Две жизни

Чего ж не понять. Для этого и звал, сукин сын.

— Понял, Николай Васильевич.

— Ну и лады, раз понял. О себе не беспокойся. Раз ты меня понял, я о тебе позабочусь. Уже позаботился. Я друзей в беде не бросаю. Из органов, конечно, тебя за потерю бдительности отчислят. Но не больше. А если бы сказал что не надо, могли бы и больше. А так — только отчислят. Но ты кубари свои не выбрасывай. Уже приказ по Московскому Военному Округу заготовлен о присвоении бывшему курсанту спецшколы Лютикову воинского звания лейтенанта. Просто лейтенанта. Командующий Округом имеет такое право. Приказ заготовлен, но еще не подписан. Как только с тобой у нас дело закончат, так на следующее утро приказ положат на подпись. У Дремина друзья везде есть. Не друзья, впрочем. Я ведь многое могу сделать. Вот и слушаются меня умные люди. А с приказом о присвоении звания и командировочное предписание будет готово. Чтобы, значит, отправлялся лейтенант Лютиков в такой-то город, где находится на переформировке стрелковая дивизия номер такой-то, и чтобы приступил лейтенант Лютиков к исполнению обязанностей адъютанта командира этой дивизии полковника такого-то. Как, товарищ Лютиков, пока еще сержант государственной безопасности Лютиков, согласны быть адъютантом комдива? Вы же, товарищ Лютиков, через пару дней станете рядовым необученным. А присягу воинскую вы принимали. Так что дорога ваша, если не в адъютанты комдива, то в пехоту матушку, трехлинейную таскать. Шучу я, Сереженька, шучу. Давай выпьем за будущего адъютанта. Что ж ты не благодаришь за заботу, Сергей Иванович?

— Спасибо, Николай Васильевич, вовек не забуду.

— Теперь иди, Сереженька. Устал я за последние дни. Не так легко все устроить. А надо было. Я ж к тебе, как к сыну. Как с тобой наши заниматься кончат, они тебя в штаб Округа откомандируют. Там, может, пару дней подождать придется, но не больше. Ты перед отъездом позвони, Сереженька. Чтобы я спокоен был, что все у тебя в порядке.

Глава VII. БОРИС

1.

Сегодня воскресенье, можно не торопиться, но Борис Александрович проснулся, как всегда, в шесть утра. Первые минуты заполнены автоматическими движениями. Не отрывая головы от подушки, протянул руку, взял с тумбочки упаковку нитросорбида, вытащил две таблетки, включил транзистор, постоянно настроенный на Би-би-си Уорлд Сервис. Только после этого сел, свесил ноги, запил таблетки, минут десять слушал ньюс. Скучно. Ничего нового.

Вдруг вспомнил. Сегодня не просто воскресенье. Сегодня день рождения. Шестьдесят два. Старик. В пятницу, после заседания кафедры, Алексей Иванович велел запереть дверь кабинета, на стол поставили бутылки — коньяк, шампанское, два торта, включили электрический самовар. Алексей Иванович произнес стандартную поздравительную речь, хорошенькая аспирантка преподнесла цветы, Борис Александрович поцеловал ей ручку, произнес ответный тост за кафедру. Ежегодный ритуал. Штамп.

Обычная «стенокардическая» зарядка, контрастный душ. Сегодня надо быть в форме. Вечером придут дочери. И, чего доброго, с мужьями. Ничего не поделаешь. Придется терпеть.

Все утро поздравительные звонки. С утренней почтой открытки, телеграммы. В двенадцать позвонила Лена.

— Это я. Поздравляю. Будь здоров, пожалуйста. Можно, я забегу часа в два? Никого не ждешь?

— Спасибо. До семи никого не будет.

— Мне до семи не надо.

Лена пришла точно в два часа. раскрасневшаяся, на улице морозно не по-ноябрьски. Боже, как она похожа на ту молодую девушку, нет, женщину в черном платье, которую он увидел и полюбил четверть века назад. Только морщинки у глаз, и талия не такая тонкая, а губы те же, мягкие, теплые.

— Здравствуй, милая. Я рад.

— Я тоже. Ну, все, поздоровались. Хватит, а то прическу испортишь. Я ради твоего дня три часа с утра у моей парикмахерши очереди ждала. Это тебе шарф, чтобы зимой не мерз. И шампанское. Не для тебя, мне, за твое здоровье выпить. У тебя шампанского, конечно, нет, а если есть, так ты ведь на меня не рассчитывал. Вечером, наверное, дочек ждешь. И академика. Не люблю его. Ничего плохого мне не сделал, а не люблю. Ходит к тебе грехи замаливать.

Быстро пробежала по комнатам.

— Господи, грязь какая. А ведь, небось, после моего звонка прибрался. Представляю, что раньше было. Что ж, у девок твоих времени нет, чтобы хоть раз к отцу зайти, элементарный порядок навести?

— Ты же знаешь, милая, я их сам не пускаю. Привык один.

