Двадцать восемь дней

Я моргнул один раз. И продолжил думать о своем. Моргнул еще раз спустя минуту. Но телефон никак не переставал звонить. Я никогда раньше не чувствовал такой отрешенности от мира и такого нежелания делать что-либо. Кто-то поставил на зарядку мой смартфон. Мне звонила мама, и я заставил себя поднять трубку.

— Гарри, солнышко, — ее голос был беспокойный.

Я не собирался отвечать ей. Мне нужно было подождать, пока она скажет то, что хотела сказать, и положить трубку.

— Дорогой, я знаю, тебе тяжело сейчас. Но мы… — она ужасно нервничала, интонация в голосе скакала.

Ей было холодно?

— Мы попали в аварию, пока ех…

Это ужасное слово врезалось в мой разум. В груди что-то защемило, и я стал отвечать ей.

— Мама, все живы?!

— Милый, Джемма… — мама сорвалась на плач.

У меня заболело сердце. Но она слегка успокоила меня словами:

— Она жива, но…

— У Джем что-то с позвоночником, — Робин вырвал у мамы телефон.

Твист убрал его куда-то далеко, и я слышал, что он прошептал моей маме, чтобы она помогла Джемме.

— Ты можешь хоть сейчас не быть таким эгоистом и приехать, чтоб поддержать свою сестру?

— Я…

Мне пришлось оборвать речь, потому что я услышал суматоху на том конце линии. Посмотрев на экран телефона, я убедился, что еще вешу на связи.

— Робин?

Никто не отвечал. Слышались отдаленные голоса.

— Приехала скорая.

— Где вы?

Мир казался мне несуществующим и каким-то плывущим, черно-белым. Будто всё это был сон.

— Едем в центральный Глостерский госпиталь. Ты нужен нам, Гарри.

После этого связь оборвалась. Робин бросил трубку. Я с минуту просидел, не шевелясь, а затем отложил телефон. Сердце покалывало. Я закрыл лицо ладонями, и в голове всплыли все моменты с Джеммой, когда мы смеялись и ругались. Мне хотелось кричать, но за пару месяцев силы окончательно иссякли. Посидев пару минут, я встал с кровати. На мне были трикотажные штаны, в которых я ходил уже несколько недель, и свитер. Я не стал их менять на какую-то другую одежду и просто направился в гараж. У меня не было совершенно никакого представления, как я поеду и где находится Глостер. Дверь автомобиля захлопнулась, как только я сел.

Я давно не сидел в этой машине.

Мне казалось, что я схожу с ума, потому что я почувствовал легкий запах ванили в салоне. Спазм в грудной клетке никак не проходил. Мне было трудно пить и есть с ним. У меня просто не получалось сглотнуть. Он появился на следующее утро после ее «отлета». И в тот момент он не давал мне глубоко вздохнуть. Я повернул ключ зажигания и опустил окно, выезжая из гаража. Я вбил центральный госпиталь Глостера в навигаторе, и тот подсчитал, что ехать мне четыре часа на средней скорости. Наверное, это хорошо, потому что когда ты в депрессии, езда на машине лучше всего успокаивает нервы. По-моему было утро, потому что машин на дороге было не очень много. Пасмурная погода давила на меня. Девочки-подростки озирались на мой автомобиль. Всё это раздражало и заставляло хотеть убиться одновременно. Я просто потерял рассудок и не знал, что мне делать в какой ситуации. Я не знал, как нужно себя вести и что говорить, когда меня спрашивают о чем-то. Я не помнил, что можно делать по договору, а что нет. Я не находил слов, чтобы ответить на звонок или сообщение от кого-либо. Я просто не знал, что делать. Я потерял себя. И дело было не в Джемме, не в погоде. Дело в том, что я потерял то, о чем всегда мечтал. Я потерял ту, с кем я — это я. И без нее стало еще хуже, чем было до нее. Но теперь это навсегда. Дорога и сумбурный город сменились шоссе и лесами. Воздух стал холодней, и я закрыл окно. Наверное, в тот момент мой салон был весь в снегу. Я ехал, слушая, куда указывает навигатор и не сводил взгляда с лобового стекла. Картинки менялись перед глазами. Именно картинки. Это была не дорога, не шоссе, не путь, не трасса. Это были картинки, которые не имели особого значения. Разбился бы я, съехал с обрыва, врезался в дерево — ничего из этого уже не беспокоило меня. Но я держался своей линии инстинктивно и невозмутимо. В тот момент езда была больше похожа на игру онлайн для детей от семи до девяти, смысл которой просто ехать. И я делал это, но если бы меня занесло, я бы не стал сопротивляться. Какой-то частью души мне хотелось быть занесенным в обрыв. Телефон иногда вибрировал в кармане, и я бы взял трубку, если бы это была моя семья, но звонили не они. Из всех, кого Мэри знала в этом чертовом городе, действительно волновались только Элеанор и Луи. По крайней мере из тех, кого я тоже хорошо знал. Мысль об этом рождала у меня ненависть ко всем остальным. Я смотрел на эти заснеженные дороги и тропинки, но почему-то всё напоминало мне о ней. Эта машина. Казалось, еще вчера она сидела слева от меня и громко смеялась над ерундой, которую я говорил. Мне казалось, что сейчас ее рука дотронется до моей или она что-то шепнет мне. Глаза Мэри появлялись перед моими, а ее голос что-то невнятно бормотал в моей голове. Я скучал по ней. И хотя меня окутывала безнадежность, я чувствовал, что она где-то рядом. Я чувствовал её. И мне до сих пор не верилось до конца, что она умерла.

