Dum spiro, spero

На Китнисс темно-синее бархатное платье, расшитое алмазами. Оно было на ней во Втором, во время тура победителей, вспоминаю я. На нагие плечи волнами спадают гладкие волосы. На лице достаточно много косметики, но даже она не может скрыть синяки под глазами от бессонных ночей. В остальном, у Китнисс вполне обычный вид. Ничего общего с той израненной, замученной девушкой, что является мне в кошмарах. Да, именно такими они у меня стали. Старые, с Катоном, Миртой и Диадемой, канули в небытие. Теперь каждую ночь я видел ее. Мою Китнисс. В ужасных, темных, пыточных камерах Капитолия.

– Странно, - вслух замечает Гейл. – Я думал, что будет хуже.

– На самом деле, так оно и есть. Наши разведчики сообщают, что одно из интервью с Цезарем снимали во дворце президента несколько недель назад. То, что оцеплены были несколько кварталов вокруг его жилища, наводит на мысль, что там был кто-то очень важный, нужный, кто-то, кого могут попытаться перехватить, - говорит Плутарх. – Скорее всего, тогда там была Китнисс.

– Ну хоть что-нибудь о ней известно? – с надеждой спрашивает Порция.

– Нет. Дворец хорошо охраняется, добраться туда пока нет никакой возможности. Мы ничего не знаем ни о Китнисс, ни о Финнике. Кроме того, что они живы, разумеется.

– Откуда такая уверенность? – ледяным голосом осведомляется Джоанна.

– Будь они убиты, об этом узнал бы весь Панем. Я уверен в этом, - хорошо поставленным голосом сообщает Боггс, один из подчиненных Койн.

– Может быть, мы все же посмотрим, а потом уже будем обсуждать возможные концы этой истории? – гневно интересуется Гейл, прерывая наш разговор.

Как это ни странно, он прав. Я вновь перевожу взгляд на экран. Китнисс и Цезарь уже обменялись приветствиями. И сейчас начнётся самое интересное…

========== Глава 2. ==========

– Добрый вечер, Китнисс!

– Здравствуй, Цезарь. Готова поспорить на что угодно, ты не ожидал меня здесь увидеть.

– Ну почему же? Я всегда в тебя верил. Как и верил в то, что ты приложишь все усилия, чтобы сейчас здесь сидел совсем другой человек, - напрямик заявляет Цезарь, смотря Китнисс прямо в глаза. В его собственных, темно-синих, скрывается сочувствие. Видимо, он знает, что происходит на самом деле, он явно не рад, что вынужден задавать провокационные вопросы.

– Да, но только вот у кое-кого были совсем другие планы, - отзывается Китнисс, отвечая не слишком ясно. То ли она имеет ввиду меня, то ли Хеймитча и остальных трибутов, а может, намекает на президента Сноу. Сейчас никто, кроме самой Китнисс, не знает истинного смысла этой фразы.

Они обмениваются еще парой банальных вопросов. Во время них мы точно ничего не узнаем, поэтому можем отвлечься на обсуждение.

– В этом вся Китнисс. Она отвечает на прямо поставленный вопрос. Без подробностей. Уникальный случай, - задумчиво протягивает Джоанна.

– В данном случае нам это не очень полезно. Сейчас один из тех немногих моментов, когда мы можем выхватить информацию прямо у Сноу из-под носа, - резко отвечает Койн.

– Думаю, она поступает так не только из-за неумения говорить, ведь в нужной ситуации она вам такой монолог отчеканит, что любой обзавидуется. А сейчас ей что-то мешает, - медленно тянет Порция, чуть сощуривая глаза.

Я перевожу взгляд на экран, пропуская мимо ушей очередные банальные вопросы. Ведь действительно, что-то не так. Китнисс всегда чувствует себя не в своей тарелке, находясь перед камерами, но за год она научилась сносно играть на публику. Сейчас же она скована даже больше, чем обычно. И она иногда бросает взгляд на камеру. На камеру…

– Я думаю, что рядом с камерой кто-то стоит. Она постоянно туда смотрит, пытаясь понять, говорит ли она правильно. Судя по всему, пока всё сказанное не выходит за рамки дозволенного, - рассуждаю я вслух.

– Да, пожалуй, ты прав, - соглашается Бити.

– Вы смотрите или нет? – резко обрывает нас Джоанна.

