Двадцать и двадцать один. Наивность

А его внешность была запоминающейся, ибо видный, высокий шатен с насмешливыми, серо-голубыми глазками, которые с дикой нервозностью и вниманием бегали туда-сюда с Гермесовой скоростью, просто не могли не привлекать внимания. Миловидное, смазливое, заострённое личико, а точнее мордочка Шустова идеально подходило для роли депутата Государственной Думы, ибо у него была очень полезная привычка: с кем бы он ни вёл диалог, будь то дружеская беседа или жестокая полемика с заклятым конкурентом – на тонких губах сияла ослепительная улыбка.

Чтобы мимика Германа была такой живой и максимально естественное, он занимался НЛП с помощью матери с юных лет, а также каждый раз в зеркале работал с подачей той самой улыбки. Несмотря на то, что при разговоре тот улыбался всегда, улыбка его для каждого собеседника была особенной. Когда-то эта была искренняя – во все зубы, в других случаях – змеиная ухмылка лишь одним краем губ. И одной только улыбкой он мог взбесить собеседника, вывести из себя, внешне оставаясь совершенно спокойным.

Митингами Шустов руководил с удовлетворением от лишней возможности поруководить, ибо власть для него было сладостной целью, к которой он так уверенно шёл. Во всяком случае, это было веселее, чем бесконечная бумажная волокита, с которой он встретился в адвокатской конторе. А с таким огненным, энергичным стилем Герман Евгеньевич, распираемый бесконечными амбициями, устраивал разнообразные афёры и интриги, лишь бы избавиться от рутины.

С первого взгляда это лицо с дугообразными бровями, которые делали взгляд высокомернее и простодушнее, могло вызвать не самое положительное впечатление. А первый взгляд, бывает, не часто обманчив. Герман был отнюдь не прост, а его врождённой авантюристичности и хитрости мог позавидовать сам Мавроди. Однако те, кто был поумнее, и кто разбирался в психологии, отмечали в Шустове что-то змеиное: какую-то внутреннюю гниль, лицемерие, которые неосознанно отталкивали. Он тонко, но больно жалил сарказмом и именно так, что собеседник просто не мог найти слова, чтобы сказать что-то в ответ.

Биография Германа Евгеньевича вообще была полна тёмных пятен. Существуют даже версия, что Шустов – не настоящая его фамилия, а всего лишь псевдоним, так как в народе поговаривали, что истинная фамилия была слишком говорящей.

– Нужно, чтобы они ушли отсюда, слишком открытое и людное место. Да и они более чем собраны, могут заметить… – быстро бросил Орлов спустя некоторое время наблюдения. – Отвлеки их.

– Серьёзно? – Виктория недоуменно покосилась на Мишу. Меньше всего она, как считала сама, подходила на роль провокатора. В своей статье она указывала на отличные физические данные, коими, будучи частично искренней к самой себе, она не обладала.

– Да. Я дам сигнал, – ответил он, ничуть не смутившись.

– Каким образом, гений? – пыталась возражать она. – Они меня не будут слушать или того – снова арестуют.

– После всего того, что было о тебе написано? Не мне тебе объяснять. Ты же умная, – Орлов хмыкнул: аргумент, который бы уязвив гордость девушки, обязан был подействовать, хоть это и было подло. – Спровоцируй их как-нибудь, чтобы они ушли отсюда.

Дементьева прискорбно вздохнула, и, обходя Орлова, на прощание сказала:

– Если они убьют меня, ответишь начальству по полной программе.