Меня передернуло от этого слова, и я тяжело сглотнул. Нужно было перевести мысли в другое русло, но у меня не получалось.

Я надавил сильней на педаль, увеличивая скорость до двухсот. На трассе не было никого. Потеряв счет времени, я просто думал о своем. Мне впервые за все те дни показалось, что я действительно там, где должен быть. Я должен был быть на той дороге в ту минуту того часа. И я получал удовольствие, хоть и не такое большое, но мне определенно было легче, чем раньше. На моей шее помимо креста висела теперь и подвеска, которую я дарил ей. Я сказал Мэри представить, что эта вещь — мое сердце. Но она оставила ее, забирая с собой мою настоящую душу, забирая меня без остатка. И я уже не знал, кто этот человек, едущий в Глостер. Я просто ехал на скорости, на которой мог забыть обо всем, кроме гонки с невидимым соперником. Мне казалось, что мой телефон коротко вибрировал пару раз, но не обратил внимания. Мир пролетал мимо так быстро, что я не успевал запомнить пейзаж. Но он меня и не интересовал. А должен был? Изредка попадались небольшие дачи, озера, покрытые льдом и очень высокие сосны. В основном природа вокруг была в елях, низких, но снежных. Мне нравилось ехать. Просто ехать вперед. Мэри бы предложила мне работать водителем, если бы слышала мои мысли. Это заставило меня слегка улыбнуться. Я очень скучал по ней.

— Ты эгоистка, слышишь? — невольно мои губы прошептали это в пустом салоне автомобиля, и я заставил себя глубоко вздохнуть.

Улыбка не сходила с моего лица, потому что я стал вести диалог с ней. Я сопоставлял всевозможные варианты, которые она могла бы сказать мне. Иногда Мэри была такой непредсказуемой, что я совершенно не знал, что бы она по правде могла бы сказать, если бы сидела со мной рядом. Наверное, она бы хмуро смотрела в окно и думала о моей сестре. Она всегда беспокоилась о себе в последнюю очередь.

Уже начало темнеть, когда я разглядел въезд в город. Меня сразу пропустили, потому что у меня был лондонский номер машины. Я уже оказался в Глостере, когда навигатор сказал, что до госпиталя еще пара километров. Город был маленьким и ничем не примечательным. Я ехал по охабистым и неровным дорогам, разглядывая учреждения первой помощи. Моя голова была чиста, когда я врезался взглядом в больницу. Мне пришлось оставить автомобиль как попало, потому что я спешил к Джемме. Выйдя из машины, я не глядя ввел пароль на смартфоне и набрал Робина. Запищали надоедливые гудки.

— Гарри?

— Роб, вы где?

Его голос издал отрывистый звук, после чего последовала неловкая тишина. Он не ожидал, что я действительно приеду.

— Мы в отделе реанимации на четвертом этаже.

Я застыл, понимая, что мне не хватает воздуха. Попытка сделать вдох не удалась, и я схватился за перила лестницы, ведущей в холл.

— Что в-вы там делаете? — я заикался.

— Гарри, не волнуйся, — его голос стал беспокойным.

За эти полгода мои нервы разрушились к чертям собачьим.

— Нас временно здесь положили перед операцией.

Мне наконец удалось сделать вдох, и я выпрямился. Тем временем мой отчим продолжал:

— Если ты хочешь, я встречу т…

— Нет, — отрезал я.

Мне не хотелось, чтобы Робин набрасывался на меня с вопросами о моем внешнем виде или еще о чем-то, а в палате Джеммы никто ничего не скажет, потому что наверняка там необходима тишина. Я вздохнул. Ноги понесли меня интуитивно. Мне казалось, будто я уже был здесь. В этой больнице. Хотя, честно говоря, последний раз в Глостере я был двенадцать лет назад. Я поднялся на четвертый этаж и направился в поисках реанимационного крыла. Пожилая женщина указала мне дорогу, и я едва слышно поблагодарил ее. Я шел по белым современным коридорам в минималистическом стиле. Мне казалось, что я не шагал, а летел по воздуху, потому что мир не ощущался. Это было похоже на сон. Я увидел огромную табличку над дверьми, подтверждающую, что я шел именно туда, куда надо. В этом отделе царила мертвая тишина. Хотя она и была мертвой на пятьдесят процентов. Мне стало плохо от навязчивых и причиняющих боль мыслей.

— Гарри! — мужской голос окликнул меня, и у меня чуть не остановилось сердце.

Я стал чокнутым шизофреником. Меня пугал каждый чертов шорох. Отчим обнял меня, хлопая по спине. Странно, но он не стал осуждать меня. Робин указал на комнату, где вероятно лежала Джемма. Мне было страшно видеть ее.

— Зайди, она ждет тебя.

Твист потряс меня за плечо. Я сделал несколько неловких шагов в сторону палаты, но остановился, чтобы оглянуться, однако Робин уже шел в другую сторону. Толкнув дверь, я оказался внутри. Моя мать сидела на кресле возле кровати. Ее выражение лица было обеспокоенным и расстроенным, но она хотя бы не плакала. Я сделал усилие и посмотрел на Джемму, но она сидела, облокачиваясь спиной о спинку кровати и совсем не напоминая пострадавшую.