Dum spiro, spero

– Спасибо, - слабо улыбаюсь я, наблюдая, что Прим не отрывает взгляда от портрета сестры.

– Посиди здесь. Мама помогает с пациентами, а одной мне скучно, - тихо просит она, все еще внимательно рассматривая фотографию. – Пожалуйста.

– Конечно, - я медленно опускаюсь на лежанку рядом с Прим и протягиваю ей портрет.

Она берет его в руки и обрисовывает пальцем контур лица Китнисс. Какое-то время мы молча сидим рядом и смотрим на портрет улыбающейся девушки, одетой в ярко-зеленый свитер, с книжкой в руках. По ней нельзя сказать, что каждую ночь ей снятся кошмары, и, что на ее руках умерли несколько человек. Она счастливо улыбается, кажется, что в ее жизни произошло что-то радостное.

– Я скучаю по ней, - тихо шепчет Прим, я чувствую, что она дрожит. – Пит, я боюсь за нее.

Я приобнимаю ее за плечи и зажмуриваюсь.

– Я тоже боюсь… И мне даже страшно подумать о том, что же с ней сейчас делают. Я знаю только одно – они не убьют ее, - тихо говорю я, стараясь не смотреть в глаза девочки.

– С чего ты это взял? – дрожащим голосом спрашивает она.

– Это будет слишком милосердно. Они сделают все, чтобы ее жизнь была намного хуже смерти, - отвечаю я, автоматически отмечая, что мой голос срывается.

– Пит, ты для них сейчас враг номер один. И поэтому они сделают все, чтобы сломит тебя. Поэтому они не убьют ее, ведь так у них не останется никого, кто тебе дорог. Сноу больше не сможет причинить тебе боль, - она утыкается носом в мое плечо, и я слышу, как она всхлипывает.

– Прим, не плачь, пожалуйста. Прим, ты же знаешь, что ее вытащат как только будет такая возможность, - я поглаживаю ее по плечу, чувствуя, что у меня и у самого слёзы готовы брызнуть из глаз.

– Я знаю, Пит, знаю… Но что они успеют сделать до того, как ее вытащат? – вопрос явно не риторический, но я не знаю, что же на него ответить. Просто потому что я действительно не желаю знать, что же они могут с ней сделать.

– Они сделают все, чтобы сломить меня. Не меньше этого, - просто повторяю я ее предыдущую фразу.

После этой фразы я поднимаюсь на ноги, забираю протянутую Прим фотографию и иду к выходу. Медленно возвращаюсь к себе в сектор, стараясь не думать над последним вопросом маленькой девочки, которой пришлось стать взрослой слишком рано, как и ее сестре. Что они могут сделать с Китнисс? Да все что им угодно. Переломать кости, изуродовать до неузнаваемости, свеcти с ума? Мне действительно страшно думать об этом.

Как только я возвращаюсь к себе в отсек, в динамиках перестают звучать уже слабые отголоски сирены. Вместо него Койн произносит речь, в которой подчеркивает, что все это - не учебная тревога. Она сообщает о том, что в интервью Сойка-пересмешница, то есть Китнисс Эвердин, победитель Дистрикта-12 сообщила о возможном нападении на Тринадцатый, и…

Ее речь прерывается из -за падения бомбы. Громкий звук, от которого, кажется, трясутся стены, и в голову лезет только одна короткая мысль: «Мы все умрем». Свет гаснет, в наступившей тишине слышны только плач маленьких детей, чей-то истерический смех и вскрики. Видимо, эта бомба шокирует даже людей, привыкших все время жить под угрозой бомбежки.

Свет мигает и вдруг начинает работать ровно, освещая все вокруг неярким светом, так не похожим на обычный пронизывающий свет Тринадцатого. Голос недовольной Койн сообщает о том, что информация, полученная от Китнисс Эвердин, подтверждена. Она замечает, что датчики показывают, что первая бомба была хоть и мощной, но не ядерной, и напоминает о том, что во время бомбардировки все должны оставаться в убежище и ждать дальнейших указаний.

Остаток дня протекает для меня как в тумане. Я не помню, как ел в специально отведенном углу, как стоял в очереди чтобы попасть в ванную комнату, как что-то отвечал на вопросы отца, кивал в ответ на реплики брата, слушал то, что мне пыталась втолковать мать. Я очнулся лишь тогда, когда поздно вечером упала еще одна бомба, и когда я уже надеялся, что все закончилось. Она, кажется, была мощнее чем предыдущая, о чем нам тут же сообщает Койн.

