Двадцать и двадцать один. Наивность

– И я не отрекаюсь от своих слов, – любезно отвечал Джек. – Всё то, что вы читаете в социальных сетях, есть не что иное, как провокации, направленные против государства. Сноуден сообщал, что создаются фальшивые аккаунты, с которых и рассылаются негативная, поддельная информация. Вы же своими глазами видели те видео, обвиняющие партию во всём, на чём свет стоит.

– И не только видео: статьи, переписки – множество гнусной клеветы, – печально произнёс Медведев, отложив в сторону планшет.

– Скажу, без обложек: русский народ всегда отличался негативным отношением к государственной власти. Помните Пушкина? «Паситесь, мирные народы. Вас не разбудит чести клич…» Что ни делайте для их благополучия – они найдут виноватого во всех своих злоключениях. И это всегда только власть. И так было постоянно.

– Мы же выделяли бюджетные средства, а им всё не хватает… – скорбел премьер.

– Бюрократия, Дмитрий Анатольевич. Не мне вас утешать, я не публичное лицо, но вы сами должны держать себя в руках. И не забывать опыт истории.

– Ты с кем-то проводишь параллели?

– Опричнина Ивана IV, помните? Когда государь покарал изменников-бояр? Когда челядь распоясалась, необходимо затянуть узду!..

– Так ты говоришь о терроре? – с тревогой спросил премьер. – Евгений, но это…

– Когда ничего иного не остаётся, мне жаль, необходимо применить подобные меры против воров и радикальной оппозиции. Это ваш долг. Идёт война, наша армия терпит поражение. Поэтому предвыборную кампанию необходимо начать с ликвидации террористически настроенных граждан. По закону военного времени.

– А что скажут в народе? Мы специально не поддавали огласки наши военные поражения.

– Дмитрий Анатольевич, терроризм пресекается безоговорочной ликвидацией. Народ это одобрит.

– Но не будет ли это повторением 93-его года?

– Нет, тогда карательный сигнал исходил от волеизъявления Ельцина, а теперь это необходимые меры. Я прошу от вас только подписать документ и согласие на тотальные действия всероссийского масштаба – чтобы они приобрели законный характер.

– Для этого законопроект должен быть рассмотрен в Думе.

– Он уже был рассмотрен на закрытом заседании. Принят в первом чтении большинством парламента. Поэтому остается только подтверждение главы исполнительной власти, то есть вас.

Медведев покрутил в руках документ, словно проверяя его на подлинность и, убедившись в этом, с тяжёлым сердцем черкнул по нему ручкой размашистым жестом. Джек с улыбкой бережно принял документ обратно, при этом заботливо произнеся: «Италия уже давно приняла подобные меры, потому там слабая преступность и оппозиция».

– И Испания в том числе, – добавил он. – Благодарю за мобильное решение, Дмитрий Анатольевич.

– С какого числа закон начинает действовать? – обнадёживающе спросил премьер.

– С нынешнего – начинается новый сезон, – услужливо сообщил Джек. – Видели бы вы сегодняшний праздник на площади. Так и веет патриотизмом. Владимир Владимирович будет избран на второй срок, не переживайте.

Во лжи и лицедействе Сальвиати не было равных; как только он скрылся за дверью, сладостная улыбка тут же исчезла с его тонких губ. Однако он был доволен собой: ещё одна до простоты гениальная идея осуществлена, и наивные, полные мягкости и доброты, глаза премьер-министра, кои так похожи на взгляд предпоследнего императора, не были способны раскусить истинный замысел всего происходящего. «Дайте мне возможность контролировать выпуск денег в стране и мне наплевать, кто пишет ее законы», – подумал иллюминат, облизнувшись.

Примерно также сто лет назад был отдан приказ о ликвидации рабочих и крестьян 22-ого января, получивший страшное имя: «Кровавое воскресенье». Джек помнил итог того трагического события и помнил того, кто за это поплатился…

17 июля 1918 г. Лубянка. Здание ВЧК.

Две недели спустя после подавления мятежа левых эсеров работа Чрезвычайной комиссии была восстановлена и практически налажена; теперь новые её сотрудники сновали по коридорам, как ни в чём не бывало под руководством нового председателя ВЧК Якова Петерса. Однако, Феликс Дзержинский, который был временно отстранён от этой должности по собственному желанию, дабы проходить по делу эсеров, как свидетель, ежедневно посещал «Лубянку» и, де-факто, по-прежнему оставался авторитетом для всех чекистов.

В те дни он был безмерно мрачным, но печали на лице его не замечали. Все его мысли были поглощены работой, и ничего иного в его сознании более не существовало: ни тревожности, ни скорби, ни сочувствия.

Все были обеспокоены состоянием бывшего руководителя гораздо больше, чем он сам когда-либо тревожился о себе. Так или иначе, штаб упорно молчал и не обсуждал прошедшие события даже за глаза.

С раннего утра Петерс прибыл на «Лубянку» и был удивлён, увидев сидящего в кабинете Дзержинского, разбирающего дела агентов.

– Феликс Эдмундович, нельзя же так себя изматывать, – с заботой говорил он. – Неужели вы здесь ночевали?

– Дела, товарищ Петерс, не имеют права ждать, – отвечал Дзержинский с категоричным, но усталым видом. За две недели под мутно-зелёными глазами образовались тёмные круги. – Да, пусть мы казнили организаторов, но теперь мы обязаны предотвратить все попытки контрреволюции, которые только могут появиться.

– Но этим делом занимается Орлов, – попытался возразить Петерс. Его волновали изнурения бывшего шефа. – Он вот-вот явится, а у вас даже не было ни одного свободного дня…

– Я достаточно отдохнул у эсеров, – жёстко перебил Дзержинский, и Петерсу пришлось прикусить язык. «Всё-таки он переживает по поводу Алексанровича», – решил он, печально вздохнув. Нужно было поговорить – откровенно, по-товарищески, но Петерс боялся отвержения, ведь теперь Дзержинский, после стольких предательств, никому никогда не поверит и не доверится. Но всё же стоит рискнуть…

– Товарищ Дзержинский … – хотел он было сказать, о том, что не стоит печалиться из-за врага государства и предателей, что стоит только оглянуться, чтобы увидеть искренне преданных ему людей, но неожиданный скрип открывающейся двери прервал его на полуслове. Петерс умолк и слабо покраснел, покуда в родной кабинет прошёл чекист Орлов и вопросительно взглянул на коллег.

– Доброе утро, я так полагаю, вы о чём-то говорили, – решил сарказмом сгладить неудобную паузу Орлов, остановившись. – Не беспокойтесь, я только за папками и выйду…

– Нет-нет, что вы, Владимир, – Петерс тут же взял свой портфель, который изначально положил на стул и направился к выходу. – Работайте, я лишь на минуту.

Оставшись в кабинете вдвоём, Дзержинский тактично встал из-за стола, не отрываясь от листа с отчётом какого-то задания, пересел на параллельный стул. Орлов засопел и занял своё место.