Два балета Джорджа Баланчина

– Нет, почему. Летом я обычно живу здесь. И работаю здесь. Раньше здесь, конечно, было все совсем по-другому — старые дачи, петербургский колорит. А теперь...

– Да, теперь здесь сплошная социалистическая индустрия. Уже добрались и до Сестрорецка, — у меня еще и там квартира, мужа, но он в семидесятые рванул в Израиль, теперь живет в Англии, мы иногда там видимся, — и до Зеленогорс- ка. Варварски оттяпать такую территорию у финнов и так ее загадить — это, знаете ли, не каждому дано. Я месяц тому как была в Хельсинки и в Турку и вообще проехала по Финляндии на машине. Боже, на таком, можно сказать, клочке земли столько порядка и богатства и красоты! А мы, русские, невообразимы!

– Это все, видимо, от таинств славянской души, — предположил Ирсанов, верно попадая в тон Табачник, ибо есть среди нас люди, и женщины в особенности, чей разговор так умело сконструирован, так музыкален, что всякий раз они провоцируют нас на необходимость совсем невольно им подражать. Должно быть, это свойство сильных и остроумных натур.

– Ну вот, приехали, Пулково.

– Сколько я вам обязан, Людмила Александровна?

– Я вам по этому поводу специально позвоню. Прощайте. Было приятно пообщаться с вами живьем. Не забудьте в машине сына.

Ирсанов осторожно разбудил Анджея и теперь, глядя на него, Людмила Александровна Табачник мысленно отметила про себя: «Не моего вкуса. Но как хорош. Да и сам Ирсанов еще очень вполне. Надо бы помочь ему сойти с этой скользкой стези. Что за черт! Как только встретишь приличного мужчину — он или алкоголик, или...»

На ходу объясняя Анджею причины, по которым они оказались здесь, в Пулково, а не на Московском вокзале, они подошли к стене с расписанием. Самолет, на котором Анджей смог бы сегодня улететь в свой К..., вылетал из Ленинграда через два часа. Разумеется, никаких билетов в кассах не было и никогда не будет. Анджея это ужасно расстроило: «Мои родители обалдеют и больше меня из дому не выпустят. Уж лучше бы мы поехали на вокзал», на что Ирсанов сказал: «Не волнуйся. Билеты я достану. Дома ты окажешься вовремя. И не надо будет трястись в нудном поезде двое суток. Сказано же: «Летайте самолетами Аэрофлота!»

Ирсанов предложил Анджею сначала позавтракать. Они поднялись в ресторан. Сунув официанту сразу крупную купюру в качестве гарантии более скорого обслуживания и оставив Анджея за столиком разбираться в скудном меню, Ирсанов побежал в отсек «Интуриста», где благодаря своей американской кредитной карточке без проблем купил Анджею билет на самолет.

– Вот твой билет, — сказал он мальчику, вернувшись за столик.

– Как вам это удалось — так быстро?

– Это дело техники, Анджей. Как-нибудь потом объясню. Ешь. Да и я, признаться, проголодался.

– Мне перед вами очень неловко. Вы все время платите.

– Не бери в голову. Ешь. Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, я тоже был практически без денег, хотя мой папа был профессором и мы жили в достатке. Вот когда ты сделаешь свою карьеру и станешь танцевать на мировых сценах, а я к тому времени буду больным и нищим, ты меня материально поддержишь. Договорились?

– Договорились, — вполне серьезно ответил мальчик. — Я вам тогда куплю самый большой торт.

– А теперь Анджей, поскольку в нашем родном «Аэрофлоте» не кормят, не поят, купи себе в дорогу чего хочешь. Пепси, бутеброды, шоколад. Тебе далеко от аэропорта до дому добираться еще ?

– Далеко. Час на автобусе.

Прилетишь — пожалуйста, позвони. Вот тебе деньги на телефон. Бери, бери, нынче это дело сильно подорожало. В принципе я всегда дома, но лучше звонить или утром, или вечером, после шести, потому что я иногда ухожу работать в библиотеку.

– А сегодня когда позвонить?

