетий он просидел в подвале, пока Чёрное Древо занимало города и континенты.

— Прошу по местам, — как это было сделано — я не понял, но к тому креслу, которое я сперва и определил, как своё, слева от Павлика, меня только что силой не потянуло. Ну, хоть где-то не ошибся.

Слева направо сидели Степан, Лина, я, племянник, Осина, Алиса и Сергий. Сестрёнка всё время тревожно поглядывала на сына через листву. Энджи вцепилась в мою левую ладонь. Старцы замерли, как гранитные изваяния. Или плиты кромлеха снаружи, за границами круга из так до сих пор и неясно как державшихся друг на друге гладких камней. Думаю, если бы всё вокруг было фильмом — уже начала бы играть торжественная, но крайне тревожная музыка.

— Угостимся, пожалуй, — Белый будто бы кивнул невидимому официанту, ровно и спокойно.

И я ослеп.

Ни с чем, испытанным ранее, сравнить эти чувства было невозможно. Ничего даже близко похожего по ощущениям не находилось в памяти. Очень отдалённо, как дождевая капелька на оконном стекле в сравнении с волнами мирового океана, на ум пришло благословление от Сергея Орудьевского, полученное мной, кажется, в позапрошлой жизни. Но если тогда это было лишь благословлением — то сейчас на нас ложилась благодать.

Свет хлынул со всех сторон, будто пещера разлетелась на мельчайшие осколки камней или песчинки, которые солнечный ветер мгновенно разметал, словно стен, основания и сводов здесь не бывало никогда. Волны энергии вдавили нас, слепых и ошарашенных, в спинки и сидения кресел. А по венам будто побежал жидкий огонь. Или электрический ток. Живая Ярь неощутимо пронзала тело насквозь, задерживаясь, клубясь и бурля внутри, насыщая каждую мельчайшую частичку жизнью и силой. О которых никто в мире до нас, пожалуй, и представления не имел. И это было потрясающе.

Окружавшее и ласкавшее нас бережное пламя отступало. За волнами света начинали проглядываться каменные своды и участки стен с колоннами. На завершающих секундах появился и пол, подарив, а точнее вернув, ощущение верха и низа, которых не было в солнечном хороводе, где нас будто кружило всё это время. А когда вокруг всё, кажется, вернулось в исходное состояние — по граням чешуек Перводрева продолжали пробегать огненные змейки, солнечные зайчики, блики и вспышки. Как будто Ярь, которой в воздухе было растворено огромное количество, рвалась наружу из-под коры Белого, кипя внутри него. Или словно его только что отсоединили от сети с каким-то неимоверно высоким напряжением, и по чешуе проскакивали последние редкие статические разряды. Энергию, впитанную за завтраком Перводревом, надо было мерить в каких-то чудовищных величинах: тераваттах, гигатоннах, петаджоулях. Я, конечно, и представления не имел об этих объёмах, путаясь даже в числе нулей. Но казалось, что протекавшей рядом с нами и сквозь нас Яри хватило бы, чтобы, пожалуй, сварить уху разом из всех морей, рек и океанов планеты. И ещё осталось бы.

Павлик смеялся, зажав ладонями голову. Но не пугал — было видно, что он полностью в своём уме, что это не припадок и не истерика. Сидевшая за осиновым кустом Алиса выглядела тоже так, что опасения не вызывала. Кроме, пожалуй, редких искорок в глазах, похожих на те, что нет-нет, да и проскакивали между чешуек коры Перводрева. Как и у Энджи, что смотрела на меня с выражением восхищения и восторга. Волосы у обеих только-только начинали опускаться обратно к плечам. Будто для них земное притяжение включилось совсем недавно. Или отключилось электрическое поле, превратившее девчат в разноцветные пышные одуванчики.

Деды сидели с совершенно одинаковыми лицами. С такими, пожалуй, принимают высшие правительственные награды из рук Верховного Главнокомандующего. Или новорождённых сыновей из рук любимых жён.

— Благодарю вас, гости, — Белый, продолжая время от времени искрить, чуть качнул боковыми ветвями. Мы одновременно склонили головы, все, и Павлик тоже. На замершие в наклоне ветки Осины с трепетавшими на них круглыми листочками было странно смотреть. Поклон Древа Перводреву — пожалуй, тоже никем и никогда не виданная редкость.

Тишину в пещере нарушило неожиданное шуршание. С этим звуком кресло Оси двинулось ближе к стволу хозяина. Присмотревшись как-то по-новому, сродни тому навыку, что позволял видеть сферы-ауры, я заметил, что плиты пола, казавшиеся сперва сплошным камнем, чуть расступались, образуя подобие рельс или канавок. По которым скользили корни, формировавшие основание и всё кресло целиком. Можно было предположить, что плиты эти стояли на корнях, уходивших в гору Бог знает на какое расстояние. Или что сами они были этими корнями или наростами на них в форме плоских щитов. Как бы то ни было — по каменному внешне полу плетёный трон с Осиной добрался до того места, где мы увидели его в первое посещение. И пропал, расползаясь и втягиваясь под землю. Точнее, под камень. Вот странно: знаний, воспоминаний и образов в голове за эту краткую вспышку прибавилось как бы не больше, чем после нашего «кровного знакомства» с Белым. А вот ответов на простые, казалось бы, вопросы не возникало. Видимо, на этот счёт Перводрево информацию не отправляло, сочтя излишней. Или общеизвестной. Или неважной. И я решил остановиться на мысли о том, что здесь, как и в амбарах, виденных ранее, всё было сделано из одного материала — того самого Древа, чьими домами были что пещера, что странные округлые лесные избушки. А то, что многое вокруг донельзя напоминало камень — так ему столько лет, что грех не окаменеть. Как бы не оказалось, что вся эта гора — и есть он.

— Близко к правде, — откликнулся негромко в голове Белый. А я смутился, решив, что своими ненужными мыслями беспокоил его, как зудящая осенняя муха. — Не тревожься. Ты помнишь рассказ Осины о Берёзе Рязанской, на корнях которой стоял целый край. Она была гораздо младше меня. Поэтому я — не только эта гора, лес, озеро, дно болота.

Последняя фраза добила окончательно. Потому что представить себе то, о чём он говорил, я не мог ни раньше, ни сейчас. В моём понимании дна у болот быть в принципе не могло. Хоть и ясно было, что где-то они должны были заканчиваться, но вот не увязывалось это в голове никак. Видимо, мешали какие-то древние куски генетической памяти предков, в которых отпечаталось равенство: болото — опасная бездна.

— Ты прав. И тебе тяжело понять многое. Но вас, двуногих, всегда в этом случае выручала вера. Не можешь понять — поверь. Станет проще, — ему бы в психоаналитики, цены бы не было. Господи, ну что ж за дурь лезет в голову?

— Не торопись. Вы слабее нас. Нужно время на то, чтобы поверить. И оно у тебя есть. Пока есть.

Слово «пока» насторожило — даже пальцы сжались на подлокотниках плетёного кресла. Чтобы тут же распрямиться. Потому что стало боязно — а ну, как больно хозяину сделаю? Ведь, как он сам объяснил, даже здешняя мебель — это тоже он, Тилодендрон.