Дубль два. Книга вторая
Шрифт:
Как бы то ни было, придётся отвлекаться на что угодно, кроме тех, кто ждал меня… Нигде. Никто меня нигде не ждал! Чёрная пустота. Скамейка возле двух могил. И берёзка над третьей, маленькой.
А под кожей на правом плече вдруг отчётливо шевельнулось что-то. Будто нервный тик закоротил какую-то мышцу. Только не мою.
Вот я бестолочь! Он же, наверное, как и симбионты, питается горем, страхом и бессилием! Значит, нужно как-то по-другому избегать мыслей о… Вообще всех мыслей избегать! Любых! Говорили мне, что у меня в башке дыра старики… Чёрт! Просто какие-то неизвестные мне, вымышленные, эфемерные старики! Что-то нужно срочно придумать! С каких ещё бубей мне зайти?!
К болоту, в которое упиралась колея со стоявшим на ней Рафиком, только
— Голова обвязана, кровь на рукаве, / след крова-а-авый стелется по сырой траве!
В голове подхватила припев Ольха:
— Э-э-э, э-ээй, по сырой траве!
Выглядел я, пожалуй, как яркая иллюстрация к тезису «Вы хотели что-то узнать о шизофрении? Спросите меня!». Чеканный, в меру сил, шаг. Прямая спина и воинственный блеск в глазах. Перемотанная левая ладонь. Залитое кровью правое плечо — засохшая футболка и воротник куртки неприятно скребли по шее. И будто бы фитилёк бело-красный, что торчал из правого уха, словно намекая: «подожги меня!».
Не прекращая петь, я проверил колёса и задрал капот — глянуть, что там с маслом. Всё-таки где-то самым краем сознания по пути сюда я допускал, что обратно возвращаться будет некому, поэтому, возможно, и ехал менее бережно, чем стоило. Обратно доехать нужно было во что бы то ни стало. Ведь там…
— Там, за туманами, вечными, пьяными \ Там, за туманами, любят нас и ждут!
— Красивая песня, — весело сообщила Ольха, пока я блажил на весь лес про Севастополь, Камчатку и Кронштадт.
— А то, — переводя дыхание и захлопывая капот, отозвался я. — Я до пса таких знаю!
Рафик, кажется, вытаращил фары так, что больше стал похож на Нивейку или УАЗ деда Пети… какого-то вымышленного деда Пети, что жил возле двух каких-то совершенно неизвестных мне рек!
— Ты неси меня, река-а-а! За крутые берега-а-а!!!
Хуже стало, не доезжая Устюга. От силы половину дороги проехал, внимательно вглядываясь в карту навигатора, ориентироваться по которой без привычной толстой зелёной путеводной нити и жёлтой стрелочки было значительно сложнее. Но я справился. Потому что с детства любил собираться в путешествия, сидя с карандашом над атласом автомобильных дорог СССР. Заслуженная серая обложка с золотистыми, осыпавшимися в нескольких местах, буквами виделась, как наяву. Вообще многое виделось, как наяву, пугая до икоты.
Правый глаз начал транслировать ужасы с полчаса назад. И я оборвал очередную песню, едва не слетев с трассы. Чудом отведя перепугавшегося Рафика от обочины, которую он уже зацепил правым передним колесом. Люди. Множество. Тысячи. Замученные всеми возможными способами. Колья, крючья, острые топоры и тупые пилы. Пока только картинки. Когда он начнёт передавать видео, да, не дай Бог, со звуком — я сойду с ума.
Закрыть глаз не помогло. На «чёрном экране» опущенного века изнутри картинки были только ярче.
— Часов шесть осталось, Яр! Не слушай его! Не смотри! Давай, я теперь тебе спою, — и в голове зазвучала необыкновенно умиротворяющая песня на неизвестном мне языке. Но я как-то понимал, что это история об удачливом чудо-охотнике, которого ждёт дома жена и семеро детей. Седьмой обещал отцу родиться, когда тот доберётся домой живым.
Под такую блестящую мотивацию я протянул ещё пару часов. А потом повесил голову. В прямом смысле слова.
Мышцы с правой стороны шеи вдруг превратились в кисель. Силы левой половины не хватило, и голова упала. И попытки вывернуть её так, чтобы хоть край дороги видеть, привели только к тому, что от левого уха до лопатки и ключицы свело всё, да так, что не вздохнуть. То, что это снова едва не вписало нас в отбойник, разозлило страшно. И ударная волна Яри разошлась от солнечного сплетения. Картинки в правом глазу погасли. Правда, вместе с ним самим. И шее это не помогло никак.