Ее фраза заставляет всех перевести взгляд на экран. Китнисс рассуждает о чем-то, но я никак не могу понять темы. Цезарь внимательно ее слушает, изредка что-то вставляя. Интервью пока протекает непринужденно, что не может не радовать меня и не огорчать Койн, ведь Китнисс никакой провокационной информации пока не предоставляет.

Чуть встряхиваю головой, стараясь отогнать ненужные мысли. Не до них.

– Китнисс, не могла бы ты рассказать о событиях последней ночи на арене? Мне кажется, что это могло бы многое нам пояснить, - медленно и четко произносит Цезарь.

Китнисс передергивает плечами и на мгновение прикрывает глаза, собираясь с мыслями.

– Это сложно, очень сложно, Цезарь. Но я все же попробую. Итак, представь, что ты находишься на огромной площадке, окруженной барьером. Ты трибут. Точнее победитель, знающий цену, которую заплатишь за победу. Ты уже знаешь, что арена - это часы. Каждое деление на циферблате сулит новое испытание. За последние двое суток умерли 16 трибутов. Некоторые были твоими союзниками, друзьями, они спасли тебе жизнь, и не раз. И ты точно знаешь, что победить на этот раз сможет только один. И это точно не ты. И не важно в этот момент, что происходит там, дома. Нет разницы, кто и что сейчас испытывает. Арена не позволяет отвлечься ни на минуту. Она жестока. Она требует платы, которая слишком высока. Плата, которая поможет избавиться от всего. Плата, которую придется заплатить всем, и не важно, каков будет исход этой истории.

Китнисс говорит тихо, отчетливо, смотря прямо на камеру. Кажется, что в этот момент для нее нет важнее ничего на свете, кроме ее чувств. И ей, наверное, плевать, что за каждое слово ей придется заплатить.

– А плата – это жизнь? – уточняет Цезарь.

– Не совсем. Таков будет исход для 23 человек, но все они перед этим заплатят другую цену. Они станут убийцами, ведь рано или поздно убивать приходится всем. Каждый цепляется за свою жизнь, как может. Все мы, победители, совершили преступления, ужаснее которых, наверное, не может быть. Мы убивали ради победы. Это ужасно, и если честно, страшно мешает жить дальше. Это висит грузом на шее. Душит, напоминает о себе каждый день. Так что, в каком то смысле, мы все проиграли тот страшный бой.

– Проиграли… - тихо повторят Цезарь.

В студии, где сидит Китнисс, в нашей комнате, и кажется, что даже во всем Панеме царит звенящая тишина. Никто никогда не говорил, каково это – быть трибутом-победителем.

– И мне тогда показалось, что спасение дорогого для тебя человека хоть как-то поможет искупить мою вину. Ведь смерть порой приносит страшное облегчение. Не только для тебя, но и для других. И ты живешь этой мыслью. Цепляешься за нее, как за соломинку, за последнюю надежду. Моим желанием было спасти Пита. И на мое удивление, такое желание было не у меня одной. Все было так странно, так запутанно. Я не знала о повстанцах, не понимала сути этой игры. Для меня было ясно только одно – спасая Пита, они удерживают меня от расторжения союза. Да и он сам был против этого. Я до сих пор жалею, что не уговорила его тогда уйти. А еще больше о том, что тогда позволила «союзникам» нас разлучить, и ушла с Джоанной. Но я порой прокручиваю в голове те события и понимаю, что у меня не было ни единой возможности остаться, не расторгнув союза. А потом, когда Джоанна ударила меня катушкой с проводом… Дальше события я помню смутно… Помню, что вернулась к Дереву молний, звала Пита и взорвала арену… Я сама до сих пор понять не могу, зачем сделала это. Никаких намерений у меня не было. По крайней мере, я их не помню.

Китнисс замолкает, опускает взгляд в пол и начинает выстукивать какой-то непонятный ритм кончиками ногтей. Цезарь молча рассматривает Китнисс с ног до головы, будто раздумывая над чем-то.

– Китнисс, как ты думаешь, знал ли в тот момент Пит о повстанцах? – с какой-то нерешимостью спрашивает ведущий.

Китнисс медленно поднимает голову, в свою очередь внимательно рассматривая Цезаря, будто прикидывая, как получше его можно убить.

– Нет, Цезарь, - холодно отвечает она.

– Ты уверена?