Дураки

— Вы же разумные мужики, разбирайтесь.

Они и разобрались бы... Если бы Виктор Евгеньевич знал тогда про козни Феди Косого и понимал, отчегоЧетверяков его так личноненавидит, почему с таким бычьим упрямством не хочетпонять, что, уничтожая музей, пусть даже и по чьей-то указке, он и себе свернет шею.

Но они не разобрались, а только наорали друг на друга. Причем не в доме, а прямо на улице, у калитки, куда вышли Мышкевича проводить.

Виктор Евгеньевич орал, что зря Четверяков так возбухает, потому что он вор. Ворюга, забывший правило воровать вежливо.

А Четверяков, налившись кровью, как бифштекс, орал в ответ, что это Дудинскас зря разбухает, потому что он дурак, не понимающий, что ничего ему здесь не принадлежит и никогда принадлежать не будет...

При этом оба они были правы, но только кричали слишком громко и друг друга не слышали, что всегда мешает «хорошим» людям с миром разойтись.

Орали же они так, что соседка Виктора Евгеньевича, колхозная пенсионерка Анна Павловна с неожиданной для нее прытью выскочила ему на подмогу.

— Чего кричишь, Витька? Не бачишь, что ён глухой? Ён николи не слышит.

И пошла одинокая и сгорбленная старуха, довольная, что хоть раз удалось и ей «вставить спицу» этим, которые все наезжают от самой войны. Хуже немцев...

ненависть

Но и узнав про козни Феди Косого, Дудинскас не мог вообразить, как люто Цитрусовые его ненавидят. Невозможно представить такую глухую и так глубоко скрываемую ненависть...

Ведь и в первый приезд, и при всех других встречах никто не верил ни одному его слову — ни рассказам о том, как здесь все обустроится, ни тому, что деньги на Дубинки он заработал. В каждом вскипал возмущенный разум от одной мысли, как много же этот бывший писака всего наворовал.

Карпович, управляющий, в который раз удивил Виктора Евгеньевича ясностью мысли:

— Каждый вор знает правило — на храм, на сирот, на свечку полагается отжалетьпять процентов. Вот они и считают, что все сюда вложенное — это пять процентов. Почему? Так потому, что все это — ваша блажь. Тем более ваш никому не нужныйветряк. Вот они и мучаются, а где же, где остальное?

С картофелем Карпович полностью пролетел. Хотя и собрал с сорока гектаров полторы тысячи тонн «голландской бульбы».

Ничего Цитрусовые у него не купили и никаких машин ему не прислали, хотя каждый день морочили звонками голову, уговаривая не волноваться и подождать до завтра. Так до заморозков, пока не стало картофель прихватывать. Тут только Карпович все понял. И пришел к Виктору Евгеньевичу за подмогой. При этом переживал так, что смотреть было страшно. Не за картофель, а за то, что оказался такой лопух — доверился.

Навалились всем «Артефактом», кинулись картофель продавать — оказалось, труднее, чем книги. Картошку отбирали и перебирали, мешками грузили в суперМАЗы, отправляли их в Мурманск, на Украину, в Москву... Половину угробили: что отдали в спешке без предоплаты, а денег потом не получили, что заморозили в дороге, когда «неожиданно» начались холода...

Там, где исхитрились продать, выручили в шесть раз больше, чем если бы сдали в районе, — из-за разности рублевого курса, из-за разных цен... В итоге не заработали, но и не прогорели. Ровно столько получили, чтобы вернуть взятые Карповичем деньги. И то спасибо инфляции.

Подсчитав, Виктор Евгеньевич понял, что весь картофель Карпович мог бы спокойненько купить у соседей и, умно его перепродав, заработать вшестеро больше, не упираясь все лето от зари до зари.

— А я тебе что говорил?! — торжествовал Миша Гляк. — Торговля — двигатель. Такое время, что производитьсегодня выгодно только дензнаки. И то не на продажу, а для себя.

— Я вас понял, — сказал Виктору Евгеньевичу его любимый управляющий, — получается, по вашей классификации, что я в полной мере старый дурак.

это еще повезло

Две недели в Дубинки он не приезжал. А когда появился, ничего от прежнего управляющего в нем уже не осталось. Глаза потухли.

— Это вам еще повезло, — сказал Карпович грустно, — что с картошкой мы пролетели.

Дудинскас не понял. Он вообще был на Карповича обижен.

— Это вам повезло, что все так неудачно повернулось, — повторил Анатолий в досаде. — И что телята у нас дохнут. Вы подождите. Вы увидите, что начнется, когда они дохнуть перестанут. Или когда вы построите свой ветряк. Что эти Цитрусовые с вами тогда сделают. При всех ваших «больших ребятах» в друзьях.

гвозди бы делать...

— Ну, этого не может быть! — пассажиры автобуса единодушно возмущались. — Чтобы мельницу сносить! Такого вообще не бывает.

В автобусе сидели не первоклассники на экскурсии, а маститые писатели из разных стран, участники Международного конгресса в защиту демократии, проводимого ПЕН-клубом. И каждому было за сорок. Многим — за пятьдесят. Некоторые разменяли даже седьмой десяток.

Конгресс проходил в конференц-зале гостиницы «Республика». Дудинскас, член ПЕН-клуба, от предложения выступить отмахнулся: «совсем не до того», но в Дубинки всех пригласил. И вот завелся, взял слово:

— Оглянитесь! — взывал Виктор Евгеньевич, плохо понимая, зачем ему это надо, и хорошо понимая, каким «эхом» это выступление ему отзовется. — Посмотрите по сторонам! Где церкви и храмы, где три тысячи старых поместий, былых островков цивилизации и культуры, разбуренных и уничтоженных? Где оазисы культуры, превращенные в помойки, где снесенная бульдозерами Немига [35] , куда пропали здешние помещики Ленские с их «усадьбой муз» и «сельским» музеем на двадцать тысяч экспонатов?..

35

Старый район города, «расчищенный» однажды под улицу Горького, позднее переименованную.

Это да, писатели согласно кивали, это действительно, но это давно, это вообще,а мельница рядом, она конкретна. Никто Дудинскасу не верил. В солнечный безоблачный день трудно поверить даже в заурядную автоаварию.

— Кому твой музей мешает? Кому нужна твоя мельница? — больше всех возмущался Юзик Середка. — Не надо забывать, что существует законность...

Через две недели Середка, народный депутат и главный редактор «Общей газеты», которая издавалась Верховным