Две стороны одной монеты

Эрик хмурится, вспоминая, как его собственная мать с тревогой на лице слушала его рассказы о том, что за последнее время он видел нескольких странных людей. Он мог бы понять и Эдди, и мать Чарльза, если бы не какое-то внутреннее детское упрямство, обида на предательство самого родного человека. Мать сочла его больным. Очевидно, мать Чарльза была того же мнения о сыне.

Голос Мойры-Чарльза вырывает его из воспоминаний.

— Шерон пыталась справиться с осознанием, что я не такой, каким она хотела бы видеть меня. К сожалению, в конечном счете ей это не удалось. Когда мне было шестнадцать, она решила выйти замуж повторно. Был большой скандал. Этот человек, Марко… — пальцы Чарльза сжимаются в кулаки, и Эрик понимает без слов, что некий Марко был редкостным козлом. — Он думал, что может распускать руки в нашем доме. И я воспользовался телепатией, чтобы он никогда не допускал мысли о том, что это вообще возможно. Я тогда был так зол, что переборщил. И он… В общем, я случайно стер ему память о нашей семье и доме, об отношениях с Шерон.

— Ему бы стоило счесть это везением, тебе не кажется? — Эрик подбадривающе улыбается, и Чарльз грустно улыбается в ответ.

— Очевидно, в этот момент меня и засекли. Так что… Везение — не совсем подходящее к этой ситуации слово. Мать была так напугана и зла, что решила отправить меня к психиатру, которого ей посоветовал кто-то. Как ты понял, это был Шоу…

— И ты согласился?

— Я чувствовал, что виноват перед ней. И решил, что не случится ничего страшного, если пару раз в неделю я буду ходить на чудодейственные сеансы. Доктор на них смог бы отдохнуть, а я почитать книгу или подготовиться к экзаменам. Я был наивным дураком…

— Ты попал под воздействие Эммы, когда встретился с Шоу? Поэтому не смог защититься? — Эрик подается вперед, ловя каждое слово.

— Нет. К тому моменту Эмма была уже слишком слаба, чтобы удержать контроль над другим телепатом. Она все еще могла поддерживать телепатический заслон, скрывающий мутантов и людей Шоу от чужих глаз. Он был не слишком прочный, но я ведь и не пытался сопротивляться ему, потому что не знал о нем.

Их беседа похожа на допрос, но Эрику нужно все знать.

— И долго она была в Церебро? — он чувствует отдаленный укол жалости к этой женщине, еще одной жертве больного психопата.

— Всего пару лет. У нее был потенциал, но Шоу не учел, что человеческий мозг, пусть и мозг телепата, не способен выдерживать такие нагрузки, которые дает Церебро. Ты… — Чарльз тяжело задышал, будто даже говорить об этом ему было невыносимо. — Твой разум как будто постоянно размазан по всей планете и вынужден каждую секунду анализировать происходящее, чужие разумы. При этом ты ощущаешь свое тело, тяжелое и прикованное к кровати, можешь двигаться, хоть и с трудом, видишь кого-то или что-то, с кем-то говоришь, если нужно. И постоянно плывешь в этом бесконечном анализе. Это как перебирать огромный мешок мелкой крупы, очень быстро и без возможности остановится хотя бы на секунду. Будто бы ты — это каждый житель планеты и никто конкретный одновременно. И тебе хочется все время собраться во что-то целостное, единое, но охват Церебро слишком огромен, чтобы это было возможно.

Он замолкает, чтобы вдохнуть. Его щеки красные, а пальцы судорожно сжимают покрывало. И Эрик понимает, что, скорее всего, Чарльз никому этого не рассказывал раньше. А если и говорил, то навряд ли кто-то из местных стариков или больных смог бы разделить с ним эти чувства.

Он встает с постели и наливает воды в стакан, чтобы дать Чарльзу.

— Спасибо.

Они молчат недолго. Чарльз успокаивает дыхание, чтобы продолжить. Его взгляд бесцельно блуждает по комнате, нервно перескакивая с одного безликого предмета на другой. Словно он и сейчас не может собрать себя воедино, теряясь в окружающем пространстве.