– Но только без крайностей! – хотел сказать Михаил, но девушка была уже далеко и не услышала. А группу людей уже окружало достаточное количество человек, чтобы те начали митинг. Миша притаился за углом, наблюдая за агитатором и параллельно за Викторией, которая была уже совсем рядом с толпой. Лидер кивнул своим и не спеша начал всходить на подмосток. Орлов понял, что пора, вынул из кармана мобильный телефон и нажал на кнопку вызова…

– В первую очередь, приветствую Вас, дамы и господа. Благодарю за то, что отозвались и пришли на митинг в поддержку нашей партии, хотя, я честно признаюсь, мы ждали больше людей. Однако это только начало акции, и скоро всё подойдут…- харизматично трактовал Шустов томным, безмятежным голосом, полного мелодичности. – Я полагаю, вы все согласны со мной – Россия сегодня на пике своего расцвета. Сравните картину девяностых и нынешнюю ситуацию. Сегодня – авторитетное место в мировом сообществе, расширение территорий, а также завершение Украинской войны и прочие заслуги. Ведь, согласитесь, есть результат…

– Да, есть! – раздался голос из толпы. Все оглянулись на Викторию. Она была взлохмачена и взъерошена, словно подстреленный воробей, и словно какие-то мили секунды решали – преступить ей грань или не преступить. Социалистка выкрикнула громко, почти истерично, но твёрдо – так как могла, и тут же, не понимая, бредит ли сама или творит сиё на яву, замолчала. До того её никогда не тревожил страх: ни на Болотной, ни в тюрьме, а сейчас, словно осознав, что отнимая насильно право ораторства у другого, рискует не меньше, ежели не больше, чем два месяца назад.

– Мадемуазель, что же вы меня перебиваете? Может быть, вы выступите на сцене вместо меня? – Шустов, усмехаясь, не видя самого провокатора в глубине толпы, нарочито озирался по сторонам. – Нет? Ну, прекрасно. Итак. Продолжим…

Он не успел продолжить, так как Виктория, быстрым шагом обгоняя и расталкивая людей, в бреду и разногласиями со своими мыслями, не помня себя, вскочила перед ним на подмосток.

– Я скажу, – начала она, но из-за неожиданно подступившего волнения и частого дыхания преддверия гибели не могла подобрать нужных слов. “Неужели я окончательно сошла с ума, – с ужасом подумала она, пока бешеный взгляд расширенных зрачков стремительно осматривал общую картину перед собой. – Нельзя сейчас, нельзя, пожалуйста...” Толпа невольно оживилась: кому не интересно посмотреть в живую на протестующую девчонку, которую сейчас к тому же бросят со сцены? Виктория же была бледной, словно смерть: руки её стали ледяными, запястья синюшными с распухшими венами, а глаза горели нездоровым огнём – ещё чуть-чуть и девушка от помутнения рассудка, так внезапно покинувшем её, потеряла бы сознание.

– Это же Дементьева! – раздались воодушевлённые крики из массы.

– Точно. Эту амнистировали месяц назад... И снова!

– Выведите её отсюда, – незамедлительно процедил в наушник Шустов, и уже двое мужчин из security с двух сторон начали подходить к девушке стремительным шагом, как вдруг социалистка, поняв, что ничего другого не остаётся, выхватила из сумки пистолет и направила в голову Германа Евгеньевича. Толпа одновременно охнула и утонула в мёртвой тишине.

– Вы – партия жуликов и воров! – в исступлении выкрикнула она, практически шипя от ненависти и страха, которого уже не замечала, смотря ему прямо в глаза. В мгновение этот человек – популярный юрист привлекательной внешности, с двумя высшими образованиями, интеллектуальнейший человек по натуре – дипломат, стал для её Велиаром из Геенны огненной, который одним своим видом дурит её, дурит всех и вся, а серо-голубые глаза вмиг запылали рыжим пламенем.

Герман Евгеньевич шарахнулся назад, рука его невольно поднялась, загораживая себя от выстрела. Он, имея базис психологической науки, полагал, что эта на преступление не способна – не тот человек, не тот характер, не те убеждения, но минуту спустя сокрушительно понял, что ошибся – так гневно и безумно смотрела на него экстремистка.

– Как это понимать?.. – сухо спросил он, опасливо наблюдая за движением её зрачков.

– Это революция! – в исступлении крикнула она, и, направив пистолет в небо, Виктория выстрелила. Толпа закричала. Паника охватила площадь.