Двадцать четыре секунды до последнего выстрела

— Адам Уолш, — торжественно проговорил Ричардсон, выводя на экран смазанную чёрно-белую фотографию мальчика лет пяти, — так звали нашего Фоули при рождении. Родился в деревне Колс Хилл, пригород Эннискиллена, графство Фермана, Северная Ирландия, в тысяча девятьсот семьдесят шестом году.

Александр прищурился, хотя очки компенсировали все недостатки его зрения, и в этом не было нужды. Мальчик на фотографии совсем не напоминал Джима — возможно, потому что черты лица у него были неприметные, без ярких рыжих волос и пристального взгляда голубых глаз он не был Джимом. 

«Адам Уолш», — произнёс про себа Александр, но не почувствовал никакого отклика. Он не знал этого мальчика. А Джим позаботился о том, чтобы всё, что было в нём от Адама, погибло. 

— С документами там бардак, — заметил мистер Ричардсон, — но удалось узнать, что миссис Уолш была активисткой ИРА, присоединилась к движению ещё до замужества. Мистер Уолш, очевидно, был аполитичен, он был разнорабочим, на лето нанимался в поля, зимой занимался ремонтом, много пил. Миссис Уолш вернулась к своей политический деятельности, когда Адаму было три года. В его семь лет она погибла.

— Как именно? — спросила Елена, и если бы она этого не сделала, Александр задал бы вопрос сам. 

— Непроизвольная активация взрывного устройства. Она минировала машину политического активиста в Арме. 

Александр закрыл глаза. Спокойный голос мистера Ричардсона вкручивался ему в уши как пыточный инструмент. 

— Мистер Уолш умер своей смертью в девяносто третьем, — продолжал мистер Ричардсон, — судя по всему, к этому моменту он уже не имел никаких контактов с сыном. На этом факты заканчиваются. Остаются домыслы. Мои люди нашли свидетеля, который сообщил, что мальчик по имени Адам Уолш как минимум три года жил в квартире некоего Уолтера МакКенны, театрального работника. По всей видимости, он выступал опекуном Адама или, по крайней мере, заботился о нём. В девяносто третьем году МакКенна скончался, причиной смерти записана алкогольная интоксикация. На этом следы Адама Уолша исчезают полностью. 

— Зато на свет появляется, кто там, мистер Тревис? 

— Ричард Мюррей. Мы предприняли несколько осторожный попыток разговорить мисс Линду Крамер, — Тревис долго мучился, прежде чем справился с проектором, но всё же вывел на экран фотографию Линды. 

«Привет, Линда, знаю, странный вопрос, но мы можем говорить о твоём бывшем любовнике Ричарде? Да, я знаю, что ты их не запоминаешь, но его помнишь, не сомневаюсь», — вообразил Александр этот разговор. Он мог бы позвонить ей. Правда, мог. И она взяла бы трубку. Но едва ли он осмелился бы упомянуть Джима. 

— Мисс Крамер сильно удивилась нашему интересу и сообщила, что Ричард разорвал с ней все отношения, а она выбросила его из головы. Зато упомянула новое имя, — Тревис неловко переключил слайд, представив собравшимся индуса лет пятидесяти с небольшим. 

Он уже начал седеть, но ни седина, ни морщины не портили его. Одетый в белый с искрой костюм, он смотрел достойно и гордо. Во взгляде и в выражении лица читался ум. 

— Доктор Фредерик Дарелл, консультант Лондонской королевской больницы, обладатель блестящих рекомендаций, ни разу не замечен ни в каких неблаговидных поступках, — проговорил Тревис, — при этом есть основания подозревать, что он состоял или состоит до сих пор в связи с Джимом Фоули. 

— Какого рода эта связь? — раздражённо уточнила Елена. 

Тревис ответил глупость, а вот Александр не сомневался: связь эта односторонняя. Доктор заворожён Джимом, а тот держит его при себе как забавную домашнюю зверушку. 

