Дубль два. Книга вторая

— Да вот так, — сказал я. Развёл руки и «пропал». На пол звонко брякнулась Сашина чашка, плеснув чаем. И лишь по двум дугам на пятне пролитого было понятно, что там стояли чьи-то мокрые ботинки. Невидимые.

— Дедунь, я детей по домам развела, — выпалила Лида, забегая в зал. — А это что, правда Странник был, всамделишный? — Слово-то какое вспомнила, надо же. Но говорила она его уже медленнее, удивлённо глядя на отца. Который с разинутым ртом смотрел на пустой стул.

— Ну да, — не подумав, ответил я, хотя спрашивали опять не меня. Прав был Ося, вечно мы, человечки, не в свои дела суёмся.

Лида, схватившая было тряпку, чтоб протереть лужу между стульями, вскрикнула и отскочила от говорящего «пустого места». Я «проявился» обратно. Пугать её не хотелось. Пустым местом быть — тем более.

— Ловко. Редкий навык, штучный. У Странников. Да и Хранителя, что так мог, я знавал только одного, — дед перевёл взгляд на картину и словно опомнился.

— Лидочка, Яр говорит — рисунок твой приглянулся ему. Он тех двоих, что у костерка греются, вчера видал. Просил копию сделать, чтоб им передать. Сможешь ли?

Отец с дочерью переводили взгляды с Мастера на меня и обратно. Задавать вопросы он явно начал рановато, тем более такие — я бы наверняка и сам на их месте «включился» бы гораздо позже.

— Если я верно понял, деда, он ведь вылечил тебя? — осторожно, будто по льду шагая, спросил Саша.

— Всё так, — кивнул старик, и провалиться мне, если он не выглядел при этом счастливым и гордым. — Да Яри с запасом отвалил, кабы не поболее, чем Степан в прошлый раз. Так что, думаю, поживу ещё, ага.

И внучата бросились обнимать сперва его, а потом и меня, хлюпая носами. И чаем на полу, про который все так и забыли. Но Лида, северное воспитание, порыдала мне в грудь недолго. А после подняла оброненную тряпку и навела порядок под одобрительным взглядом деда.

— Я дарю вам картину, — сказала она, вернувшись из-за белой двери, видимо, санузла, уже без инвентаря, вытирая руки чистым вышитым полотенцем.

— Давай на «ты», Лид. Мне копию можно. Сканер найдём где-нибудь? — уточнил я.

— Она мне покоя не даст тогда, Яр. Буду глядеть на неё и думать, что за дедушкино здоровье, за чудо, фальшивыми деньгами рассчиталась. Не дело это, — серьёзно, очень по-взрослому ответила она. — А нам я другую нарисую. Не обижай отказом.

Разумеется, обижать никого я не планировал и не стал. Мы ещё часа два слушали байки ожившего Мастера, который явно переживал, что ничего, кроме внучкиной картинки, мне от него не потребовалось. А Лида время от времени поглядывала на меня такими глазами, что я, кажется, начал догадываться, кто на новом рисунке сможет сидеть у костерка третьим. Эту темноволосую сероглазую вечно хмурую морду я частенько брил по утрам.

Глава 21 На подступах

Дорога была примерно такой же, поэтому от размеренных и неторопливых размышлений то и дело отвлекали, мягко говоря, особенности дорожного покрытия и такие же лютые переезды за мощными дощатыми красно-белыми шлагбаумами, перебраться через которые без потерь могла, пожалуй, лишь тяжелая военная техника. Гусеничная.

Мы с Рафиком на судьбу не жаловались, понимая бесперспективность этого занятия, поэтому хором ругали битый асфальт и блестящие макушки рельс самыми последними словами. Это занятие, ясное дело, тоже особыми перспективами не блистало. Но хоть душу отводили: я — свою, человечью, Странничью, а он — свою, японо-механическую.

Дорогой снова и снова возвращался в памяти ко вчерашней неожиданной встрече. Мастер Константин и его семья вспоминались с теплотой и неожиданной нескромной гордостью. Глаза Лиды и Саши я точно запомню на всю жизнь, сколько бы её не оставалось. Дед, будто переживая, что неравно отдарился за наполнявшую его Ярь, говорил и говорил, помогая себе Речью, вываливая на меня неожиданные детали взаимодействия Хранителей, Странников и Мастеров, их группы инженерно-технической поддержки и хозяйственно-бытового обеспечения.

