Двадцать один день неврастеника

Он потянул носом воздух и сказал:

— Вечно этот отвратительный запах... слышишь?..

Запах сернистых кислот доносился из буфета и распространялся по платановой аллее...

— Пахнет, как... ах! вспомнил... пахнет, как у маркизы...

Он громко рассмеялся.

— Представь себе... Однажды вечером я должен был обедать в ресторане с маркизой Турнбридж... Ты помнишь маркизу... высокую блондинку, с которой я жил два года?.. Нет?.. Не помнишь?.. Но, мой милый, весь Париж это знает. Ну, не важно!..

— Что это за маркиза? — спросил я.

— Шикарная женщина... мой милый... Была раньше прачкой в Конкарно. Потом, уж не знаю, по чьей милости,, стала маркизой, да еще маркизой Турнбридж... И что за умница это была, скажу тебе!.. Но вдруг маркизе вздумалось обедать дома, вместо того, чтобы идти в ресторан, как было условлено... Хорошо!.. Идем к ней... По когда мы открыли дверь, мы чуть но задохлись от противного запаха, пропитавшего переднюю. „Ах, Боже мой! воскликнула маркиза... опять мамаша постаралась... Ни за что не отучишь ее от этого...“ Дрожа от гнева, она побежала в кухню. Ее почтенная мамаша варила суп из капусты... „Я не позволю тебе варить у меня суп из капусты... Двадцать раз я тебе это говорила... ты мне испортишь воздух в квартире... Что, если-бы я привела с собой не любовника, а кого-нибудь другого, на кого была бы я похожа с такой вонью в комнатах?.. Когда ты это поймешь, наконец?.. И, обернувшись ко мне, она прибавила: „Честное слово, можно подумать, что здесь целый полк кирасир ночевал...”

Ему стало грустно при этом воспоминании.

И все-таки это была замечательная женщина, — сказал он со вздохом... — один шик!.. Так вот, этот запах, который нас преследует здесь, напомнил мне суп матери Турнбридж.

— Воспоминание о маркизе поможет тебе переносить его... — сказал я.

— Ну будь здоров, — прибавил я, — подавая ему руку... Я мешаю тебе заниматься твоим лечением...

— Что ты, что ты? — запротестовал Роберт.

Но я прыгнул на лужайку и спрятался за огромной веллингтонией...

II

Сегодня вечером я пошел, вернее потащился в казино... Нужно же было где-нибудь убить время до сна...

Я сидел в саду на скамейке и рассматривал гулявшую публику. За мной стал следить какой-то толстяк. Вдруг он подошел ко мне и спросил:

— Я не ошибаюсь?.. Ты Жорж Вассер?

— Да...

— А меня ты не узнаешь?

— Нет...

— Я — Клара Фистул, мой друг...

— Не может быть...

— Да... да... ах! как я рад тебя видеть...

Он чуть не раздавил мне руку своим пожатием.

— Как? Разве ты не знал, что я здесь влиятельное лицо... Я заведую рекламой... Можешь располагать мною, черт возьми!..

В порыве дружеских излияний, которые меня впрочем очень мало тронули, он предложил мне свои услуги: бесплатный вход в казино... в театр... кредит в клубе... стол в ресторане и женщин...

— Ах! мы найдем, чем развлечься!.. Вот не ожидал тебя встретить!..

Я поспешил поблагодарить его. Желая показать, что я интересуюсь им, я спросил:

— Давно ты здесь?

— Вот уже десять лет, как лечусь здесь... а последние четыре года служу на водах...

— И ты доволен?

— Ах! мой милый!..

Но прежде чем идти дальше, я хочу познакомить вас с Кларой Фистул. Вот его портрет, найденный мною среди моих заметок.

„Сегодня у меня был Клара Фистул.

Клара Фистул вовсе не женщина, как можно было бы подумать, судя по его имени. Но он и не мужчина, а нечто среднее между человеком и Богам, — сверхчеловек, сказал бы Ницше. Он поэт, само собой разумеется, но не только поэт; он так же и скульптор, музыкант, философ, художник, архитектор, — на все руки... „Я объединяю в себе, — заявляет он про себя, — разнообразные стороны мирового разума, но это утомительно, и я начинаю тяготиться бременем своего гения“. Кларе Фистул еще нет и семнадцати лет, а он ужо давно проник в глубь всех вещей. Он знает секрет источников и тайну пропасти. Abyssus abyssum fricat.

Вы наверно представляете его себе высоким, бледным, с морщинами на челе от постоянных дум и мечтательными глазами. Ничего подобного. Клара Фистул — крупного роста, полный, неуклюжий, с широкими плечами жителя Оверни; его красные щеки так и пышут здоровьем. Он не замечает всей солидности своей фигуры и готов считать себя „бестелесным''. Хотя он и проповедует целомудрие и повсюду кричит о том, как „ужасно быть самцом“ и как „отвратительно быть женщиной“, однако все фруктовщицы его квартала ходят беременными от него.

Вы наверно встречали на художественных выставках молодого человека в сером рединготе и меднокрасном плюшевом жилете. Длинные гладкие волосы покрыты широкополой черной шляпой, обвитой шнурком с семью кисточками в память семи скорбей женщины. Это Клара Фистул. Как видите, гармонии во всей этой фигуре очень мало. Но нельзя же требовать логики от семнадцатилетних гениев, которые все видели, все испытали, все знают.

Я принял Клару Фистул в своем рабочем кабинете. Он окинул быстрым презрительным взглядом украшения на стенах, замысловатое устройство моей библиотеки и мои рисунки... Я ждал комплимента.

— О! меня эти вещи не интересуют, — сказал он... Я живу только в абстракции.

— В самом деле?.. — спросил я, несколько задетый... И это вас не стесняет?..

— Нисколько, мой дорогой. Материальность мебели и грубость стенных украшений производили на меня всегда болезненное впечатление... Поэтому я решил освободить себя от всего осязательного... я уничтожил обстановку... я вычеркнул материю... Моя мебель, мои стены — все это только проекции меня самого... Я живу в доме, который создан моей мыслью и украшен только лучами моей души... Но не об этом речь теперь... Я пришел по более важному делу.

Клара Фистул соблаговолил, однако, сесть на поданный мною стул. Я поспешил извиниться, так как прекрасно понимал, как мало гармонирует этот стул с его бестелесной и лучезарной особой.

— Дорогой мой! — обратился он ко мне с каким-то высокомерно-снисходительным жестом, — я изобрел новый способ воспроизведения людей.

— А?

— Да!.. Эта концепция, которую я назвал стеллогенезисом, очень волнует меня... Я не могу примириться с мыслью, что я... Клара Фистул... явился на свет Божий благодаря животной страсти мужчины и извращенности женщины... И вопреки гражданскому закону я никогда не хотел признать эти два низких существа „своими родителями“.

— Это делает вам честь, — одобрил я.

— Не правда ли?.. Теперь извольте видеть... Я — существо разумное, состоящее только из души, существо высшего порядка, сохранившее от человеческого тела только внешнюю оболочку, необходимую, к сожалению, в нашем несовершенном социальном строе. Допустимо ли после этого, чтобы такой человек, как я, был рожден отвратительными органами, которые одновременно служат и орудиями любви и отводными каналами для грязных выделений?.. Если бы я был уверен, что обязан жизнью такой комбинации ужасов, то я не пережил бы позора своего происхождения... Но я думаю, что я родился от звезды...