Дубль два. Книга вторая

— Решили? — сонно выдохнула Энджи. Словно засыпала с мыслью о том, что же ждёт меня в ближайшем будущем.

— Решили, что дальше решать резона нет — и так чуть до драки не дошло, — прошептал я, пытаясь разместиться под простынёй поудобнее, не тревожа её.

— Ну так и насовал бы им, пням замшелым, — непосредственно, по-женски, предложила полуспящая Лина. Будто была твёрдо убеждена в моей непобедимости.

— Их бить — вредителем быть, — буркнул в ответ я, — они ж наследие и фольклорный элемент.

— А ты — живой и настоящий. И за тобой — сестра с сыном. И я, — сквозь сон пробормотал мой ангел. И заснул, закинув на меня ногу, руку и голову. Прижав к реальности. Отодвинув в сторону легенды и прочую мифологию.

Утро было похоже на несколько предыдущих, встреченных в этих «нумерах», как две капли воды. И то же самое пение любимой женщины, что мыла голову. Но только воспринималось это как-то иначе. Стало очень жалко терять всё это неожиданное счастье. А были все шансы.

За завтраком епископ сухо сообщил, что «борт будет в пятнадцать». Это означало, что от возможной потери всего того, что меня окружало и очень, что уж греха таить, радовало, отделяло около шести часов. Крайне неприятное чувство. Одно дело — когда тебе предстоит командировка или путешествие. Когда все планы и варианты ясны кристально. И совершенно другое — если меньше четверти суток отделяют тебя от утраты всего того, что ты считал своей жизнью. И, вполне вероятно, от завершения её самой.

Деды поддерживали, как могли. Вернее, как умели. Хоровое пение «Чёрного ворона», а тем более «Ныне отпущаеши» за завтраком — так себе поддержка, официально могу заявить. И все их буддистско-философские прогоны о том, что чем быстрее я приму неотвратимую вероятность своей грядущей неизбежной мучительной гибели — тем лучше, помогали слабо. В конце концов я, из последних сил фильтруя Речь, сообщил, что хоронить они могут кого угодно, конечно, но лучше начать с самих себя. А подобные напутствия пусть погрузят в непознанные глубины. И нырнут за ними вслед. А я полюбуюсь на получившуюся инсталляцию. Удалось, кажется, одновременно и их, общительных, обескуражить, и Павлика лишним словам не научить. А то были все шансы. И желание. Обескуражить, не научить, конечно же.

— Хочешь — провожу? — Энджи до последнего делала вид, что всё в порядке.

— Не надо, солнце. А то ещё передумаю выходить, останусь. Неловко будет перед Белым, — вроде бы пошутил я в ответ.

Лина только вздохнула. Понимая, что спорить бестолку. Как и предлагать какие-то другие варианты Перводреву, которое впервые за тысячелетия решило-таки вмешаться в старую войну, давно обернувшуюся настоящей бойней. И попробовать восстановить равновесие, тот самый баланс, без которого невозможна жизнь на Земле.

— Снаряжением Никола обеспечит. По маршруту он в курсе, должен был уже придумать всё. Слушай его, Аспид, он плохого не посоветует. Но лишку с ним не болтай, — епископ не удержался от шутки в конце. Видимо, слишком серьёзные были лица у всех за столом.

— Не буду, Степан. Знаю я его, как начнёт трещать — не переслушаешь, — поддержал шутку и я.

Улыбки появились. Но у девчат — бледные, грустноватые, а у стариков и, неожиданно, Павлика — какие-то суховато-понимающие. Как хлопок по плечу с фразой «ну ты это… держись, короче».

Прощались коротко. Дед буркнул: «за своих не переживай, приглядим. Смотри там…», и сжал меня так, что весь воздух выдавил. Алиса, тщательно, но безуспешно пытавшаяся не плакать, обняла как-то одновременно и легко, и порывисто. Как мама. Энджи поцеловала крепко, нехотя, с видимым усилием отстранившись после. Павлик подошёл своими ногами, почти не качаясь. Я присел на корточки и заглянул ему в глаза. За эти последние три дня он не только прилично прибавил в росте и весе. В серых радужках читались беспокойство и задумчивость, свойственные детям значительно старше.