— Мы можем, — начал самый старший, лорд Уоррен, — просто пригласить доктора на разговор. Сколько можно топтаться на месте? 

Елена покачала головой:

— Пока мы не знаем, кто поставляет Фоули взрывчатку и где он может за несколько минут организовать взрыв, мы никого не позовём на разговор. Я недовольна, — она встала со своего места, показывая, что собрание вряд ли затянется, — вы, лорд Уоррен, очень верно сказали про «топтаться на месте». Только результат, который я пока вижу, не приближает нас к цели. Хорошего дня, господа. 

Она вышла первой, Блинчи последовали за ней, а Александр остался сидеть в опустевшей комнате. Ему очень хотелось позвонить Кристин и сообщить, что им необходима досъёмка. Всего одна сцена. Но было уже поздно. Этой сцене придётся остаться в его сознании.

Александр: двадцать седьмая часть

Александр думал, что Кристин сведёт его с ума, разрешая то, что она называла «пиар-скандалом». Но то, что она устроила ему после короткого суда, где он был признан невиновным, оказалось ещё страшнее. 

— Я не знаю, как выпускать фильм, когда половина аудитории считает вас убийцей! — без обиняков заявила она при первой же встрече. — Как они допустили закрытое заседание? Мистер Кларк…

Александр и раньше не слишком сильно волновался из-за судьбы своих работ. Но в случае со «Стеклянной стеной» ему и вовсе было плевать, посмотрит ли фильм хоть кто-то, кроме единственного зрителя — того, для которого он и был снят. Поэтому, дав Кристин выговориться, он объявил:

— Мы не сдвинем премьеру. Я невиновен, меня оправдали в зале суда, фильм готов. Одиннадцатого июня состоится премьера. Никаких переносов. 

Он не чувствовал себя безумным, даже если Джим очень хотел этого добиться. Он чувствовал себя уставшим, жалким и разбитым. 

А ещё — очень одиноким. 

Такого не было уже много лет, с юности. Всегда рядом был Мэтт, и этого хватало. Но теперь Мэтт, даже когда присутствовал физически в той же комнате, казался недосягаемо далёким. Он считал, что выпускать «Стену» — форменное безумие, разумеется, но проблемы не ограничивались только фильмом. Было другое. 

О нём не говорили, но оно всё время висело в воздухе как раздражающий сигаретный дым. Иногда оно прорывалось словами вроде: «Ты не знаешь, что ещё он устроит. Как будто мало Стедджирса...». Иногда оформлялось в более конкретное: «Ты посвятил целый фильм психу!». Порой звучали вопросы: «Ты говорил Елене о тех звонках?» или «Когда он тебе звонил… что, чёрт возьми, вы вообще обсуждали?». 

Александр осознавал: сумей он ответить хотя бы на половину этих вопросов, всё стало бы проще. Но не мог сказать Мэтту (только не ему, видит Бог), что они с Джимом говорили о смерти, об искусстве, о церквях, о чёрном ониксовом кресте. И конечно, никогда Александр не сумел бы рассказать, как Джим обращается к нему. 

Как знать, может, это и есть безумие? В конце концов, сумасшедший не осознаёт своей болезни. 

— Почему ты не рассказал ей о звонках? — спросил Мэтт в который раз. 

Они сидели у него дома, в гостиной. Александр теперь часто проводил здесь время, лежал на полюбившемся диване. Он возвращался домой, но ему там было душно. 

— Странно, что не рассказал ты, — заметил Александр.

Мэтт вскинулся:

— Я не стукач! Это твоё дело. 

— Прости… 

— Я просто не понимаю. Она хочет защитить тебя, а ты у неё под носом… Это похоже на то, что ты намеренно стараешься привлечь его внимание, дружище. Звонки, фильм, всё это… А он тебе отвечает взаимностью — труп вот подкинул. Романтический сувенир от маньяка.