Следующие четыре дня меня мучает вопрос, что же может меня сломить. Ведь именно к этому решению пришли мы с Прим, когда говорили о Китнисс. Что сможет изменить меня до неузнаваемости, заставить страдать и днем, и ночью? Из-за чего мое сердце разлетится на миллиарды осколков, исполосовав все внутри меня? Правильно. Только одно. Смерть Китнисс. Я никому не говорю о моих размышлениях, об этой уверенности, преследующей меня круглосуточно. Мне страшно даже подумать о том, что об этом может догадаться Сноу.

За это время падают еще шесть бомб. Разрушений много, но они не критические. Между атаками проходит множество часов, но стоит только обрадоваться тому, что все закончилось, как стены вновь сотрясаются от удара. Капитолий хочет ослабить Тринадцатый, но не уничтожить. Зачем уничтожать то, что хочешь захватить? Глупо, правильно.

Никто не знает о том, что сейчас происходит во внешнем мире. Экраны телевизоров не загораются, мы слышим лишь голос Койн, сообщающий нам о типе бомб. Она не говорит ни одного лишнего слова, ничем не подбадривает жителей Тринадцатого. Мне кажется это глупым, но в какой-то момент Порция подсказывает мне, что она ждет, что всех поддержу я своим оптимизмом. Джоанна, которая присутствовала при этом разговоре, лишь удивленно хмыкнула и заметила, что Койн слишком плохо меня знает.

В какой-то момент мне кажется, что я больше не выдержу этой неизвестности. Мир, который я старательно восстанавливал из праха, стараясь быть оптимистом, рушится, как карточный домик, из-за одного интервью с человеком, которого я люблю. Часами я сижу на верхней полке, закутавшись в свитер, одеяло или плед и смотрю на фотографию Китнисс, зачастую освещая ее фонариком. От предложений отца поиграть в карты я отказываюсь, хотя раньше мог сидеть за ними часами. Прошу Порцию найти другого собеседника, когда она хочет обсудить какой-то вопрос. Джоанну с ее шутками пропускаю мимо ушей. Лишь общество Энни я могу стерпеть просто потому, что она может точно также, как и я, молчать часами, завязывая различные узлы на веревке. Меня это заинтересовывает, и я спрашиваю, помогает ли ей это отвлечься. После утвердительного ответа я час трачу на то, чтобы упросить неуступчивого мужчину на складе выдать мне кусок веревки. А потом, все так же сидя на верхней полке и не отрывая взгляда от фотографии, старательно вспоминаю и воспроизвожу все узлы, которые успел пройти во время подготовки к Играм.

И вот, когда после сорока восьми часового затишья нам, наконец, разрешают вернуться наверх, я чувствую, что мне стало относительно лучше. Узнав номер своего нового отсека, мы с семьей стоим в длинной очереди к выходу, когда ко мне подходит Боггс. Выудив меня из толпы, он делает знак Гейлу, Мадж, Порции, Джоанне и Хеймитчу идти за ним. Толпа пропускает нас, преданно смотря мне в след.

Миновав длинные коридоры, мы, наконец, приходим в комнату со светлыми стенами, так похожую на наш прежний Штаб. За столом сидят усталые Койн, Плутарх, Фульвия, Бити и еще несколько человек, которых я не знаю. Кто-то принес сюда кофе, который считается здесь неприкосновенным запасом. Фульвия держит свою кружку обеими руками, будто боясь, что ее вот вот отнимут. Нам тоже вручают по чашке с густым напитком. Добавляю себе сливок и сахара, значительно улучшая его вкус. Медленными глотками пью кофе, которое терпеть не могу, как и Китнисс. Почему-то все в последнее время вызывает у меня мысли, а что же думает об этом Китнисс? Койн призывает всех к тишине, и собрание начинается…

========== Глава 6. ==========

– Итак, объявляю наше собрание открытым, - усталым, но полным бравого настроя голосом, говорит Койн. – На повестке дня у нас слегка поврежденный Дистрикт. Для тех, кто не в курсе, - она выразительно смотрит на меня, Мадж, Гейла, Порцию, Джоанну и Хеймитча, ведь мы все время провели в убежище, - сообщаю, что наши разрушения не фатальны. Пострадали лишь пара ферм и жилые отсеки. До аэродромов бомбы не достали.

– Я, конечно, все понимаю, но зачем нам такие подробности? – прерывает ее Хеймитч.