— Вернись живым, Аспид, — повзрослевший малыш протянул мне ладошку.

В ответ на рукопожатие, с моей стороны бережное и осторожное, в центр ладони будто гвоздь вбили или положили алый уголёк. Племянник поделился своей Ярью, резко увеличив мой и без того приличный запас. Да, правы оказались старики-разбойники — этот ещё быстрее учится и явно далеко пойдёт. Но пока — мой черёд.

На фразе Павлика, прозвеневшей под сводами «прихожей», Лина с Алиской заревели хором, прижав ладони к губам, а потом и отвернувшись, так, что видны были только спины и вздрагивавшие плечи.

— Однако, потоп сейчас будет, — неловко пошутил Устюжанин, напомнив мне сперва лесника Алексеича, и только потом — его киношного прототипа дядю Митю. Судя по голосу епископа, шутка ему далась с трудом. И потолок он рассматривал так пристально явно не с целью побелить.

— Так! Долгие проводы — лишние слёзы! Ну-ка, сели на дорожку! — командный голос Сергия, древние пословицы и ритуалы были очень кстати. На красный бархат сидений все буквально попадали.

— Ну, по коням! — и дед вскочил, подавая пример и задавая темп. Мы со Степаном спешно вышли в проём, образованный потайной дверью — каменной плитой, завалившейся направо.

Глава 19 Северные тропы

Болтун был в своём репертуаре. Пожав Степану и мне руки, кивнул на Патруль и полез на водительское место. Молча. Если епископ ему что-то и передал Речью — то внешне это не выражалось никак. Меня старик напоследок хлопнул по плечу с неловким «давай, смотри там…». И обнял. Неожиданно одарив благословлением. У него вышло, разумеется, не как у Белого, но ощутимо сильнее, чем у того монаха, что впервые познакомил меня с этим неожиданным ощущением, когда силы переполняют, а на душе становится светло и радостно. После прогулки по тёмным сырым казематам и очередной встречи с летучими мышами, что за какой-то надобностью всей стаей рванули из черноты нам навстречу, едва не остановив мне сердце, и здоровенной змеиной башкой, что вылезла полюбопытствовать, кто это тут бродит в потёмках, свет и радость были очень кстати.

С Николой по пути не общались. Ну, если не считать общением то, что после того, как Патруль явственно облегчённо вздохнул, вырвавшись из леса на гравийку, я показал ему сигарету и кивнул вопросительно на окно, а он в ответ чуть склонил голову, прикрыв глаза.

Дым выдувало в до половины опущенное стекло. Мимо проезжали указатели с названием деревенек, рек и ручьёв. Меня удивила было речка с оригинальным именем «Ольга». Но, подумав, решил не удивляться. Если есть река Лена — чего бы и не быть Ольге? Деревни тоже отличались от виденных ранее — вместо стандартных Жуковок и прочих Свистух здесь почему-то в ходу были фамилии: «Лапинская», «Демидовская». Удивила «Полупоповка» — я долго, до самого города безрезультатно ждал, когда же покажется целая.

Миновав мост через Онегу, длинный, метров двести, Ниссан свернул на Октябрьский проспект, как сообщил указатель. И я в очередной раз, как и в Белых Берегах, подивился щедрому наследию дела Ленина и Партии. Хотя, памятуя о словах Осины про «о чём говорите, в то и верите», удивляться особо было нечему. Огромная страна почти целый век верила в одно и то же. Поэтому и названия что здесь, на Севере, что в Брянске на западе, что где-нибудь, наверное, в Душанбе на юге были одинаковыми. Минуя невысокие постройки непонятного без текстовых пояснений назначения, мы свернули на улицу Чапаева, а с неё — на Ленина. Видимо, путь лежал в центр. Но ожидаемых небоскрёбов или хотя бы девятиэтажек так и не появилось. Машина остановилась возле обычного серого здания в два этажа, скупо, вполне по-здешнему, украшенного двумя оранжевыми полосками: два раза по три ряда красных кирпичей, между окнами и под козырьком крыши наверху. За нарядность отвечали белые стеклопакеты и выкрашенные в такой же снежный когда-то цвет торцы бетонных перекрытий над оконными блоками. Давно выкрашенные. Я вылез вслед за Болтуном и осмотрелся.