Двадцатое столетие. Электрическая жизнь (старая орфография)

Необходимо во всякомъ случа устанавливать этотъ приборъ гд-нибудь въ сторонк, чтобы кто-нибудь изъ гостей по разсянности не нажалъ, какъ это иногда случается, на кнопку, соотвтствующую наибольшей сил звука. Подобный неожиданный казусъ, если онъ случится среди интереснаго салоннаго разговора, производитъ иной разъ непріятное впечатлніе.

Вообще нельзя отрицать, что у насъ теперь до извстной степени злоупотребляютъ музыкой. Нкоторые страстные любители пускаютъ музыкальные свои фонографы въ ходъ во время обдовъ, когда безъ сомннія было-бы несравненно раціональне слушать телефонную газету. Наиболе утонченные меломаны убаюкиваютъ себя даже ночью музыкой.

Такое до сумасбродности громадное потребленіе музыки не представляетъ само по себ ничего удивительнаго. Дло въ томъ, что, за немногими исключеніями, наши современники со своей до-нельзя разстроенной нервной системой оказываются гораздо чувствительне къ музык, чмъ ихъ отцы, обладавшіе боле спокойными нервами. Тогда какъ здоровые люди, вообще говоря, относятся съ презрительнымъ невниманіемъ къ боле или мене гармоническимъ комплексамъ безцльныхъ шумовъ, — болзненно раздражительные меломаны приходятъ отъ каждой нотки въ такое же содроганіе, какъ лягушки, сквозь которыхъ пропущенъ гальваническій токъ.

Понятно, что Филоксенъ Лоррисъ не могъ удовлетвориться обыденнымъ концертомъ, поставляемымъ по телефону музыкальными обществами. Ояъ предложилъ своимъ гостямъ увертюру знаменитой германской оперы, исполненную по телефоноскопическому клише, снятому въ 1938 году съ перваго ея представленія, на которомъ дирижировалъ оркестромъ самъ композиторъ, скончавшійся впослдствіи, въ 1950 году, въ самый разгаръ своей славы.

Во время выполненія по телефопоскопу великаго произведенія внука Рихарда Вагпера, Эстелла Лакомбъ, сидвшая въ уголку возл Жоржа, внезапно стиснула ему руку.

— Боже мой, что это такое? Послушайте-ка! — сказала она.

— Съ какой стати стану я слушать эту музыкальную алгебру и алхимію?

— Разв вы ничего не замчаете?

— Для того, чтобы замтить, надо предварительно понять, а мн кажется это совершенно немыслимымъ, если не прослушать сперва каждую такую музыкальную фразу по меньшей мр разъ тридцать пять къ ряду…

— Я слушала эту увертюру не дале какъ вчера. Меня интересовало попробовать, хорошо ли дйствуетъ клише…

— Какая-же вы, однако, лакомка!

— Представьте-же себ, что сегодня получается совершенно иное впечатлніе… Случилось что-то неладное… Музыка эта визжитъ и скрипитъ: отдльныя ноты словно цпляются другъ за друга… Увряю васъ, что вчера ничего подобнаго не было…

— He безпокойтесь, никто этого не замчаетъ! Даже и я самъ былъ расположенъ видть въ этомъ визг одну изъ особыхъ, непонятныхъ обыкновеннымъ смертнымъ прелестей партитуры. Взгляните-ка! Вс кругомъ чуть не падаютъ въ обморокъ отъ восторга и съ трудомъ лишь удерживаются отъ громкихъ изъявленій самаго беззавтнаго одобренія.

— Всетаки, знаете-ли, у меня на душ не спокойно… Вс клише были у Сюльфатена. Не знаю, что онъ съ ними сдлалъ. Онъ за послднее время сталъ до невозможности разсяннымъ… Я сейчасъ его розыщу!

Когда послдніе звуки увертюры знаменитой оперы стихли подъ громомъ рукоплесканій, инженеръ, которому было поручено выполненіе музыкальной программы, поставилъ на передаточный валъ телефоноскопа арію изъ «Фауста», исполненную лтъ десять тому назадъ въ Іокагам знаменитой пвицей тамошняго театра французской оперы. Сама артистка появилась въ зеркал телефоноскопа. Вначал она немного жеманилась, но, вообще говоря, произвела своей наружностью самое пріятное впечатлніе.

