Двадцать один день неврастеника

— Не правда... Я ей приказала здесь быть в шесть часов. А если бы я и забыла ей сказать? Разве она не обязана быть здесь, в моем распоряжении, всегда, во всякое время дня и ночи? Не понимаю, почему ты ее защищаешь? Разве это не возмутительно?.. Такая гадость... Да ты сперва...

Мои соседи повидимому переменили свои места, и до меня доходит только какое-то невнятное жужжание.

— Конечно... конечно... раздается через некоторое время голос мужа уже с другого конца комнаты.

— Зачем ты мне это говоришь? — возражает жена. — Что же я, по твоему, не знаю, что я делаю?..

Слышны тяжелые удаляющиеся шаги вдоль стены... Говорит муж, но нельзя разобрать. Это какое-то монотонное завывание, нечто в роде: у-у-у-у-у...

В ответ раздается пронзительный голос жены, словно полотно разрывают за стеной:

— Нет, нет, довольно... Не надо мне этой бездельницы, мерзкой девчонки. Завтра же утром рассчитаю. Подумай только, я сама должна была... слышишь... я сама должна была зашить себе подвязки? Ведь это же не выносимо...

Голос мужа теперь сопровождается дребезжащими звуками заводимых часов:

— У-у-у-у-у.

— Что?.. Что ты говоришь?.. Да ты с ума сошел...

Я приложил ухо к стене, но не могу уловить ответа. Но по мягкой интонации я догадываюсь, что голос защищает горничную:

— У-у-у-у-у!

— Нет, нет... и нет, — трещит голос жены, — Завтра же утром ее ноги не будет здесь.

— У-у-у-у-у...

— За дорогу? Заплатить ей за дорогу? Вот еще выдумал!

— У-у-у-у-у...

— Устроится. Я не за пустяки ее разсчитываю... Пусть на себя пеняет.

— У-у-у-у-у...

—Ты с ума сошел? Я не желаю никаких извинений. Не нужно мне этого...

— У-у-у у-у.

— А! хотела бы я посмотреть...

— У-у-у-у-у...

— Оставь меня в покое!.. Замолчи ты!.. Ложись спать!..

Наступает молчание... но скоро поднимается возня. Слышно, как что то передвигается... шуршит шелк... звенят стаканы... выливают воду из кувшина... что-то снимают и опять ставят па мраморный столик.

Но через несколько минуть после нового у-у-у со стороны мужа жена отвечает еще более пронзительным голосом...

— Бесполезно... Нет хуже этой девчонки... Заболей хозяйка, разве станет опа сторожить день и ночь за дверью? Дождешься, да!

— У-у-у-у...

— Да, так... Я же тебе говорю, что так!..

— У-у-у.

— Да чего ты ее так защищаешь? Право, странно!

— У-у-у?

— О! ты... с твоими страстишками!

— У-у-у... у-у?

— Да, ты... Еще бы... Я давно подозреваю... Ну, теперь конец вашим шашням... Но крайней мере, в моем доме этого больше не будет...

— У-у-у-

— Оставь меня в покое... Не смей мне больше говорить об этом... раздевайся...

— У-у!

— Молчать! свинья!

Опять молчание, Но чувствуется, что муж очень взволнован... Он ходит взад и вперед по комнате и ворчит...

Вдруг раздается голос жены:

— А! Благодарю покорно!.. Опять целую неделю ног не мыл... Вот тоже удовольствие спать с таким человеком!..

— У-у-у...

— Ах, оставь!..

— У-у-у...

— Оставь!..

Затем опять шаги по комнате... Передвигаются стулья, скрипит кровать... и затихает... Наступает глубокая тишина.

После нескольких минут молчания голос жены звучит не так пронзительно... более нежно...

— Нет... оставь меня... Не сегодня... ты сегодня не заслужил... Руки... руки свои!..

Затем слабые вскрикивания... короткие поцелуи... долгие поцелуи... сопение... то вместе... то отдельно... И нежный, очень нежный голос жены:

— Дорогой мой... Ох! да... так... Ах, Боже!..

