Два балета Джорджа Баланчина

Деликатный мальчик не стал повторять свои вопросы или делать новые. Он быстро скинул с себя футболку и в одних трусиках убежал в ванную комнату, где под ледяной водой помыл лицо, обтер мохнатым полотенцем тело и быстро вернулся в комнату.

Ирсанов все еще сидел у стола. Он налил новую чашку чая, закурил новую сигарету.

– А вы? — тихо спросил Анджей и забрался под прохладное одеяло. — вы только свет пока не тушите, — попросил он.

– А что так?

– А как же вы будете впотьмах раздеваться ?

– А, хорошо, Анджей, хорошо. Только ты напрасно все с себя снял. Здесь не слишком тепло.

– Нет, здесь вполне тепло. Да я всегда так сплю — почти голый. Тело должно отдыхать. А вы?

Эти слова мальчика оказались Ирсанову очень знакомыми. Он уже слышал их. В Ко- марово. Лет тридцать тому назад. От Ильи. Он вспомнил или точнее — никогда не забывал того, что за этими словами ТОГДА последовало. Он жил ЭТИМ всю последующую жизнь, и всю эту последующую жизнь, до встречи с Анджеем, он только и делал, что отмахивался от ЭТИХ слов, от ЭТИХ воспоминаний, от любых сколько- нибудь близких им ассоциаций в повседневной жизни, в прочитанных книгах, в памятниках культуры, в разговорах, которые иногда затевала Лидия Ивановна по поводу чьей-то жизни и судьбы. Он понимал, что поступает правильно, но правила, по которым он жил, был семейно благополучен, материально независим, творчески состоятелен и продуктивен — эти правила сжимали ему горло мертвой хваткой. Поездка в Америку, встреча с Ильей, увиденное и узнанное в Сан-Франциско — все это еще сильнее убедило Ирсанова вернуться к самому себе — подлинному, истинно настоящему, попытаться быть снова таким, каким был он с Ильей в те давние годы. И вот на пути Ирсанова к самому себе ему явился Ангел в облике этого бесподобного мальчика, который лежал теперь в его постели, смежив веки для сна...

Анджей спал, запустив обе руки под большую подушку. Зеленый свет абажура настольной лампы освещал его совсем еще детское лицо. Сняв только галстук, Ирсанов приблизился к спящему и лег рядом с ним поверх одеяла. Он не хотел включать лампу, чтобы лучше видеть лицо мальчика. Почувствовав чужое тепло, Анджей высвободил руки и тихо, не просыпаясь, обнял Ирсанова за шею и прижался к нему под одеялом. «Я люблю тебя, Анджей», — только и смог произнести Ирсанов в ту ночь. Теперь оба они — маленький мальчик под верблюжьим одеялом и взрослый мужчина в белоснежной рубашке и. хорошо отутюженных брюках — спали теперь, утомленные впечатлениями минувшего вечера, в деревянном доме ночных Озерков чутким, чувствующим один другого сном. И эта ночь, как после решил Ирсанов, была одной из лучших в его жизни после Ильи.

Ирсанов проснулся раньше обычного. Анджей продолжал крепко спать, завернувшись в одеяло. На дворе было еще темно, но что-то в природе, в обступавшей дом тишине говорило об утренних часах и минутах. Сняв наконец-то рубашку, Ирсанов умылся обжигающе холодной водой, вскипятил чайник и снова заварил свой любимый индийский чай. Вернувшись из кухни в комнату, он сел за стол и стал пить свой свежий чай — без сахара, как он это всегда делал, и без варенья. Сейчас он думал о том, что было бы хорошо пораньше вернуться в город, чтобы успеть до поезда накормить мальчика хорошим завтраком и какое-то время еще побыть с ним. Никакие иные мысли — о себе, о своем прошлом, о матери, которая так и не дождалась его из театра, о Жоли, с которой сейчас некому погулять, о своей работе — не посещали его сейчас. Он только подумал, что после отъезда Анджея его жизнь опустеет, и чтобы заполнить эту пустоту, он должен будет придумать новый повод для работы или хотя бы закончить начатую для одного журнала статью. Еще он вспомнил Лидию Ивановну, которую — против обыкновения — ему совсем не хотелось бы видеть ни сегодня, ни завтра.

– Анджей... Анджей... Проснись, детка. Уже пора, — выговорил Ирсанов, подойдя к спящему юноше.

Он тихо и осторожно дотронулся до его лба. Мальчик сразу проснулся и улыбнулся Ирсанову:

– Да, да. Встаю, — сказал он громко и, мигом откинув одеяло, встал с постели. Ирсанов привлек Анджея к себе и стал медленно целовать мальчика в шею, в грудь... Анджей не сопротивлялся, а Ирсанов только теперь заметил, что он стоит перед мальчиком без рубашки, под которой Ирсанов никогда не носил ни футболок, ни маек даже в зимнюю стужу.

Некоторое время они стояли так друг против друга, тесно обнявшись, руки совсем не слушались Ирсанова и эта их смелость и своеволие нравились Анджею.

