Двадцать и двадцать один. Наивность

“Международная революция приблизилась за неделю на такое расстояние, что с ней надо считаться как с событием дней ближайших”.

“Мы расцениваем события Германии как начало революции” – написал в свою очередь Свердлов на следующий день Кобе, а спустя два дня к власти в Германии пришло новое правительство.

Несмотря на то, что новое руководство Германии было правым, большевики не отчаивались и в рамках теории Троцкого, не разрывая Брестского мира, начали тайно помогать немецким коммунистам. Через советское полпредство в Берлине они финансировали более десяти левых социалистических газет; получаемая посольством из различных министерств и от германских официальных лиц информация немедленно передавалась немецким левым для использования во время выступлений в рейхстаге , на митингах и в печати. Антивоенная и антиправительственная литература, распечатанная на немецком языке в РСФСР, рассылалась во все уголки Германии и на фронт.

Троцкий подготовил доклад для ВЦИК, который единогласно принял его резолюцию и сделал предписание Революционному военному совету РСФСР, председателем которого был Лев, немедленно разработать расширенную программу формирования Красной армии в соответствии с новыми условиями в мире, разработать план создания продовольственного фонда для трудящихся масс Германии и Австро-Венгрии, дабы они разжигали революцию не на голодный желудок.

И в какую бы сторону в итоге не сложилась бы ситуация – пролетариат Германии обязан был прийти к власти, и Троцкий был безумно горд своей теорией.

“У концепции перманентной революции в своё время, да и теперь было и есть немало оппонентов, – думал он, – но революция в России и революция в Германии своим живым примером доказали обратное! Пускай эти писаки-прагматики подавятся своими острыми языками”.

В Германии, можно смело считать, Троцкий и начал свою политическую карьеру, эта страна стала ему практически родной. Он много путешествовал, но немецкий наркомвоенмор знал и любил больше буржуазного английского с его двенадцатью временами.

На Красной площади готовились к торжеству: принятие парада, демонстрация и выступление Вождя мирового пролетариата. Ленин, будучи умным человеком, избрал идеальную тактику: после выздоровления он более сблизился с Троцким, всё более поощряюще относясь к его взглядом, а самое главное – к его теории. Лев более не находил никакой опасности в деятельности Ильича, а потому всё более холодел к воззрениям Свердлова. Троцкого не интересовала Каббала, ибо разуверился во всяком проявлении мистицизма в смерти Романовых в конце-концов. Гораздо проще было завоевать (освободить от капиталового гнёта) мир посредством перманентной революции, нежели ждать у моря святого знания.

С главным своим оппонентом Троцкий встретился лицом к лицу у выхода из Кремля. Коба вместе с Каменевым негромко обсуждали план организации мероприятия и некоторые хозяйственные вопросы.

– Добрый день, товарищи, – кратко поздоровался с ними Троцкий, проходя мимо с гордо поднятой головой – ему не было никакого дела до обсуждения каких-то мелочей.

– Здравствуй, Лейба, с днём рождения, – ответил вслед Каменев, покуда Коба, не сводя прищуренных жёлтых глаз с наркома, едва заметно кивнул ему.

– Спасибо, – бросил Троцкий, деловито поправив воротник шинели. Поравнявшись с Кобой, он вдруг неожиданно позволил сам себе резво похлопать грузина по плечу и воодушевлённо воскликнуть. – Партизаны, не молчим! Радуемся, праздник же!

Троцкий сверился с часами на Спасской башне: ровно год назад в это время уже было издано воззвание: “Всем! Всем! Всем!” Проследовав к сборищу большевиков, в центре которой стоял Ленин, нарком махнул ему рукой. Ильич, оставив товарищей, вышел из круга и направился навстречу другу.

– А! Вот и ты, явился! – воскликнул он, приобнимая Троцкого. – Смотрю, на фронтах не потерял, всё носишь!

Речь шла о медальоне, который Ленин заметил при товарищеском объятии и ткнул в него указательным пальцем.

– Ношу, Володя, а как же? Я вот, так скажем, удивлялся раньше, как это религиозные христиане могут носить крест с Иисусом, не снимая, а теперь я понял.

– Ну и что же ты понял?

– Они бояться того, что их могут за то укорить, а я ношу именно потому, что люблю тебя и истинно горжусь этим подарком, – и Троцкий подмигнул Ильичу. Отчего-то его взгляд случайно упал на ту кучку большевиков, которых оставил Ленин. Среди них он разглядел мрачного председателя ВЧК. Дзержинский не отрывал пронзительно-непрерывного взгляда с Троцкого, словно пытаясь загипнотизировать его или навести порчу. От этих ядовитых и острых, словно змеиных клыков, глаз наркому стало не по себе.

– Лёва, что с тобой? – заметил перемены в лице наркома Ленин. – Бог, боишься, покарает? Ну ладно, оставлю тебя пока что, мне нужно закончить кое-какие делишки. Не скучайте, батенька.

“Да, – невольно осмыслил Троцкий. – Как же ж не соскучиться, когда такие звери за спиной стоят? Но когда он успел вернуться?! Он же вроде был за границей... Плевать! Догадывается ведь, лис, всё знает. Нет, несдобровать мне сегодня, всюду преследовать будет”.

Однако не успев сделать несколько шагов, нарком почувствовал приближение своей смерти и железную хватку на своем предплечье. Лев вздрогнул от неожиданно пронзительной боли и от того, что Дзержинский, ничего не объясняя, набрал шаг и направился, увлекая за собой наркома, который попытался оказать попытку сопротивления.

– Вы что себе позволяете?!.. – хотел было разбушеваться Троцкий, однако чекист ещё больнее сжал его руку, что было в отношении последнего совсем безжалостно.

– Будьте любезны молчать! – жестко отрезал Дзержинский, внимательно следя за тем, чтобы никто из большевиков не направился за ними.

Они оказались за пределами площади – внутри гигантского елового павильона. Кроме них здесь, за площадью, возле здания Кремля, никого не было – этого и добивался Дзержинский. Пока Троцкий ревностно оправлял рукава любимой шинели, Феликс, сощурив глаза, огляделся, внимательно разглядывая тёмно-синие ветви елей.

– Объясните, наконец, – в голосе Троцкого слышалось неконтролируемое возмущение, однако нарком манёвренно снизил тон так, чтобы вопрос звучал как можно беспристрастнее. – По какому праву, ну и делу, само собой, вы затащили меня сюда? Между прочим, праздник вот-вот начнётся, и будет ужасно неловко, если я пропущу свой выход и собственную речь...

– Это важнее! – Дзержинский прервал его, подняв руку, что означило немедленно замолчать. Троцкий хотел возразить, но, почувствовав угрожающие порывы со стороны чекиста, смирился и опустил голову, пока последний не закончил осмотр местности. – Прошу меня извинить. Было необходимо уединиться, – закончил он, повернув голову к собеседнику. – Даже у стен есть уши.

– Славно, уже используете шпионские словечки, – сардонически проворчал нарком, скрестив руки на груди, – так может быть теперь соизволите объяснить важность сего тет-а-тета?

– Само собой, только прекратите кривляться, – скучающим тоном протянул чекист. Троцкий нахмурился и замялся: он бросался сарказмом не просто в силу особенности своего характера – Лев знал, о чём чекист собирается поговорить с ним; более того – нарком болезненно переживал осенью, понимая, что разговора этого ему не избежать. – Вы наверняка знаете, Лев Давидович, что я давно желаю с вами поговорить и именно с глазу на глаз. Будет ли это для вас новостью или нет – мне всё равно, однако вы никуда не пойдёте, пока не ответите мне в полной мере. Вам ясно?