Две жизни

Без пяти шесть, как всегда, Бориса разбудил дежурный связист.

— Пора, товарищ лейтенант.

Стараясь не разбудить похрапывающего Шерешевского, Борис быстро оделся (по утрам все-таки прохладно), в землянке связистов выслушал донесение комбата-3, старшего лейтенанта Мурыханова, командовавшего в эту смену четырьмя врытыми в землю боевыми машинами на передовой, тут же отбарабанил рапорт дежурному в штабе полка на Большой земле. Вышел на полянку перед блиндажом. Полянка не настоящая, месяц назад немецкими снарядами расчищенная… За Днестром солнце уже поднялось над горизонтом, и косые его лучи ласкали лицо, обдуваемое легким прохладным ветерком. Настроение — щенячье.

Почему, собственно? Вчерашний вечер? В первый раз за все годы в армии встретил человека, с которым можно и хочется разговаривать. То есть говорить научился со всеми, приятелей всегда полно, но на самом деле — три года одиночества. А здесь, вроде, можно заслонку открыть. Подожди, Борька, не спеши радоваться. Капитан этот, конечно, свой парень, разговор поддержать может, но насквозь не просвечивается. Что партийный — ничего не значит. Все офицеры партийные, да и самому Борису все труднее отговариваться.

Сунул голову в блиндаж.

— Подъем, капитан! Уже солнце во всю шпарит, скоро немцы утреннюю побудку начнут, надо искупаться успеть. Вставай, вставай, нечего! Сегодня будешь весь день с Малой землей знакомиться. Имей в виду, мы пехотными сортирами пользуемся, отсюда метров триста, азимут шестьдесят, если забыл — восток-северо-восток.

Вдоль берега до передовой полкилометра. Спрыгнули в ход сообщения. Молоденький лейтенант, комвзвода, сидевший на шинельной скатке у пулеметного гнезда, лениво поднял голову.

— Привет, Борька. Куда так рано собрался?

— Вот, познакомься, капитан Шерешевский, наш новый ППШ-1. Показываю Малую землю. А это лейтенант Веселов, пехота — царица полей. Сторожит неусыпно, чтобы немцы по глупости снова войну не начали. Их окопы параллельно нашим дугой метров в восьмидесяти- ста по всему передку проложены. Но уже давно тихо. Кроме утренних и вечерних получасовых концертов сутками ни одного выстрела. Такое неподписанное перемирие. Ладно, Александр Иванович, пошли дальше, а то к завтраку опоздаем. Ход сообщений вырыт на совесть, почти всюду в рост, так что можно не нагибаться. Кое-где, однако, есть халтурные участки. Так ты там голову все-таки наклоняй: перемирие перемирием, а вдруг какой-нибудь ретивый снайпер захочет лишнюю галочку на прикладе вырезать.

Через минут пятнадцать тупик.

— Здесь, Саша, придется по земле. Метров пять. Кто по-пластунски, кто пригнувшись. Сплошной камень. Когда рыли, лень было долбить.

Ногу на ступеньку, прыжком вверх. Слегка наклонившись, несколько неспешных шагов и снова в окопе. Обернулся. Посмотрим, капитан, что ты за птица.

Шерешевский уже наверху. Выпрямился во весь рост, посмотрел в сторону немцев и, словно нехотя, медленно прошел перемычку. Фанфарон!

Фруктовый сад кончился. На краю леса несколько врытых в землю самоходок и танк. За танком на расстеленных плащ-палатках перед большой землянкой человек десять молодых офицеров и солдат.

— Старшой, выходи, начальство прибыло.

Из землянки поднялся высокий худой старший лейтенант.

— Привет, Фазли! Какое мы тебе начальство? Знакомься, новый ПНШ-1, капитан Шерешевский. Комбат-3, старший лейтенант Мурыханов. Вы завтракать собрались? Нас покормите?

