Две жизни

— Никак нет, товарищ майор, добровольное подношение благородных жителей, освобожденных от немецких захватчиков.

— Ну-ну. А фрицев, смотрю, намолотили будь здоров.

Уже совсем рассвело. Борис с Поляковым прошли вперед по лощине. Действительно, метрах в ста от самоходок, там, где ночью шли немцы, трупы валялись чуть ли не вповалку. "Царица полей" уже во всю шуровала, — пистолеты и автоматы, часы, сапоги, фляжки со шнапсом. Часа через два, когда подойдут тылы, покойников распотрошат окончательно. Солдатские рюкзаки, офицерские полевые сумки — все будет вычищено.

Тихий стон, русский мат и немецкая ругань. Борис обернулся. Опершись на локти, полулежит обер-лейтенант. Правильные, даже красивые черты лица. Гимнастерка в запекшейся крови. По-видимому, ранен в грудь. Железный крест с дубовыми листьями — все равно что Герой Советского Союза. Малорослый, пожилой пехотинец стаскивает добротные хромовые сапоги, упираясь прикладом карабина оберлейтенанту в грудь. У Бориса комок бешенства подкатил к горлу. Подскочил, взял мужичонка за шиворот. Краем глаза увидел, — Поляков рядом, автомат снял с груди.

— Что ж ты, сукин сын, делаешь? Мало тебе мертвяков кругом?

Солдат вырвался, поднял было карабин, но посмотрев на перекошенное лицо Бориса, выругался и ушел. Борис присел рядом с обер- лейтенантом. Спросил по-немецки:

— Сильно ранены? Встать можете?

— Нет, по-моему, навылет, вроде ничего существенного не задело. Встать, наверное, смогу, но очень ослабел, потерял много крови. Спасибо, что прогнали этого мародера.

Обер-лейтенант говорил тихо, но внятно, на хорошем хохдойч.

— Не за что. Разрешите ваше удостоверение. Оно в планшете? Не беспокойтесь, я сам сниму и найду. Начальник финансовой службы полка. Как это вы ухитрились на такой должности получить такой орден?

— Я не всегда был начфином. До тяжелой контузии я командовал ротой.

— Член нацистской партии?

— Конечно. Член национал-социалистической рабочей партии.

Сказано было твердо, с гордостью. И тут же:

— Послушайте, господин лейтенант (ведь две звездочки это лейтенант, я не ошибся?), что со мной будет?

— Ничего страшного больше не будет. Подойдут наши тыловые части, второй эшелон, вас и других раненых отвезут в госпиталь для пленных, потом в лагерь. Война скоро кончится. Мы победили, это уже всем ясно. После войны вернетесь домой. Думаю, машины придут часа через два, так что у нас есть время. Я хочу у вас спросить. Вы, по-видимому, человек образованный. Вы действительно верите в идеи национал-социализма?

— Верю. И верю, что они победят. Не сейчас. Сейчас мы проиграли. Не вы выиграли, а мы проиграли. Не рассчитали. Но все равно мы победим. Идеи национал-социализма завоюют мир.

— Во все верите? И в расовые теории? Вот рядом со мной старший сержант. Он еврей. Вы его считаете недочеловеком? Низшей расой?

— Его персонально? Нет, не считаю. Вы, и не только вы, не понимаете расовой политики фюрера. Она не направлена против людей, отдельных людей. Евреи — это самый главный, глобальный вопрос. Они — проказа мира. Не тот или другой еврей, а все они, их раса. Их надо уничтожить. Для спасения рода человеческого. Для очищения. И хороших, и плохих, безразлично. Фюрер и мы, немцы, взяли на себя эту тяжелую миссию… Когда-нибудь нас за это благодарить будут. Да и теперь народ, простой народ, инстинктивно чувствует нашу правоту. Я же видел на Украине. Нам приходилось защищать от них евреев. Потому что наша задача не убивать людей, а тем более не грабить людей, а решить великую проблему очищения человеческой расы. Я устал, господин лейтенант, я больше не хочу разговаривать.

Поляков смотрел на немца не отрывая глаз.

— Вы что, Поляков, понимаете немецкий?

— Разбираю немного. Ведь немецкий, товарищ лейтенант, это испорченный идиш. У меня дома говорили на идиш. Смелый мужик этот обер. И насчет хохлов правду говорит. Может пристрелим его, а, лейтенант?

— И не думайте, товарищ старший сержант. Помогите ему дойти до самоходок. Пусть пока там посидит, а то опять разуют. И найдите санитара, перевязать надо.

Прошло два часа. Дел было по горло. Получить у начбоя снаряды на батарею, проследив, чтобы не подсунули одни бронебойные. Заправить баки под завязку. Выторговать у старшины получше сухой паек и энзе на весь численный (до боев) состав.

Борис только присел покурить, как его позвал Поляков.

— Товарищ лейтенант, пойдемте, там наш обер бунтует.

Человек пятнадцать раненых немцев кто самостоятельно, кто с помощью санитаров грузятся на «студебеккер». Обер-лейтенант, уже без сапог и без железного креста (ясное дело, трофей на память), вырывается, кричит. Гимнастерка разорвана, глаза красные. Увидел Бориса.

— Господин лейтенант, скажите им. Я не хочу в плен, я не пойду в плен. Я немецкий офицер, я не могу в плен. Дайте пистолет, я застрелюсь.

— Не дурите, обер-лейтенант. Никто вам оружия не даст. Лезьте в машину. Вы не один, видите, ваши товарищи, есть и офицеры, едут. Рана заживет, все забудется.

— Они могут, я не могу. Боитесь дать пистолет, прикажите застрелить.

Санитар, здоровый парень, старшина:

— Чего он придуривается, товарищ лейтенант? Нам ехать пора.

— Не хочет он в плен. Просит расстрелять.

— Так уважьте его, товарищ лейтенант. Одним фрицем меньше кормить придется.

Поляков тихо попросил:

— Разрешите мне, товарищ лейтенант.

— Подождите.

И немцу:

— Последний раз говорю — на машину.

— Стреляйте. Я голову нагну, в затылок, пожалуйста. Поскорее, пожалуйста.

Поляков достал из-под гимнастерки Браунинг, — разведчики носили пистолеты за брючным ремнем.

— Первый раз таким манером немца кончаю.

Всю жизнь Борис Александрович помнил этого обер-лейтенанта. Сорок лет прошло, а перед глазами отчетливо: стоит, наклонив голову, в рваной гимнастерке, босой, глаза закрыты, сейчас в затылок ударит пуля.

6.

— Лейтенант Великанов!

Строевой шаг никогда как следует у Бориса не получался. Слава богу, поворачивать не нужно: полковник из штаба Фронта, Курилин, Варенуха стояли прямо против места Бориса в строю. Подошел, вытянулся по стойке "смирно".

— Товарищ Великанов! Приказом по Третьему Украинскому Фронту от имени Президиума Верховного Совета СССР за проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками доблесть и мужество вы награждаетесь Орденом Отечественой войны первой степени. Поздравляю с высокой наградой!