– Как только — так сразу. Прямо из аэропорта. Я буду ждать. Но постарайся позвонить до семи часов. Вечером я должен буду пойти в гости к моим старым друзьям. Я с ними давно не виделся и кое-чем им обязан. Ну хотя бы тем, что это они предложили мне пойти в театр и дали эти билеты. Если бы не они, мы ведь с тобой никогда бы не встретились, Анджей. Мне так грустно расставаться с тобой!

— И мне — тоже грустно. Я вам напишу и буду звонить. Я буду скучать по вас. Мне с вами было хорошо и интересно. Я вам за все, за все очень благодарен.

Когда они спускались вниз на регистрацию рейса, Ирсанов, прежде стеснявшийся людских глаз для любых выражений нежности, обнял Анджея и поцеловал его прямо в губы: «Я люблю тебя, Анджей. Звони. Пиши. Я всегда буду ждать тебя».

ПОСТСКРИПТУМ

«...Но писать-то я буду в двадцать пятые часы суток свой Роман».

Б. Пастернак, из писем к А. С. Эфрон.

Только в самолете Анджей сообразил, что Юрий Александрович не оставил ему ни номера своего телефона, ни свой адрес. И теперь несчастный мальчик, прислонясь влажным от волнения лбом к иллюминатору, тихо плакал. Так плачут только повзрослевшие дети.

Только на обратном пути в город, в душном переполненном автобусе, поскольку сесть в такси или нанять частника возле аэропорта не так уж и просто, Ирсанов, приготавливая мелочь для уплаты за проезд, увидел в портмоне свою визитку и вспомнил, что забыл отдать ее Анджею, хотя хотел сделать это еще тогда, когда обменивался с Л. А. Табачник номерами телефонов. От этого открытия у Юрия Александровича потемнело в глазах. Он вышел из автобуса на первой же остановке и, никак себе этого не объясняя, быстрыми шагами пошел по шоссе в сторону города. Им овладела та степень отчаяния, после которой все утешения уже бесполезны и не нужны. Но тут он вспомнил о своем доме, о матери, о Жоли, и стал ловить любую попутную машину. От горя он даже позабыл закурить, хотя постоянно нащупывал в кармане плаща сигареты и зажигалку. Минут через сорок он уже входил в свою квартиру на Васильевском…

Измученная недугами и старостью собака никак не откликнулась на возвращение хозяина, поэтому Ирсанов, раздевшись в прихожей, быстро прошел на половину матери. Старушка, сидевшая, как всегда, за «уж очень головоломным пасьянсом», встретила сына философически:

– С Жоли утром погуляла Лидочка. Она тебе звонила, я ей сказала, что ты еще в опере. А вчера поздно, к ночи почти, тебе звонил Илья из Америки. Сказал, что будет звонить сегодня в это же время. У меня мигрень и меня не тронь.

Выслушав мать, Ирсанов поцеловал ее в щеку и пошел в свою комнату. Там он смолол себе немного кофе, сварил его, добавив в кофеварку старой воды из графина, налил маленькую рюмку коньяка. Употребив коньяк и кофе, закурил и набрал номер Лидии Ивановны. Он поблагодарил ее за Жоли, за билеты, сообщил, что внезапно оказался после театра у себя в Озерках, и просил принять его «сию минуту».

– О чем речь!?! Валяйте! Я, правда, не прибрана с утра, но вы меня всякую видели. — Здесь, конечно, Лидия Ивановна сильно преувеличивала, потому что видеть ее «всякую» удавалось лишь ее интимным друзьям, а Ирсанов в этот круг и в это число не входил ни прежде, ни тем более теперь.

Закупив по дороге «пук цветочков», он очень быстро добрался до Лидии Ивановны, оказавшейся на сей раз в новом «неимоверном» халате — «конечно, японском».

– Я не одна. У меня приятельница, но она тотчас уйдет. Проходите.

Каково же было изумление Юрия Александровича, когда он, войдя в гостиную, увидел там в креслах... Людмилу Александровну. Дамы пили что-то между минеральной водой и лимонным соком.

– Знакомьтесь, — представила хозяйка гостя своей приятельнице, —доктор Ирсанов. Юрий Александрович. Прошу любить и жало...