– Вы не бойтесь, — шептал он Ирсано- ву в самые губы, — я еще к вам приеду, совсем скоро. Подождите немножко. Я обязательно приеду к вам. Честное слово.

До поезда, на котором Анджей должен был сегодня уехать в свой К..., оставалось меньше двух часов, надо спешить. Ирсанов предложил Анджею чашку чая с шоколадкой, и минут через десять, захватив сумку мальчика с вещами, подарками и книгами, они вышли на шоссе. В эти утренние часы ни о каком такси в здешнем захолустье не могло быть и речи. Прочие машины тоже пробегали мимо без остановок, хотя Ирсанов усиленно «голосовал» и готов был заплатить за дорогу в город, что называется, любые деньги. Он видел, как замерз мальчик в своей курточке, и это тоже доставляло ему страдание. Но вскоре на знак Ирсанова остановился новенький «жигуленок». За рулем — обворожительной красоты женщина тех самых опасных лет, в которые женская привлекательность способна заманить в свои тенета или еще очень неопытного юнца, или мужчину такого возраста, когда подобные приобретения для него уже не слишком обязательны и необходимы. Рядом с женщиной сидел молодой человек лет двадцати с лицом ангела, бывшего в ближайшие сутки в употреблении у блудницы. Так во всяком случае показалось Юрию Александровичу.

Ирсанов и Анджей разместились на заднем сиденьи. Не успела машина тронуться с места, как Анджей, повалившись своей головкой на плечо Ирсанова, тут же заснул. Ирсанов обнял мальчика, словно боясь, что дама за рулем может сейчас отнять у него его сокровище. Дама прервала молчание:

— Я понимаю, что в город. Куда конкретно? Я почти опаздываю на работу. Кстати, если вы курите, то курите с Богом, — дама протянула через плечо пачку «Мальборо» для Ирсанова. Он не посмел отказаться.

Он бегло объяснил даме свои и Анджея обстоятельства, назвав мальчика своим сыном. Внешне, если кому-нибудь пришлось бы принять их за отца и сына, а даме за рулем ничего другого не оставалось, они были разительно непохожи, но как все любовники в мире, они имели сейчас поразительное внешнее сходство, где-то уже подмеченное и описанное Гете волнующей прозой. Кстати, дама и дремавший рядом с ней молодой человек тоже имели некоторое сходство — совсем не родственное.

Посмотрев на часы, что-то соображая, Ирсанов стал просить даму отвезти их в Пулково: «Боюсь, что на поезд он уже опаздывает. Вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Я очень хорошо заплачу». Сказав эти последние слова, Ирсанов почувствовал что они лишние и устыдился. Он почувствовал легкий аромат хороших французских духов в салоне автомобиля. Он видел, что в ушах женщины сияют настоящие бриллианты. Пальцы ее рук, уверенно ведущих машину на приличной скорости, украшены дорогими кольцами, браслетами и часами. Какой-нибудь «стольник» за такую поездку в Пулково мог бы ее оскорбить, но ничем иным, кроме денег, Ирсанов не мог расплатиться с ней за эту услугу и любезность.

Чтобы не ехать уж совсем в полном молчании, дама за рулем вставила в магнитофон кассету с каким-то французским певцом. Ирсанов узнал Шарля Азнавура.

– Вы тоже с сыном? — робко поинтересовался Ирсанов, не выпуская из объятий Анджея. Дама как-то странно ответила ему на вопрос:

– Его зовут Саша. В этом году он заканчивает десятый и хочет поступать на юридический.

– Почему вдруг туда?

– Он считает, что в роли Порфирия Петровича сможет спасти не одного Раскольникова.

– А разве тот его спас?

– Давайте уже познакомимся.

– Ирсанов, Юрий Александрович.

– Табачник, Людмила Александровна. Адвокат. Вам я, — продолжила Табачник, весело и понимающе улыбаясь Ирсанову, найдя его лицо в зеркале заднего вида, — Юрий Александрович, рекомендую как можно позже прибегнуть к моей помощи. Вот вам моя визитка.

– А что так?

– Сейчас, знаете ли, не время и не место для правового просвещения. Но вы мне, проводив сынишку, позвоните в конце недели. Не пожалеете. Кстати, я о вас уже слышала. От Лидии Ивановны.

– Вы ее знаете! — обрадовался Ирсанов.

– И даже читала, если вы не однофамилец автора, некоторые ваши работы — об Артюре Рембо, о Вийоне. Странно, что я вас до сих пор не встречала у Лидии Ивановны. Она о вас всегда очень тепло говорит.

– В какой связи, позвольте узнать?

– О! Только в литературной. Вы, кажется, и прозу пишете?

– Да. Но очень мало и в стол.

– Значит, наша пресловутая гласность еще вас не коснулась? А вообще, вы знаете: нынче жить интересней, чем читать. И писать, я полагаю. Или Озерки — это ваше Переделкино? Что-то непохоже.