После завтрака пошли лесом. Собственно, по окопам Борис повел сначала только с тем, чтобы посмотреть, как Шерешевский тот кусок переползать будет. Саша, конечно, понял и марку не уронил. Некоторые сосунки бравируют по неопытности. Но этот, вроде, войну понюхал, глупое безрассудство от настоящей храбрости должен отличать. Значит, понимал, что испытание проходил: может ли рискнуть, страх преодолеть? Может. Для Бориса это было важно. Люди, не умеющие заставить преодолеть страх перед физической опасностью, теряющие достоинство и облик человеческий, вызывали в нем брезгливую жалость. Понимал, что они не виноваты, так устроены, но противно.

Дошли до явно обжитой поляны. Сколоченные из гладко обструганных досок столы под навесом, несколько больших палаток, бревна землянок аккуратно покрыты дерном, земля подметена. Проходивший быстрым шагом из одной палатки в другую офицер с папкой в руках козырнул, улыбнулся и кивнул Борису.

— Это Александр Иванович, штаб пехотной дивизии, а от силы один полный батальон наберется. Ты сюда из Одессы ехал. Небось техники и пехоты на той стороне хватает?

— Хватает.

— То-то и оно. А нам ничего не дают. Слава богу, немцы не рыпаются. Значит, к удару готовимся. Недолго нам здесь загорать. Ты меня подожди немного, я в эту землянку к дивизионному переводчику загляну, книжку поменять.

Через минуту выбежал, пряча на ходу в полевую сумку обернутую в газету книгу. Пошли дальше.

— Хороший парень. Он меня литературой снабжает. Я здесь "Майн кампф" прочел. А сейчас читаю Карла Мэя, уже четвертый роман беру. Слыхал? Любимый писатель Гитлера. Главный герой — немецкий искатель приключений в Америке. Защитник несчастных индейцев от жестоких империалистов янки. Пишет лихо, но довольно однообразно. Уже надоедает.

— А ты немецкий знаешь?

— Да. У меня мама в Германии училась.

— Ну, и как тебе "Моя борьба"?

— Муть, конечно. Примитивно. Такая смесь наглости, самолюбования, ненависти и сентиментальности. Но написано мастерски. Адресовано точно. Недаром он их всех, ну, почти всех, охмурил. Я в сорок втором многих немцев допрашивал.

— Человека охмурить легко. И не только немцев.

Борис посмотрел на Шерешевского. Нет, никакой улыбочки. Лицо серьезное. Воротничок застегнут, как вчера. Образцовый советский офицер.

Когда подходили к себе, Шерешевский спросил:

— Слушай, Борис, а кто у вас в полку смерш?

— Есть такой красавчик, Коля Травин. Строгий мальчик. Нет, не так, чтобы совсем ни с кем не общался, даже выпить в компании может, но все же держится на расстоянии. Живет в крытом фургончике со своей ППЖ — машинисткой Особого отдела. Туда даже Курилина не всегда пускают, все секретно. Немцев очень не любит, близко к ним не приближается, в тылах полка с помпохозом время проводит. А что интересуешься?

— Да так, на всякий случай.

Знакомство с Малой землей, списочным составом, с планом действий в случае немецкой атаки (на кой эти планы, если начнется, никто о них не вспомнит), с кодированными номерами начальства, много времени не заняло. После обеда Борис сказал:

— Я на ужин пригласил переводчика из дивизии, Леню Морозова. Он для украшения компании фельдшерицу из медсанбата приведет. Наш фельдшер долдон долдоном, а эта Раечка девочка приятная, поет хорошо. Леня гитару принесет. Ты не думай, никакого офицерского борделя, я и кое-кого из разведчиков позову. Не возражаешь?

Вечером Шерешевского как подменили. Гимнастерку расстегнул, рассказывал с акцентом смешные грузинские истории, кончающиеся неожиданным тостом, со вкусом ухаживал за Раечкой, преувеличенно восторгался ее пением. Потом сам взял гитару. Пел русские и цыганские романсы, пел под Лещенко, под Вертинского. Пел почти профессионально, актерски. Раечка и разведчики слушали, не спуская глаз.