Двадцать четыре секунды до последнего выстрела

— Детка, не будь скучным. Ты не спишь нормально уже пару месяцев, это очевидно. Ты мог посоветоваться только с нашим дорогим доктором, ты это сделал, но тебе не помогло. И ты достал эту фотографию. Я заметил краем глаза. 

Он говорил это лениво, со скукой, а Себ не мог избавиться от мурашек на спине.

— Так что тебе снится?

Ни за что на чёртовом свете. Он не станет обсуждать свои сны с Джимом. Точно нет.

— Ничего особенного.

— Давай, детка. Не заставляй меня угадывать.

Особенно длинный порез тянулся от ягодицы до сгиба под коленом и выглядел достаточно погано, так что Себ сосредоточился на нём.

— Подумаем… — фыркнул Джим, — война. Конечно.

— Не надо.

— Кто на фотографии?

— Джим!

— Да, фотография связана со снами. Кто-то умерший.

Себ закрыл глаза и стиснул зубы. Злость, подавленная дурацкой математикой, зашевелилась снова, и теперь она была направлена на Джима.

— Йен Лоуренс…

— Хватит! — рявкнул Себ и встал с кровати. Отошёл. В висках стучало.

Джим обернулся, как будто не понял, почему Себ остановился. Прищурился. Сообщил задумчиво:

— Ты зол.

— Я в бешенстве, — уточнил Себ спокойным голосом. — Да, мне снится Йен Лоуренс. Да, война. Но это не ваше дело, и я не хочу это обсуждать. А у вас ещё восемь порезов, с которыми нужно закончить.

Долгую минуту Себ был уверен, что Джим не удержится и скажет что-то ещё о его снах, но тот просто отвернулся и опустил голову на подушку, давая Себу возможность вернуться к работе.

Когда всё было обработано, Себ выбросил кучу использованных тампонов и сунул голову под прохладную воду. Полегчало.

Джим успел снова улечься на спину, накрылся одеялом и явно не собирался покидать кровать. Чёрт с ним.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Себ. На самом деле, он чувствовал угрызения совести за свой срыв. Да, Джим его провоцировал, но он был ранен, наверняка чувствовал боль, чтобы там ни говорил про подёргивания нервных окончаний, вот и пытался сделать заодно больно и окружающим. А Себ вместо того, чтобы пропустить его болтовню мимо ушей, разозлился.

— У тебя очень удобная кровать, — улыбнулся Джим. Себ хмыкнул и покачал головой.

— Наслаждайтесь. Если что-то будет нужно — я наверху.

Брови Джима взлетели вверх.

— Детка, — нарочито капризным голосом произнёс он, — ты оставишь меня здесь одного? Не согреешь?

— Да вас уже согрели, похоже, — фыркнул он, вспомнив слова про ножевые ранения ради сексуального удовольствия, — спокойной… утра уже, наверное. 

Удивительно, но в комнате Сьюзен он уснул сразу, едва его голова коснулась подушки. И ему ничего не снилось.

Александр: двадцать четвёртая часть

Александр моргнул несколько раз, и ему показалось, что веки весят по десять килограммов каждое. В горле першило, а всё тело ломило. Он знал это чувство и ненавидел его — именно так обычно начинался грипп. Эта боль в мышцах и костях, спутанность сознания, сухой язык, с трудом шевелящийся во рту. Можно было не искать градусник, чтобы определить — поднялась температура. 

Превозмогая боль, Александр потянулся к телефону, взял его, но даже не попытался набрать номер. Он не мог позвонить Мэтту. Они поругались вчера. И даже зная, что Мэтт возьмёт трубку невзирая на злость, Александр не был готов ни слышать, ни видеть его. Говорить с Еленой тоже не хотелось. 

Телефон завибрировал в ладони. Не глядя на экран, Александр ответил на звонок, включил громкую связь и произнёс заплетающимся языком: 

— Джим. 

После недолгой тишины раздался мягкий голос:

— Ты ждал моего звонка, сладкий? 

— Нет… — горло сдавливало, но Александр надеялся, что Джим разберёт его бормотание, — я думал, ты не позвонишь вообще никогда. 

— Но ты назвал моё имя. 

— Думал о тебе. 

Глаза пришлось закрыть, потому что не было сил держать их открытыми. 

— Ты скучал по мне, сладкий? — промурлыкал Джим. 

— Да. 

— Как это мило… Я тоже скучал. Ох… — из горла Джима вырвался стон, но зная, насколько он отличный актёра, Александр не взялся предположить, настоящий он или наигранный, — мне не хватает тебя, сладкий. У меня тут отличный мальчик, настоящий профессионал, но понимаешь, это не то… 

Александра передёрнуло от острого осознания невозможности ситуации. Он хотел попросить, что Джим перестал ломать эту комедию порнографического пошиба, но губы не захотели слушаться. Он не смог бы сказать ни слова, даже если бы от этого зависела его жизнь. Неужели температура настолько высокая? 

— Это подделка. Игра. Ты меня отлично понимаешь, да, сладкий? Ты ведь никогда не играешь… 

Джим опять угадал что-то настолько глубокое, что у Александра по телу прошли мурашки. Он действительно не играл, не допускал отношения к искусству как к постмодернистской забавной игре. Он считал это слабой позицией и совсем немного её презирал. 

— Никаких символов, никаких «понарошку», правда? Никаких замен. Я бы хотел, чтобы здесь был ты. Тебе бы понравилось. 

Теперь голос Джима звучал серьёзно и спокойно. 

— Он сейчас сделал надрез у меня на груди. Длинный такой, от середины ключицы и почти до соска, слева, — произнёс он. — Грудь — это, конечно, разминка. Сам понимаешь, все органы защищены рёбрами, даже новичок справится без труда. Нас ждёт что-то более сложное. О, да… — Джим рассмеялся таким смехом, которого Александр у него никогда раньше не слышал. В нём была и боль, и совершенно открытое наслаждение, и ещё что-то очень сложно определимое. 

И видит Бог, Александр хотел верить, что Джим играет. Ему бы хватило фантазии на такую выдумку. 

Он не мог шевельнуться и выдавить из себя хотя бы звук. 

— Мы переходим на спину. Там очень много нервных окончаний, так что, сладкий, это действительно больно. Но почти безопасно. Он может расчертить мне всю спину в тетрадную клеточку. Тебе было бы сложнее с этим справиться. У тебя бы дрожали руки, да, сладкий? 

Александр знал, что никогда в жизни не взял бы в руки нож с подобной целью. 

— Впрочем, очень недолго. Я представляю, — Джим шумно выдохнул, — как тяжело и криво шла бы линия. Самое сложное тут — решиться на первый разрез. Ты прикасаешься кончиком ножа, но не можешь приложить нужное усилие. Тебе страшно, что сейчас пойдёт кровь, что мне будет больно.