Дураки

Владимир Михайлович оказался мужиком крепким, сидел твердо, спину за столом держал прямо, как на коне, ход мысли не терял и до конца оставался в пиджаке и при галстуке, который даже не шелохнулся.

Подали жаркое. В большом закопченном чугуне.

— Наливай, — уже командовал Месников, — чтобы оно не подумало, что его съели собаки.

Поздно ночью Владимира Михайловича проводили до границы хозяйства, где и остановились попрощаться. По известной традиции принять на прощание «оглоблевую», что было,разложили прямо на капоте. Тут мимо промчался шальной грузовик, поднявший шлейф пыли, заклубившейся в свете фар, после чего Владимир Михайлович, стряхивая пыль с пиджака, неосторожно сказал:

— Места красивые, хозяйство интересное. Но с такой дорогой... Да пропади оно пропадом...

— Надо бы асфальт, — вставил Ягодкин, уставившись на первого вице-премьера нахально, как хулиган, что просит папироску. — Тем более и в плане давно есть.

При всей интеллигентности в Геннадии Степановиче всегда было что-то от совхозного вышибалы. Видимо, с той поры, когда, закончив МГИМО [28] , он уехал не советником посольства в Данию, куда его как отличника распределили, а добровольцем в Казахстан — директором отстающего совхоза.

28

Московский государственный институт международных отношений.

— Сделаем, — спокойно сказал Месников. — Куда денешься...

Дудинскас, хоть и «хорош» был, нашелся:

— Ничего, в пятьдесят шесть дорога тоже нужна.

— А почему в пятьдесят шесть? — заинтересовался Месников.

— У вашего предшественника Поваленко на первые восемь километров ушло восемь лет, пока его не сняли. Мне сорок восемь. Еще восемь километров, и будет пятьдесят шесть.

Месников обиделся. Выходило, что Дудинскас нашихкак бы выставляетперед москвичами:

— В плане, Геннадий Степанович, говорите, есть?.. Давно, говорите? — Владимир Михайлович строго распрямился. — К концу недели будет и в натуре.

не имей сто рублей...

На следующее утро Стреляков, всю ночь проворочавшись и ни на минуту не заснув, за завтраком, поданным во дворе, гнусно поучал.

— Неправильно ты живешь. От этого тебе и писать некогда. И душ на даче некогда построить. Или нужник чтобы не во дворе.

Ягодкин «пояснил»:

— У бывших сельских страсть к теплому нужнику, как жадность к хлебу у переживших блокаду.

Не обращая внимания на подначку, Стреляков продолжал:

— Работать должны деньги. Вот ты у меня учись. Я взял участок, но маяться не буду. Нашел Алика, заплатил ему пятьдесят процентов аванса и уехал. Остальные отдам через месяц, когда дача будет готова, включая забор, деревья и цветники. Бревна уже завезли...

Стреляков говорил важно, соленым огурцом чавкал громче обычного, уставив остекленелый взор куда-то в угол парника. Потом поднялся, подошел к парнику, долго там что-то рассматривал, наконец вздохнул:

— Рассада помидоров у тебя хорошая. Надо позвонить Алику, пусть и парник соорудит...

Чем вконец испортил Дудинскасу настроение [29] .

Зато к середине дня оно резко поднялось.

Не без труда очухавшись после вчерашнего, Дудинскас с гостями выбрались из деревни только после обеда. Не выбирались бы, не пообещай профессор Шмель, что они встретятся с партийно-хозяйственным активом, как выразился Месников, передавая просьбу Капусты:

— Надо с людьми пообщаться. Чтобы «лопухи» наши были в курсе новых веяний. И депутатов, которые особенно интересуются, позовем. Вам интересно, а нам — поддержка...

29

История с дачей закончилась тем, что Дудинскасу пришлось привлекать друзей, чтобы найти Алика и хотя бы частями выколотить из него аванс. Участок к приезду Стрелякова стоял заброшенный и заросший сорняками. Даже бревна куда-то свезли. По всему выходило, что и деньги в наших условиях не работают.

Вырулив на гравийку, Дудинскас буквально остолбенел. Вдоль всей дороги носились, рычали, месили песок самосвалы, бульдозеры, грейдеры...

— А твой Месников, сука, силен, — сказал Стреляков. И повернулся к профессорам, уже закемарившим на заднем сиденье «нивы»: — Может, им здесь и впрямь не нужна никакая программа?

— Офонареть можно, — интеллигентно согласился Ягодкин.

Не к концу недели, но через десять дней дорога была. Немного позднее, чем Дудинскас завершил свою антикризисную деятельность.

перспективы

В Доме правительства на встрече с активом Стреляков говорил:

— Любой алкаш знает: сколько забуриваешься, столько и надо потом выходить из кризиса. — Помолчал, вздохнул, видимо, вспомнив вчерашнее. — Неделю пьешь, неделю очухиваешься... А мы в экономике занимаемся ерундой, начиная с октября семнадцатого года, уже пошел восьмой десяток. И «завязывать» никто не собирается...

Тут выскочил молодой депутат из провинции — от земли,как он представился:

— Когда же всеэто кончится? Я не к вам, писакам, — осадил Стрелякова, — я уважаемого Геннадия Степановича как профессора спрашиваю.

Обрисуйте, мол, по-научному перспективы.

— Чтобы России избавиться от татаро-монгольского ига, — Геннадий Степанович с присущим ему профессорским занудством начал издалека, — должно было вырасти поколение русских, которых не били татары...

В том смысле, что нужны были люди, не испытавшие страха и не развращенные подчинением.

— Ну а чтобы от всего этогоизбавиться, обратите внимание, что как человек воспитанный я не употребил здесь термин «бардак», должно вырасти поколение людей, которые даже не слышали, что такое социализм.

— А если не вырастет? — вызывающе спросил депутат из провинции. — Это я к тому спрашиваю, что в простом народе, как вы, наверное, знаете, вашей революции не больно жаждут. Вы только правильно поймите мой вопрос. Простые люди ведь не хотят, чтобы рушились идеалы. Надо их как-то сохранить...

Ягодкин начал понимать правильно. Но с трудом. На помощь ему пришел профессор Шмель:

— Боюсь, что вам придется как следует потрудиться, чтобы такое поколение не выросло.

— Кто он, этот любознательный мерзавец? — спросил Ягодкин у Месникова, когда они выходили из зала. Месников улыбнулся.

— Шурик Лукашонок... Интересный хлопец. Рвущийся. Реставратор. Он у нас лидером новой парламентской группы «Коммунисты за демократию». В Народном фронте его считают отъявленным коммунистом, а для партийных он предатель и отщепенец.