— А зачем они тебя слушаются? Ладно, ступай на кухню. Я пока здесь уберусь, потом прогоню тебя в комнаты, приведу кухню в приличный вид, чтобы можно было без отвращения посидеть и твою некруглую дату отметить.

Через час уже сидели в прибранной кухне. Чистой скатерти не нашлось, но клеенка вымыта. Лена принесла не только шампанское. Фруктовый салат, кусок вырезки, хачапури.

— У тебя же пустой холодильник. Только недопитые пол- литра, жестянка бычков в томате и банка маринованных болгарских помидоров. И яйца, конечно. Ты же яичницу замечательно готовишь! Чем ты своих гостей кормить собираешься?

— Сами принесут. Я их не приглашал.

— Хорошо, но обедать все-таки надо. Суповые пакетики хоть у тебя есть?

— Есть. Харчо.

— Ставь на стол свою водку. Ты ведь шампанское не пьешь. И помидорчики себе на закуску. Я быстренько суп сделаю, из вырезки бифштексы окровавленные, very rare, как говорят американцы. И хачапури согрею. А шампанское пусть пока в морозилке лежит.

Пообедали. На диване посидели, помолчали. Борис Александрович стихи почитал. Не очень долго, но почитал. Все, как раньше, и все не то. Лена говорила о внуках, о нелегкой жизни бабушки на пенсии.

— Это тебе не работать. Здесь не схалтуришь.

Уходя сказала:

— Женился бы ты, что ли. Смотреть на тебя одно расстройство. Не решился в свое время наши жизни повернуть, теперь поздно. Я тебя не ругаю. Ведь и я не решилась. Если бы решилась… да что об этом говорить сейчас? А жениться тебе надо. Страшно так жить, ни для чего и ни для кого. Вот и стихи читаешь старые. Новых нет? Ну, прости, прости. Я ведь тебя люблю. Никого, кроме тебя, так и не полюбила. Не очень веселый ты человек, но почему-то после тебя с любым скучно. А сейчас за тебя больно.

Ушла.

Если не обманывать себя, она права. Ни для чего и ни для кого. И в институте делать ему уже нечего. Только обуза. Наука стала неинтересна. Возня с малосущественными вещами. Он давно перестал быть наивным альтруистом. Никакая наука людям помочь не может. То есть прибавлять счастья не может. Занимался наукой, потому что было интересно. А теперь неинтересно. И лекции читать все трудней. Уходить надо. То-то Алексей Иванович обрадуется. И на кафедре станет веселее. Такой ажиотаж поднимется. Как использовать лишние четыреста рублей фонда заработной платы? Взять новых или повысить старых? А он прекрасно проживет на пенсию. Не так уж много ему надо. И дело найдется. Настоящее дело. Может быть и стихи, хотя вряд ли. Давно хочется продолжить записки о войне, начатые в сорок третьем, в запасной бригаде. Вместе с военными стихами может получиться настоящее. Во всяком случае правильное. Пока только "В окопах Сталинграда" почти без фальши. Писать без цензуры. Без самоцензуры. Писать для себя. Без надежды, да и без желания видеть опубликованным. Наверное, сможет. Только так можно писать честно, почти совершенно честно. Немножко лести себе не избежать, как ни старайся.

А жениться, найти няньку, чтобы заботилась на старости лет, нет уж, увольте. С годами становишься все более нетерпимым. Он и раньше не выносил жизни бок о бок, всегда предпочитал одиночество. Единственный человек, с которым, кажется, мог бы жить, именно жить, вместе — Лена. Но так ни разу и не пришлось.

Так решил? Решил. Надо сегодня сказать дочкам, когда придут. Вот галдеж поднимут! Действительно, старый идиот. Другие до девяноста лет цепляются за деньги, за положение. Геронтократия! Но кажется, последние годы доживает. Придут молодые. Вряд ли будут лучше старых, но что-то изменится. Самому вовремя уйти.

Борис Александрович заметно приободрился. Сегодня действительно праздник. Принято решение. Он знал — не передумает. Завтра скажет на кафедре. Захотелось сразу же начать. Достал потрепанный портфель со старыми бумагами. Вынул ученическую общую тетрадь. Стихи сорок второго года. Каракули бледными фиолетовыми чернилами на карандашной бумаге. Читал и перечитывал часа два.

2.

— Великанов, на линию!

Даже задремать не успел. Шесть часов отдежурил у аппарата на КП батальона и только сменился, — обрыв нитки в третьей роте. КП в крайней избе, а третья рота окопалась за леском, метров восемьсот от деревни. Связь протянута по опушке, сам Борис и тянул позавчера ночью. Было темно и тихо, по опушке тянуть легче, чем через ельник. А теперь опушка простреливается, наверное, и нитку снарядом перервало. Уже рассвело, немцам с высотки подходы к нашим позициям как на ладони. Снарядов не жалеют, лупят из орудий по одиночкам.