Матерясь сквозь сжатые зубы, я нашарил правой рукой в рюкзаке, который бросил на переднее сиденье
перед тем, как сесть за руль, трусы. Семейные, синие, сатиновые. Натянул их на подголовник. И двумя руками заправил в них непослушную, норовящую завалиться направо, голову, чтобы резинка прихватила лоб.— Бывшая всегда говорила, что я жопоголовый. Права была, — пояснил я, трогаясь. Не то Ольхе, не то Рафику, не то себе самому. Сдувая выбившуюся из-под резинки на лоб белую бирку-ярлычок. От взгляда в зеркало веселее не стало. Обвисшее вывернутое красное веко правого глаза и дорожка слюны на грудь из правого уголка рта давали понять, что шизофрения — детские забавы, давно пройденные. Тут дело пахло органическими поражениями.
— Они не грозят тебе, Яр. То, что я чувствую в твоём кровотоке, точно говорит об этом. Такого никогда не бывало, — она звучала чуть растерянно. — А то, что ты находишь силы смеяться — восхищает.
— Если я начну рыдать — мне не будет видно дороги, — буркнул я вслух. — И вообще, уныние — страшный грех.
— Я давно не следила за вашей верой, человечки. Но эта догма мне близка. Я, пожалуй, живу и говорю с тобой только в соответствии с ней. Хотя бывало, что помнить и соответствовать ей казалось непосильным.
— Это — да, — хотел было кивнуть я. Но трусы мешали. Да, сюрпризов в жизни меньше не становилось.
В другое время я бы наслаждался красотами за стеклом. Высоким светлым небом и почти летней листвой лесов вдоль обочин. Непонятными названиями указателей: Казлук, Сойга, Коряжма. Последняя, кстати, оказалась серьёзным испытанием, как и Котлас вслед за ней. Но было не до наслаждений совершенно. Нога отказала давно. Рука сползала с рычага коробки передач, и не желала возвращаться обратно. Как раз перед постом ДПС на объездной, где пара явно скучавших местных инспекторов, наверное, долго ещё крутили головами, пытаясь сообразить, как с дороги могла исчезнуть иномарка, явно не местная? И могла ли она померещиться им обоим одновременно?
Рафик в это время проезжал мимо них, стараясь не шуметь. А я тренировался быстро перекидывать левую ногу со сцепления на газ, минуя педаль тормоза, пока колено придерживало руль. И переключать передачи левой рукой. Получалось. Плохо, но получалось. Сферу держала Ольха. Я не мог. Я держал руль. И голову. Трусами.
От адской боли, что время от времени накатывала так, что и здоровая рука соскальзывала с руля, вбил в бедро сперва какой-то кеторолак, потом нефопам. Последним вколотил в ногу дексаметазон. На ходу, почти не снижая скорости. Потому что шприц-тюбики из аптечки выложил поближе, стоило только выбраться с гравийки на трассу до Микуня. Это Ольха сказала, что он всё-таки мужского рода. Из полезного в аптечке оставались только бинты, йод, нашатырь и жгут. Кровь уже не шла. Нашатырь перебил дыхание и вышиб слёзы из глаз, но ни на боль, ни на накатывающие видения не повлиял — только салон проветривать пришлось. Оставался жгут. Удавиться, когда станет совсем невмоготу.
Ярью полыхал ещё раз семь или восемь — не знаю. После последней вспышки, еле различимой, рука слушалась всего несколько минут. Кто был за рулём после населённого пункта Васильевское, где я проглядел «лежачий полицейский», на котором из трусов вывалилась голова, а Рафик едва не уехал в чей-то курятник, пока я заправлял домик для мозгов обратно — не помню. Изо рта и носа текли кровь с желчью. Ольха кричала, чтобы я не смел умирать.
В памяти остались лишь синие вспышки мигалки скорой, и сине-красные — машины ГИБДД, которые почему-то стояли поперёк дороги. Увидев их, я перенёс левую ногу с педали газа, но до сцепления не донёс — уронил на тормоз. И скорость переключить тоже не смог. Серебристая пожилая Тойота докатилась до серо-синей Лады Весты, горестно уткнулась ей в борт и горько, безутешно загудела. Потому что голова водителя снова открепилась и упала. Но уже не вправо, а точно в середину руля, на те самые три овала, придавив клаксон. Кажется, за красно-синими огоньками мне померещился знакомый внедорожный Ниссан Патруль. До которого я так и не добрался. И которому тут, конечно же, вовсе неоткуда было взяться.