Две жизни
Шрифт:
4 октября 1944
Моя родная!
Извини меня за ложь. Теперь я решил написать правду. Думаю, что война для меня кончилась. 30 сентября, в том же бою, в котором погиб Сашка, но на час раньше, я был ранен в ногу пулей навылет. Так как кость не задета, то я думал, что речь идет о двух неделях, и даже не лег в госпиталь, а лежал при части. Но рана, а особенно сильный ожог — выстрел был с близкого расстояния — оказались очень паршивыми, началось гниение. Сегодня ложусь в госпиталь. Возможно, отнимут ногу до колена, а может и нет. Но как бы там ни было, дело идет о месяцах. Постараюсь попасть в Москву, так что скоро мы увидимся. Не огорчайся, родная, думаю, что ногу не отнимут. Писем мне не пиши: пока некуда. Кстати, имей в виду, что я курю теперь больше, чем папа. Не волнуйся, жди. Целую. Борис.
5 октября 1944
Моя родная!
Можешь вполне успокоиться. Моя нога останется при мне. Валяться мне еще придется прилично. Я лежу в первом госпитале. Очевидно, на днях эвакуируют дальше в тыл. Я приложу максимум усилий, чтобы в результате попасть в Москву. Думаю, что удастся. Итак, я начинаю свое странствие. Вот мой багаж: полевая сумка (немецкая), пистолет (немецкий), две пары шерстяных носков (немецкие). Одет: сапоги (немецкие), шинель (болгарская),
7 октября 1944
Моя родная!
Я уже во втором госпитале. За окном широкий, медленный, как его называют болгары, "Белый Дунай". По нему пароходы ходят до Одессы. А от Одессы трое суток поездом — и Москва. Отсюда я уеду завтра. Вчера прочел "Философию этики" по-болгарски. Очень интересно, но много неполного и неверного. Очевидно, такие сложные вещи, как причины и законы человеческого поведения, объяснить полностью нельзя. Но об этом я поговорю потом. А сейчас всего хорошего. Борис.
8 октября 1944
Моя родная!
Сегодня или завтра утром уезжаю на сан-поезде отсюда. Вероятно в Россию. Вчера была перевязка, и доктор сказал, что это дело не меньше, чем на два месяца. В общем мне бы только попасть в Одессу. Со мной вместе один раненый летчик, и он устроит нас обоих на самолет до Москвы. А в Одессу мы попадем во что бы то ни стало, если не довезут, сами доберемся. Плохо то, что мы оба не можем ходить. Итак, жди. Если не приеду, значит придется ждать довольно долго, пока не вылечусь окончательно. Поживем — увидим. Б.
15 октября 1944, г. Тульча, Румыния
Моя родная!
Мне не везет. Проехал две страны и на границе России лег окончательно в госпиталь. Дальше меня не повезли, а добираться самостоятельно я еще не могу: на костылях далеко не уйдешь. Лежать мне здесь месяца полтора, так что можешь написать пару писем. Лежать довольно скучновато, но в общем неплохо. Даже книги есть. Война кончается, так что жди. А пока — лежу, читаю, курю.
Б.
17 октября 1944.
Лежу, читаю, курю. Прочел "Блуждающие звезды" Шолом-Алейхема. Очень хорошо. Скоро будет нечего курить — сигареты кончаются. Пишу небольшую вещицу, вроде поэмы. Надеюсь привезти ее домой сам. Если нет — пришлю.
На другой день. Вчера вечером прочел биографию Спинозы. Довольно интересно. Он считал, что истинное счастье человека заключается в искании и познании истины, т. е., говоря по-нынешнему, в научной деятельности. Это неверно. Здесь все зависит от темперамента. Всякая работа, всякий образ жизни, наслаждения, которые полностью захватывают духовные и физические силы человека, создают счастье. Во время боев, непрерывно рискуя, при предельном напряжении всех сил я был счастлив. Почему курить приятно? Никотин заставляет сердце биться быстрее, ты возбужден, возникает искусственное волнение, а это наполняет жизнь. После одного боя в Бессарабии, когда мне пришлось не с далекого расстояния, а в упор, т. е. почти расстрелять, нескольких немцев, наступила реакция, подавленное настроение, нечто вроде угрызения совести. Но после полумесячной передышки мне опять захотелось в бой. И когда где-то наши воюют, а я сижу в тылу, мне завидно. Это абсолютно то же самое, как когда азартный игрок не может спокойно смотреть на игру: руки чешутся и хочется поставить. Но теперь, когда я уже три недели живу в спокойной обстановке, читаю, пишу, — мне страшно не хватает умственной работы, настоящего дела. Ты знаешь, моя родная, что скоро мой день рождения. Мне будет 23. Это ужасно много. Я столько времени потерял. Но я не жалею. Я увидел три страны. Я прошел Румынию, Болгарию, Югославию и имел глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Я лучше узнал людей и себя. Я никогда не смогу жить спокойно: мне надо, чтобы что-то захватывало меня целиком. Потом я узнал, что я ничего не боюсь. Это не хвастовство. Я узнал настоящую дружбу. Я понял теперь, что те, кого я раньше считал друзьями, даже С.Л., — просто приятели, что настоящая дружба явление гораздо более редкое, чем настоящая любовь. Сашка был настоящим другом и исключительным человеком. Когда-нибудь я расскажу тебе о нем подробнее.