— В общем, Эмма сошла с ума. Не выдержала этого. Она и так продержалась слишком долго. Шоу искал ей замену, и я был просто находкой… — он крутит в пальцах стакан, рассматривая его прозрачное стекло.

— Эмма тоже была подростком?

Чарльз поднимает на него взгляд.

— Нет. Ей было около двадцати пяти, когда я оказался у Шоу. Он рассказал моей матери «правду». Что я опасный мутант, и он излечивает таких, как мы, от недуга… Я думал, что с помощью своей силы могу справиться с любым человеком, который попытается причинить вред мне или моей семье. Я был слишком наивен и поплатился за свою глупость… — Чарльз прикрывает глаза, и во всем его облике скользит сожаление, горьким пеплом оседающее на языке. — У него был чертов шлем из необычного сплава, защищавший его от моей телепатии. К тому времени, когда я понял, что имею дело не с каким-то психованным охотником за головами, а с тем, кто стоит у руля, было уже поздно…

Двенадцать лет поисков и убийств, бесполезного сопротивления, отчаяния только потому, что, будучи подростком, Чарльз оказался слишком самонадеян.

— Я слишком много возомнил о себе, забыл об осторожности и поплатился за это…

Он делает судорожный глоток воды из стакана.

— Ты был подростком, а Шоу — взрослым сукином сыном, который не гнушался использовать любые средства ради достижения своих целей. Я бы не стал возлагать вину на шестнадцатилетнего сопляка, не умеющего управлять своей силой.

— Но я умел, — Чарльз поднимает на него печальный взгляд и грустно улыбается, — но спасибо за поддержку, — он вздыхает тяжело и решает продолжить: — Ты прав, Шоу не смущали насилие и шантаж. У него было не так уж много времени. Эмма была на последнем издыхании. Церебро дышало на ладан, и его ученые в срочном порядке калибровали машину под нового подопытного. Я, как и ты, пытался сопротивляться, думал, что скорее умру, чем позволю Шоу использовать меня в своих планах.

— Он взял на мушку твою семью, не так ли?

— Как видишь, я еще жив. Шоу оказался хорошим психологом, не только врачом. Он знал, на что надавить, как манипулировать. Знал, что я попытаюсь сбежать и что у меня ничего не получится. Он ждал меня в доме, держа пистолет у виска моей плачущей матери. Мы жили… Моя семья была богата, матери в наследство достался большой дом, прислуга… Никого не осталось в живых. Он убил десять человек, и улыбался, держа на мушке мою мать.

— Я буду делать это снова, и снова, и снова, Чарльз. До тех пор, пока ты не усвоишь одну вещь. У тебя нет выбора, мой дорогой. Кровь этих людей уже на твоих руках. А ведь у каждого из них была семья, дети, может, даже внуки… — Шоу косится на старика-садовника, лежащего ничком в луже крови у дивана.

Мать не плачет, она только всхлипывает и невидяще смотрит куда-то мимо плеча Чарльза. По ее щекам стекает тушь, помада размазалась, и скулы идут красными пятнами.

Чарльз в ужасе смотрит на их гостиную. Белая мебель залита кровью, кровь на стенах, на торшере, течет по полу, подбираясь к его ботинкам. Он никогда не видел столько крови… И никогда в этом доме еще не было так тихо.

На Шоу шлем, и Чарльз слышит один единственный разум в особняке. Его матери. Он кричит, но его словно заело.

«Прости меня, Чарльз… Прости… Прости, Чарльз… Прости… Беги…»

— Не трогайте ее, прошу. Отпустите мою мать… Она ничего не сделала, — Чарльз не знает, что делать.

Сердце колотится где-то в горле. Он сбежал из-под стражи из психиатрической клиники, как только перестали действовать седативные препараты**, сдерживающие его телепатию. Добрался до дома, убедив таксиста, что он уже заплатил, хотя в кармане у него не было ни цента, а одет он был в больничную пижаму.

— О нет, Чарльз. Она сделала. Самый прекрасный подарок, который я только мог получить! Она привела тебя ко мне в клинику. Сама. Скажи: «Спасибо, мамочка»! — он смеется, тыча дулом пистолета ей в затылок.