Еще через несколько секунд крик... и эти слова благодарности:

— Мой дорогой... мой милый мальчик... моя милая крошка...

XVI

Сегодня утром по выходе из бань я встретил Трицепса. С ним был какой-то господин с исхудалым лицом и угловатыми манерами...

— Позволь тебе представить господина Жюля Руффа, — обратился ко мне Трицепс... один из моих клиентов, вчера вечером приехал с рекомендациями от моего друга доктора Юшара... Господин Руффа только что с каторги вернулся; семь лет там пробыл... по ошибке... Да, мой милый... не помолодеешь от такого удовольствия!...

Руффа как-то робко улыбнулся.

— Невинно-осужденный? — продолжал Трицепс... тебе наверно будет интересно, ведь это по твоей части...

Мы пожали друг-другу руки и обменялись обычными приветствиями.

Я заметил, что при всей своей робости и застенчивости Руффа старался придать себе важный вид, как бы выделял себя из всех окружающих... Казалось, что теперь, на свободе — ему не было досадно за ту жизнь, которую он провел на каторге. Даже, наоборот, он как-будто гордился и особенно подчеркивал свое прошлое. Своим громким голосом и вызывающими манерами он как-будто хотел обратить на себя внимание проходившей мимо нас публики...

— Да, да, — говорил он, — я действительно жертва судебной ошибки. И я прожил семь лет на каторге!... Трудно и поверить...

— Ты идешь в отель? — спросил меня Трицепс.

— Да...

— Тогда пойдемте вместе... Господин Руффа тебе расскажет свою историю... Поразительная история, мой друг... Великолепный сюжет для статьи...

Когда мы пришли в отель, я велел подать портвейну и ветчины... Подкрепившись немного, Руффа начал свой рассказ:

Однажды утром я по своему обыкновению гулял по дороге в Труа-Фетю. Вдруг я заметил на расстоянии нескольких сот метров от себя на краю дороги толпу крестьян. Среди них суетился жандарм,а рядом с ним стояли три каких-то господина в черных рединготах и высоких шляпах и сильно жестикулировали, повидимому, чем то взволнованные. Вытянув шеи и наклонив головы, они столпились вокруг какого-то предмета, которого я не мог видеть. Против них на дороге стояла какая-то старинная карета, встречающаяся только в провинциях с децентралистическими тенденциями. Это необычайное сборище меня заинтриговало: дорога эта была глухая, и редко когда можно было встретить на ней извозчика или велосипедиста. Эта пустынность и привлекала меня. К тому же по обеим сторонам дороги росли старые вязы, которых дорожная администрация почему-то никогда не подстригала, предоставив им полную свободу. По мере того, как я приближался к толпе, она все больше оживлялась, и кучер вступил в разговор с жандармом.

— Наверно какая-нибудь межевая тяжба, подумал я... или, может быть, прерванная дуэль?

И я подошел поближе с тайной надеждой, что оправдается мое второе предположение.

Я недавно поселился в деревне Труа-Фетю и никого там не знал. Человек робкий по природе своей, я из принципа избегаю общения с людьми, от которых я никогда ничего не видел, кроме горя и обмана. Только по утрам я ежедневно выходил гулять по этой безлюдной дороге, а целый день проводил, запершись в своем доме, за чтением любимых книг или возился на грядках своего маленького садика, защищенного высокими стенами и густой листвой деревьев от любопытных взоров моих соседей. Меня в этой местности решительно никто не знал, кроме почтальона. С ним я, по необходимости, должен был сталкиваться: то расписываться в книге нужно было, то объясняться по поводу вечных ошибок, которые он делал при исполнении служебных обязанностей. Все эти подробности о моем образе жизни я сообщаю вам исключительно для выяснения дальнейшего рассказа, а отнюдь не из пустого тщеславия, или глупого хвастовства. Боже меня упаси!