Нога моя потихоньку заживает. В последние дни стал опять плохо слышать на правое ухо. Дело в том, что, — я тебе не писал в свое время, — на "Малой земле" у Днестра я был контужен снарядом и тогда временно потерял слух на одно ухо. Потом прошло, но не совсем. Вот и все мои новости. Целую.
Б.
19 октября 1944
Моя родная!
Вчера я написал тебе большое письмо. Боюсь, что ты не так меня поняла. Война страшная, жестокая вещь. Она противна человеческому разуму и унижает человеческое достоинство. Но азарт боя, желание риска не связаны с рассудком. Это просто жажда полноты жизни, напряжения духовных и физических сил. Я не вижу большой разницы между смертельным риском, игрой в очко и решением захватывающей научной проблемы. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Думаю, что нет. Наверное, я сумасшедший, и мне воевать нельзя. Сашка тащил меня после ранения, ругался и говорил, что больше меня не пустит в бой, а сам полез. Больше этого не будет. Война кончается. До сих пор мне везло. Повезет и до конца. Целую. Б.
21 октября 1944
Моя родная!
Я пишу тебе каждый день, потому что больше мне нечего делать. Читаю много, но книг мало. Пишу довольно много. А в общем скучно. Вчера долго играл в преферанс. Выиграл. Сегодня думаю кончить маленькую поэмку. Если кончу — завтра напишу ее тебе. Я хотел сперва написать ее о Сашке, но не смог. О нем я не могу думать спокойно. Сегодня я читал весь день статью Толстого "Что такое искусство?". Читал не в первый раз. Вкратце его основные выводы можно выразить так: то произведение искусства хорошо, которое, во-первых, служит нравственно- религиозным целям, так сказать, Добру с большой буквы, а, во-вторых, понятно всем без исключения. На основе этого он рассматривает и отрицает все новое искусство и литературу. Противоречий у него масса. Я не согласен почти ни с одним словом. Но дело не в этом. Я задумался над тем, что же такое в самом деле искусство; почему мы называем одно произведение искусства хорошим, а другое плохим; что такое
красота? И с удивлением обнаружил, что раньше, до войны, я или не имел на это определенных взглядов, или думал совершенно по-другому. Я об этом думал вчера весь вечер, большую часть ночи и сегодня. Конечно, это оттого, что мне нечего делать. А вопрос, хотя я и не имею к искусству никакого отношения, интересный. И вот, что я думаю сейчас по этому поводу. Произведение искусства (роман, рассказ, стихотворение, картина, музыка, созданный актером образ и т. д.) ставит своей целью изобразить определенную область действительной жизни, будь то внутренний или внешний мир человека, чувство, природа, взаимоотношения людей и т. д. Произведение искусства не только изображает, но и дает оценку автора. Беспристрастных произведений искусства нет и не может быть: уже в самой точке зрения, в том, как показывает, кроется оценка. Автор стремится заразить нас этой оценкой, чувством, которое он хотел выразить. Причем делает это не убедительными рассуждениями (это область науки, а не искусства), а с помощью образов и всевозможных приемов заставляет нас переживать те чувства, которые он переживал. С помощью искусства он передает нам свои чувства, ставит нас на свое место, заставляет смотреть на пейзаж, например, с его точки зрения, вкладывает в пейзаж свои ощущения, — и пейзаж вызывает чувство грусти. Это — пример. И хорошо то произведение искусства, которое возможно лучше и полнее добивается этого. И безразлично, какое чувство он выражает, важно, сумел ли он нас им заразить. И насколько. Когда мы смотрим, переживаем действительность, обычно наше внимание разбрасывается, мы редко испытываем какое- либо чувство в полную меру. Настоящее произведение искусства заставляет нас напрягаться до предела. Мы волнуемся, оно захватывает нас целиком, а это всегда наслаждение, потому что единственное настоящее наслаждение человека, единственное, к чему он стремится и чего очень мало кто добивается, это жить полной жизнью, быть захваченным до предела. Когда я читаю хорошую книгу (смотрю хорошую картину, актера и т. п.), я захвачен целиком, думаю, чувствую вместе с творцом и живу так полно, как очень редко в реальной жизни. Разве что сам творю, решаю научную проблему или испытываю азарт боя. Только с этой точки зрения и можно оценивать произведение искусства. А что такое красота — я не знаю. В искусстве красоты вообще нет. А в жизни это настолько субъективно, что об этом нельзя рассуждать. Вот и все. Я надоел, наверное. Нога моя заживает. Жду писем. Целую. Б.22 октября 1944
Моя родная!