Публика слушала ее сперва въ изумленномъ молчаніи, но, посл нсколькихъ уже мгновеній, поднялся ропотъ негодованія, совершенно заглушившій ея голосъ. Дло въ томъ, что у пвицы обнаружилась страшнйшая хрипота. Она визжала, словно немазанное колесо, гнусила и квакала по истин невыносимйшимъ образомъ. Вмсто великолпной пвицы, обладавшей дивнымъ серебристымъ голосомъ, плъ, если можпо такъ выразиться, жесточайшій простудный насморкъ, а между тмъ въ зеркал телефоноскопа она продолжала улыбаться, веселая и торжествующая какъ десять лтъ тому назадъ, — въ самомъ разцвт своей славы и красоты.

По знаку, поданному Филоксеномъ Лоррисомъ, инженеръ поспшилъ остановить исполненіе «Фауста», помстивъ взамнъ въ телефоноскопъ исполненіе Аделиной Патти большой аріи изъ «Ламермурской невсты». Уже при появленія Патти, — этого соловья девятнадцатаго столтія, ропотъ замолкъ. Впродолженіе цлыхъ пяти минутъ любители и любительницы музыки восторженно кричали «браво» и, откинувшись въ кресла, заране предвкушали ожидавшее ихъ наслажденіе. Дзинъ… дзинъ… и г-жа Патти начинаетъ исполнять свою арію… Въ толп слушателей пробжало движеніе. Вс переглядываются, непозволяя себ еще, однако, никакихъ замчаній… Патти продолжаетъ пть… Нельзя боле сомнваться въ томъ, что и она, подобно первой пвиц, жестоко простудилась. Ноты задерживаются у нея въ горл, или выходятъ оттуда измненными самой отчаянной хрипотой. Кажется, будто въ голосовой щели у этого соловья сидитъ не то чтобы одна кошка, а цлая стая котовъ, одновременно мяукающихъ на всевозможные лады. Все общество поражено понятнымъ недоумніемъ. Изумленные гости начинаютъ переглядываться и перешептываться. Кое-гд въ заднихъ рядахъ слышится даже сдержанный смхъ. Тмъ временемъ въ зеркал телефоноскопа граціозная и улыбающаяся дива, нимало не смущаясь, продолжаетъ съ визгомъ и хрипомъ исполнять свою арію!

Филоксенъ Лоррисъ, озабоченный мыслями о своемъ крупномъ предпріятіи, не сразу обратилъ вниманіе на несчастную случайность съ Аделиной Патти. Недовольный ропотъ гостей указалъ ему, однако, что съ концертомъ у него обстоитъ не совсмъ благополучно. Онъ приказалъ тогда перейти къ третьему нумеру программы, гд исполнителемъ являлся пвецъ прошлаго столтія Форъ.

Съ первыхъ же нотъ выяснилось, что этотъ несчастливецъ страдаетъ въ такой же степени простудой, какъ Патти и звзда Іокагамской оперы. Что бы это могло значить? На всякій случай ршено было перейти отъ пнія къ декламаціи. Оказалось, однако, что Муне-Сюлли, одинъ изъ знаменитйшихъ трагическихъ артистовъ минувшаго столтія, выступившій въ монолог Гамлета, былъ совсмъ безъ голоса. He было также ни малйшей возможности разслышать Кокелена младшаго, въ одной изъ самыхъ забавныхъ сценъ его репертуара. Тоже самое приключилось и со всми остальными артистами. Странно! Что бы могла значить такая шутка?

Ужь не мистификація-ли это?

Взбшенный до-нельзя Филоксенъ Лоррисъ приказалъ остановить телефоноскопъ, и самъ отправился розыскивать сына.

Жоржъ и Эстелла съ своей стороны всюду искали Сюльфатена. Филоксенъ Лоррисъ встртился съ ними въ маленькой проходной комнат.

— На васъ была возложена музыкальная часть программы. Потрудитесь же объяснить мн, что все это значитъ? — спросилъ онъ. — Я открылъ вамъ неограниченный кредитъ, разсчитывая слушать превосходнйшихъ современныхъ и прежнихъ артистовъ, а вы угощаете меня все, какъ на подборъ, охрипшими и осипшими безголосыми пвцами и пвицами.

— Положительно не понимаю, какъ это могло случиться, — сказалъ Жоржъ. — Мы, само собою разумется, купили превосходнйшія клише. Очевидно, съ ними случился какой-то необычайный, неслыханный казусъ!..

— Мн это кажется тмъ боле страннымъ, что я, признаться, позволила себ испробовать многія клише на телефоноскоп г-жи Лоррисъ. — замтила Эстелла. — Исполненіе оказалось великолпнымъ. He было ни малйшихъ слдовъ охриплости…

— Вы пробовали клише Аделины Патти?