Дубль два

— Я не могу тебе приказывать, Яр. Могу только советовать, но, чувствую, толку никакого не будет. Ты знаешь про врага рядом. Ты понимаешь, что опасность может грозить не только тебе, или мне, или Серому. Решать тебе, — Древо, судя по лицу Шарукана, говорило загадками, похлеще астролога или оракула. Мне же всё было ясно, как днём.

— Я пойду, Осина. Ей тоже может грозить опасность, — ответил я. Тот, кто мечтал, когда же я начну сам принимать решения и нести за них ответственность, вряд ли ждал именно такого развития событий. Бойтесь своих мечтаний.

— Шарукан. Что будешь делать? — видимо, ко мне вопросов у разумного дерева не осталось.

Мастер начал говорить на своём наречии, иногда помогая себе жестами в части направлений. Из его слов я не понял решительно ни одного. Вообще ни единого. Там не было ни «хоб», ни «салам», ни «бик яхши», а ничего, кроме этого, на подобных языках я и не знал.

— Хорошо. Продолжай. Не впервой. И не в последний, если повезёт, — фатализм Древа был вполне объясним, если знать его возраст, пусть и очень примерно. Но он как-то не успокаивал. Видимо, для того, чтобы принимать любую участь со спокойным сердцем, нужно прожить значительно больше неполных трёх десятков лет.

— Тогда просто будь внимательнее, Странник. Я не хотел бы терять тебя так быстро. Хоть ты и мелкий двуногий нахал, — в конце фразы в Речи его звучала неприкрытая ирония. Но не злая.

Я выходил из амбара под взглядами Серого и Шарукана. Каждый из них, пожалуй, мог бы влёгкую раздавить слона.

Задвинув на место ставень, глянул на часы. Без пятнадцати девять. Только и дойти. Прибавив шагу, добрался до соснового бревна, достал из Нивы букет. Марля, намотанная на срезы черенков, была сухая, я размотал её, сложил и убрал в карман. Розы пахли так, что валили с ног. Ничего общего с голландскими, эквадорскими и прочими импортными, которые, как любят говорить продавцы цветов, «зато стоят долго!». Странные полупластиковые растения, которые неделями путешествуют в тёмных контейнерах, потом стоят в потных холодильниках, а затем догнивают по колено в мутной вонючей воде. Если же регулярно обрезать черенки и менять воду — можно, наверное, хранить их годами. Я, правда, не пробовал. Те, что я держал в руке, соцветиями вниз, были живыми и настоящими. И, если завтра им суждено завять, осыпаться, засохнуть или сгнить — ну что ж, значит, судьба такая. Зато сегодня они яркие и пахнут так, что голова кругом. И, кажется, фатализм Оси оказался заразным.

Дым едва занявшегося нормально костерка стелился над водой, мерцавшей небом. Ветерок тянул белые пряди в сторону озера, и я сел рядом с их маршрутом — там почти не тревожили комары. Было десять минут десятого. Кроме меня и летучих кровопийц на берегу никого из живых видно не было. Розы лежали головами к берегу, подальше от пламени. Под ножками я пристроил охапку мха, которую сперва окунул в воду.

В лесу послышались торопливые шаги и сбивчивое дыхание. С такими точно не подкрадываются, чтобы напасть — с такими убегают от беды сломя голову. Я положил руку на крепкую ветку шага полтора длиной, которую нашёл, пока собирал хворост по пути сюда. И согласился со стариками-разбойниками — слишком много дури люди совершают, не подумав.Вот кто мешал мне ружьё взять? Хотя, стрелять-то я всё равно не умею. Хотел у Сергия поучиться. Только доведётся ли теперь?

Глава 22 Так не бывает

Она явно пробиралась на свет костра, вряд ли глядя под ноги. Судя по спутанным волосам — по сторонам особенно тоже не смотрела, цепляясь ими за все ветки по дороге. Выглядела, словом, совершенно не так, как обычно в жизни, а тем более в книгах и фильмах выглядят девушки, собравшиеся и пришедшие на свидание. Но зачем-то ведь пришла?

— Что случилось, Энджи? — спросил я, стараясь не паниковать раньше времени.

— Да Машка совсем спятила! — выдохнула она, буквально рухнув рядом со мной.