Я узнал, как Устюжанин полгода отлёживался в катакомбах собора, когда подвода еле довезла его живым, но разорванным почти натрое. Чёрное Дерево, видимо, люто разозлилось, устав тогда терять своих наместников одного за другим, пусть и вместе с Древами-носителями, и организовало засаду. И там, куда направлялся епископ со товарищи, его встретил матёрый старый Дуб, в котором к тому времени зрело и колосилось ненавистью аж три черенка. Двое оставшихся в живых соратника чудом вырвали Степана, едва ли не по частям. Скорость, опыт и навыки позволили ему выжить, а им — доставить старца до родного города, загнав с десяток лошадей. Где с рук на руки передать перепуганному насмерть молодому Мастеру Косте. И упасть замертво тут же, не добавив ему уверенности в себе, а ситуации — позитива. Но оба как-то справились. Епископ выжил, научившись всему заново: дышать, сидеть, стоять, ходить. А тогдашний Костик, заполучив щедро седины в бороду, стал одним из лучших. Ну, это внук его так говорил, сам-то он отнекивался с неожиданной скромностью.

Вернувшись в гостиницу по темноте, я был встречен выскочившим из-за стойки портье Стёпой.

— А Вы знаете Сашу Ключника? — спросил он едва ли не шёпотом.

Я сперва было нахмурился, уже готовый замотать головой в отказе, но вспомнил и улыбнулся:

— Да, знакомы мы. Он мог заходить сегодня. А что?

Робея и только что не оглядываясь Степан рассказал, что Ключник — «человек очень непростой», и что половина, как бы не больше, из визиток, что я получил утром, принадлежали его заведениям. Поговаривали, что была жуткая история со стрельбой и покойниками, когда его дед, Костя Артист, решил по старости лет отойти от дел. За оппонентов Ключника «приезжали говорить серьёзные люди из Сыктывкара, Вологды и даже Воркуты». В городе пару дней все боялись на улицу нос высунуть, «даже менты!», а потом как-то само собой организовалось так, что тут теперь спокойно, тишь да гладь. Как и раньше, когда «смотрел Костя Артист». Жаль только, говорят, помирает он — старый совсем, болячек много.

Стараясь не ляпнуть лишнего и не выдать своего удивления от этого неожиданного криминального чтива с родины Деда Мороза, я поведал насторожившемуся и восторженному, как бигль, Стёпе, что Константин Сергеевич пошёл на поправку. И что всё будет хорошо. Это довольно самонадеянное утверждение будто само вырвалось. Но собеседник затряс головой так, точно ждал именно его, Доброй ночи мне он пожелал очень вежливо и уважительно, сперва уточнив, не нужно ли чего, во сколько разбудить и чего я хотел бы на завтрак. Я ответил, что всё есть, проснусь сам, а съем, что дадут, ибо в еде непритязателен. Провожал меня портье таким восторженным взглядом, будто я по меньшей мере Космос Юрьевич Холмогоров, а то и сам Белый. Хотя вряд ли он смотрел это кино.

Перед Микунью или Микунем, так и не выяснил пока, как правильно, мы с Рафиком угодили, едва выйдя из левого поворота, в такую ямищу, что я уж было подумал — всё, дальше пешком. Но машина, будто Такеши Китано в одном из фильмов, практически вслух пролаяла что-то сугубо нецензурное по-японски, и продолжила путь самурая. С неожиданной мыслью о том, что среди сторонников и последователей сокрытого в листве наверняка хватало Странников, я остановился на обочине. Осмотр показал, что колёса справа целы: покрышки не пробиты, диски не замяты или, упаси Бог, сколоты. Шёл бы сильнее гружёным, да с пассажирами по правому борту — могло бы так и не повезти, конечно. Сев обратно, я успокаивающе погладил руль и так же кивнул переднему пассажирскому сидению. Где, бережно обёрнутая плёнкой и осторожно пристёгнутая ремнём безопасности, ехала картина. И казалось, что старики-разбойники на ней смотрят вперёд сквозь лепестки костра с азартом и куражом. Это радовало, воодушевляло и поддерживало, конечно.