Дверь в...

Глаза Эдварда алчно вспыхнули от моей дерзости. Но затем потухли, и он улыбнулся.

– Я сегодня уже пил, спасибо, - загадочно проронил он, и я снова покраснела, вспоминая утренний инцидент. Положила руку на стол ладонью вверх, разглядывая глубокий, еще не заживший и болезненный, порез между большим и указательным пальцем.

Я резала лимон для чая. Рука сорвалась, и кончик ножа жестоко полоснул кожу, очень больно.

– Черт! – я выронила нож, подпрыгивая, побежала к раковине, чтобы смыть кровь, которая капала на стол. Совершенно позабыла, что живу с вампиром.

– Стой, подожди! – закричал он, мгновенно оказавшись рядом. Я замерла, так и не успев подставить руку под струю воды; кровь стекала по моей ладони и капала в раковину.

Подняла голову: Эдвард темными глазами смотрел на капельки, лицо суровое, челюсти сжаты. Я знала, чего он хочет: моей крови. Которая… все равно бесполезно пропадала, падая вниз.

Нерешительно и медленно я… протянула руку, предлагая ему… себя. Он так жаждал этого, но стоял на месте, в глазах – алчность… страсть.

Он моргнул, его темные глаза потеплели, выражая благодарность. А затем торопливо прижался губами к порезу. Было немного больно, но мы уже стали настолько близки, что мне было не жалко для него ничего своего. Сердце тревожно колотилось, но я уже не так боялась, как раньше, что он убьет меня. Только смотрела, как он, закрыв глаза, наслаждается.

Я остановила его только, когда стало совсем больно и начала кружиться голова.

– Хватит? – попросила я тихонечко, запустив пальцы в его бронзовую шевелюру.

Кажется, вседозволенность провоцировала прожорливость, потому что он не сразу остановился, а только тогда, когда я всерьез испугалась за свою жизнь, и мое сердце стало спотыкаться от страха.

Он даже не дал мне обработать рану, тут же прижал к стене, целуя в губы. Его холодный язык проник в мой рот, и железистый привкус моей собственной крови испугал… и одновременно возбудил меня, особенно когда пальцы Эдварда схватили мои волосы. Это было властно… но так чувственно, что хотелось закрыть глаза и полностью раствориться.

Эти действия заставили меня быстро забыть о боли и страхе, которые я недавно испытала.

– А почему ты не кусаешься? – задала я вопрос, когда мы уже сидели за столом, и я попивала свой чай с лимоном. Кухня была обработана сильным чистящим средством, чтобы устранить запах моей крови, иначе он дразнил Эдварда.

В ответ на мой вопрос парень удивленно поднял брови.

– Хочешь стать вампиром?
– опешил он.

В моей голове тотчас же промелькнули сюжеты фильмов, когда жертва вампира становится такой же после укуса. Я настороженно смотрела на Эдварда, пытаясь понять.

– Белла, на моих зубах яд, - сказал он очевидную вещь, которую я слепо гнала от себя все время.

– Спасибо, - поблагодарила тогда я. – Просто я подумала, может, ты даже не умеешь.

Глупо было говорить такое о вампире, Эдвард рассмеялся над моей наивностью. Откинулся на спинке стула.

– В моем мире и кусать-то давно некого, - весело напомнил он. – А здесь, когда я на охоте, то очень даже кусаюсь. – Он широко, опасно улыбнулся, показывая зубы, и я поежилась. Даже если я и закрывала постоянно глаза на его хищную натуру, относясь, как к человеку, Эдвард никогда не позволял мне окончательно забыть, кто он.

– Болит? – спросил Эдвард, глядя на мой порез, вокруг которого расползлось синюшное пятно. Так всегда бывало, если он прикладывался. Сосуды лопались.

– Немного, - призналась я, и Эдвард, воспользовавшись тем, что официант ушел, привлек мою ладошку к себе, целуя рану. Сочувствие в его красивых немигающих глазах позволило бы мне простить ему все, что угодно.

В то же самое время, едва он вдохнул запах моей ладони, и его глаза потемнели, я тоже не без сострадания посмотрела на него, зная, как сильно ему хочется снова ощутить вкус моей крови.

– Это, наверное, ужасно, все время испытывать жажду без возможности унять ее? – спросила я, уже осведомленная, что он ощущает. Это не просто влечение к крови, это постоянная пылающая боль, которую можно погасить только охотой, да и то лишь на короткое время, не навсегда.

– На мой взгляд, смертность куда страшнее, - улыбнулся Эдвард спокойно.

– Я не часто испытываю боль, - поправила я. – В очень редких случаях.

– Это сейчас, - мрачно сказал он, позволяя мне высвободить руку и наблюдая, как я начинаю есть.
– Но только представить… - объяснял он, в его голосе чувствовалось едва скрытое превосходство, - болезни, аварии, катаклизмы, нападения. Вы, люди, можете умереть в любую секунду, поскользнувшись на тротуаре и ударившись головой, проглотив рыбную кость или еще что-то в этом роде. Да даже просто от отсутствия пищи вы начинаете умирать уже спустя несколько дней. Без воды вы живете всего четверо суток. В моем понимании это – мгновение! Вы как мотыльки – хрупкие и беспомощные. Вот я, даже если не буду пить, все равно не умру, понимаешь?

Я кивнула, завороженная его описанием.

– Ваша жизнь отмерена. В сущности, вы живете только в промежутке между двадцатью и тридцатью годами. До двадцати вы ограничены законами и собственными родителями, неопытны, чтобы понять, что именно делает вас счастливыми. После тридцати на вас обрушиваются разочарования, болезни, иногда неизлечимые, несущие не меньшую боль, чем испытываю я. Так стоит ли такая жизнь того, чтобы ценить ее? – он многозначительно помолчал.
– Нет, Белла, я готов потерпеть, но я бы не хотел быть таким, как ты. Это ужасно, на мой взгляд.

Я ошеломленно моргала, глядя на него. То, как он это описал, действительно внушало ужас. Я представила себе бабочку-однодневку, которая, не успев родиться, уже начинает умирать. Такими мы, вероятно, и виделись Эдварду.

– Но ты же говорил, в вашем мире вампиры тоже умирают?

– Но не так банально, Белла! – воскликнул он. – Мы умираем в борьбе, мы равны по силе. Мы не умираем от бунта природы, или немощными стариками, или смертельно больными. Не умираем из-за нелепой случайности.