— Так, может, надо было санитаров звать? Вдруг она социально опасная? — привычка прятать неуверенность за дурацкими шутками никуда не делась.

— Она не вдруг, она со школы с самой социально опасная. У неё и справка есть, — Лина никак не могла отдышаться. Отблески огня в её глазах плясали тревожно.

— На-ка вот, подыши носом. Говорят, помогает успокоиться, — вспомнил я про букет.

— Ой, какие краси-и-ивые! — да, девочки — такие девочки. Сестра сошла с ума, вокруг ночь, рядом — чёрт его знает кто, но розы — всегда розы. С жвачкой и ПСС вождя мирового пролетариата такого бы точно не вышло.

— Дыши глубже. А купальник ты, похоже, зимний захватила? — спросил я у замершей, спрятавшей лицо в бутонах, Лины.

— Почему зимний? — над цветами показались удивлённые глаза, голубые, как чистое весеннее небо. Кажется, никогда таких не видел раньше.

— Тяжеловат. Все купальники, что я до сих пор видел, в карман помещаются и не весят ничего. А у тебя в рюкзаке что-то другое явно. В стиле ретро, наверное?

Лина фыркнула в букет, но отвечать не спешила. Дыхание успокаивалось, аромат роз действовал благотворно, наверняка. Я не торопил её. Если следом не прибежали «чёрные» всех на свете рангов сразу, то… То ничего это не значило, конечно.

— Ты не куришь, случайно? — глаза над красными лепестками неуловимо поменяли выражение третий раз за несколько секунд: то изумлённые, то смешливые, то вот теперь виноватые. Как она это делает?

— Смотри, крепкие, — предупредил я, достав и прикурив сразу две.

К дыму костра добавился новый. Он был, кажется, гуще, светлее и медленнее, но точно так же стелился слоями, только не над водой, а над травой рядом с нами.

— Я вещи собрала. Думала сразу в город уехать, но мы же договорились… Хотела письмо или записку оставить на том месте, где вчера сидели. Написала даже. Но весь день выбраться из дому не могла — змея эта сторожила, как овчарка, — она говорила медленно, будто тщательно подбирая слова. Я молчал, думая о том что по-прежнему не представляю, как и подозревал обо мне Хранитель, сколько дуростей на ровном месте люди делают. Попросить у неё вчера, вернее, уже сегодня, телефон ведь тоже ничего не мешало.

— Машка с самого утра начала мне нервы мотать — что, мол, за рыболов-спортсмен такой мне ночью в лесу попался, да чем таким-эдаким я с ним за рыбу расплачивалась, — щёки её вспыхнули, и даже волосы, казалось, чуть приподнялись. — Я спать легла. С детства знаю, что единственный способ с ней не поссориться-подраться — это дать ей самой перебеситься и успокоиться. Она редко на одну и ту же тему долго говорит и думает. Но тут не сработало. Только проснулась — по новой завела. Да так назойливо, да гадко, — плечи передёрнулись. Видимо, сестра в выражениях и предположениях не стеснялась.

— Как-то удивительно сильно заинтересовало её, где, а главное — с кем я время провожу. То всё равно было всю жизнь, а тут прям будто за все упущенные года решила отработать.

Сигарета дрожала в её пальцах. И держала она её неловко, без привычки. И курила, кажется, только для того, чтобы показаться более уверенной, чем была на самом деле. Но не получалось ни капли, что было ожидаемо.

— В общем, разругались мы окончательно. Я вещички в рюкзак, как обычно — а она в дверях, упёрлась, как бульдозер. И как давай какую-то уж вовсе бредятину гнать про леших, колдунов, лесных извращенцев и людоедов. Ф-ф-фу, аж вспоминать противно…

Интересно, что и как смогла почуять эта «не наша Маша»? И где она сейчас? Вряд ли с их-то талантами она родную сестру не отследит. За Линой, наверное, в лесу такая просека осталась, будто лось бежал. А страх и гнев тоже свой запах имеют и след оставляют — теперь я это точно знал.

— Так что посидим, поболтаем, а с утречка я на остановку — и к маме. Только номер запиши мой, вдруг что… — что именно «что» она не сказала. И снова нырнула носом в букет, будто прячась. Косясь исподтишка одним глазом на меня между бутонов.