Нога потихоньку заживает. Если бы не было больно опускать ее вниз, я бы уже ходил, т. к. вполне могу наступать на нее. Вчера кончил небольшую поэмку. Мне нравится. Прочел (вернее перечел) еще одну статью Толстого "О Шекспире и драме". Как он недобросовестен! Как искажает Шекспира в своем пересказе! И как он мало убедителен! Сегодня читаю философские статьи Метерлинка: "Разум цветов" и др. Довольно интересно, хотя совершенно не научно. Он констатирует факты, указывающие на разум и свободную волю растений, подводя под это мысль о всепроникающем эфире разума, наполняющем мир. Он забывает, что удивительное устройство, целесообразность организма не есть признак разума обладателя. Разум человека заключается не в том, что мы имеем такие удивительные, сложные и послушные машины, как пальцы рук. А в общем интересно. Я еще не надоел тебе своей философией? Мне не с кем говорить. Всего хорошего. Б.
23 октября 1944
Моя родная!
Вчера оделся и с помощью одного костыля проковылял в городское кино, где смотрел американский фильм "Девушки современности". Для такого маленького городка кинотеатр довольно хорош, но удивляет отсутствие фойе. Впрочем в Болгарии то же самое. Я довольно плохо слышу и разбирать быструю английскую речь не был в состоянии, а надписи румынские. Поэтому мой знакомый, румынский еврей из Бухареста, переводил надписи на немецкий. Фильм не очень хороший, но довольно смешной. Изображена современная американская богатая семья, проникнутая ультрасовременными идеями о воспитании, морали и т. п. Наиболее радикальна старая бабушка, которая все время шокирует остальную семью. Содержание довольно бедно, но посмеяться можно. Сегодня весь день читал Метерлинка, не забывая играть в преферанс. Читать его философские статьи большое удовольствие для меня. Несмотря на несколько излишнюю мистику и таинственность, они очень умны и часто верны. Художественные его произведения мне совершенно не нравятся: там мистика не искупается мыслью. Особенно хороша статья "Тревожность нашей морали". Вкратце он говорит следующее. Теперь наше общество переживает время, аналогичного которому нельзя найти в истории. Умирает религия, но не заменяется, как бывало раньше, новой, а оставляет пустоту. Наша мораль исходит из заветов христианской религии, следовательно она повисает в воздухе. Что же нам делать? Отбросить старую мораль, как не имеющую основы? Метерлинк анализирует само понятие морали, доказывает, что нравственный уровень общества вообще совершенно не зависит ни от господствующей религиозной идеи, ни от так называемой "морали благоразумия" и "здравого смысла". Например, 99 % населения в средних веках были уверены, что если они будут жить хорошо, по-христиански, то после смерти им уготовано вечное блаженство. И несмотря на практическую выгоду, мы не знаем более жестокого времени, полного всяческих преступлений. В конце концов Метерлинк приходит к выводу, что три-четыре основные положения высшей «бесполезной» морали надо оставить. Довольно любопытны статьи «Бессмертие» и «Смерть». Но слишком много мистики. Он забывает, что ужас смерти не в неизвестности, не в «бесконечности», а просто в отсутствии жизни. Целую. Б.
25 октября 1944
Моя родная! Лежу, читаю, курю, играю в преферанс, вечером ковыляю к одним знакомым (румынам) напротив госпиталя. Перечитал "Как закалялась сталь", Маяковского. Для разнообразия думаю теперь над политико-экономическими вопросами. Вчера была перевязка. Рана упорно не хочет заживать. Доктор сказал: еще месяц. Б.
31 октября 1944
Здравствуй, моя родная!
Время идет. Моя нога все лучше и лучше. Я уже вполне прилично хожу. Но рана еще не закрылась. Впрочем, это дело дней пяти-шести. А потом еще дней пятнадцать для того, чтобы все поджило окончательно, и я здоровый человек. Перечел очень хороший роман Матэ Залка «Добердо». Он вернее описывает войну, чем Ремарк. У Ремарка слишком много истерии. Я много читаю. Так много, что соседи боятся, что я сойду с ума. Они не понимают, что мой мозг все-таки почти не загружен. Ведь я ничего не делаю, лишь играю в преферанс и читаю беллетристику. Поэтому я чувствую умственный голод и набрасываюсь на книги. Во время боев этого не было: там и без умственной работы я жил полной жизнью. Вчера перечитал "Отцы и дети". Конечно, это лучшее у Тургенева, но меня очень мало волнует. Перечитывал Мольера. "Дон Жуан" очень хорошо. Вот и все. Целую. Б.