Двойник
Шрифт:
– Если не ради себя, то ради меня, - говорит он резко, - разве этого не достаточно, чтобы попытаться?
Каждое его слово ранит меня. Сначала мне казалось, что я с легкостью смогу держать Корда подальше от линии огня. Я ведь думала, что он хочет быть рядом из-за чувства вины и данного им обещания. Но как принять то, что заставив полюбить себя, он сделал меня уязвимее… и в то же время сильнее?
Я слышу, как он выдыхает в ответ на мое молчание. Он устал до изнеможения от беспрерывной борьбы в отношениях со мной. Но в его тихом прерывистом голосе, когда он встает и засовывает руки в карманы, слышна только острая тоска:
– Я не могу заставить тебя бороться, Вест, или почувствовать себя той, которая
– С этими словами он уходит, направляясь наверх.
Дверь его спальни со стуком закрывается.
Его слова эхом отзываются в моём сознании.
Я действительно люблю тебя.
Завтра сюда заявится мой Альт. Осталось четыре дня.
И все вдруг становится очевидным, как никогда, встаёт на свои места, целиком и полностью обретает смысл. Остаётся лишь удивляться, как я могла когда-либо, хоть на миг, на один вздох, хоть единой частичкой себя, думать иначе.
Когда мне на телефон приходит сообщение о новом страйкерском заказе, я, услышав краем уха жужжание и едва взглянув на экран, не отвечаю. Я слишком возбуждена, лихорадочно обдумывая, раскладывая и планируя свои шаги. В конце концов, это самый важный заказ в моей жизни. И от меня потребуются все силы, чтобы его выполнить.
Когда я прокрадываюсь через заднюю дверь, луна все еще ярко освещает улицу холодным белым светом. Далеко на горизонте я вижу первые розоватые проблески дня. В отдалении возвышается высокий, зазубренный край железного барьера, который на расстоянии кажется тонким и легким, как паутина. Очень холодно. Дыхание превращается в плотный пар.
Если Корд заметит, что я ушла, то записка, которую я ему оставила на диване, должна все объяснить. Надеюсь, он увидит ее прежде, чем начнет сходить с ума.
Я даю себе пять минут. Пять минут, чтобы пробраться внутрь, взять то, что мне нужно, и вернуться обратно. Еще пять минут я должна верить, что она все еще в Гаслайте, сидит где-то и терпеливо ждет вестей от мертвеца.
Я срываюсь с места, как только оказываюсь на обочине. С пистолетом в руке я бегу по улице, готовая броситься на любое движение, которое может быть или не быть угрозой. Это больше не просто дома и окна, а лица и обманчивые глаза. Не просто деревья и кусты, а идеальная засада для стройной пятнадцатилетней девушки. Для девушки с достаточно темными волосами, чтобы раствориться в тени, не то, что с моим сияющим блондом.
С того момента, как ты получаешь назначение и принимаешь решение податься в бега, жизнь меняется самым кардинальным образом. Вопрос уже не ставится о том, что ты собираешься делать сегодня, что есть, куда пойти. Вопрос в том, как ты собираешься выжить, пока не наступит новый день. То, что ты переживал из-за экзамена или сочинения больше ничего не значит. Вместо этого ты учишься, как быть параноиком. Учишься различать шорохи за спиной. Учишься умолять, красть и двигаться в темноте.
Учишься тому, что не можешь больше пойти домой. По крайней мере, до тех пор, пока не станешь завершившим.
Оказавшись у своего дома, я останавливаюсь, чтобы убедиться, что внутри до сих пор нет никаких признаков жизни. Несмотря на то, что это мой собственный дом - и именно потому, что это он - я не могу пойти туда вслепую. Мой дом стал ловушкой, точкой пересечения, где в девяноста семи случаях из ста все заканчивается плохо. Не уйти из дома означает сдаться; вернуться - самоубийство.
Света нет. Я должна попытаться.
Я бросаюсь к стене и двигаюсь вдоль нее, пока не достигаю заднего двора. Подойдя к задней двери, я ввожу код натренированными пальцами. После того, как замок издает щелчок, я поворачиваю круглую ручку и открываю дверь. Дверь всё ещё качается на петлях, когда я понимаю, что вообще не должна была вводить код, так как она не
должна быть заперта.Каким-то образом она вошла. Этим путем, через задний вход, который не видно? Тогда как она умудрилась запереть за собой дверь, когда это просто невозможно? Невозможно, не имея кода или запасного ключа, который я давным-давно потеряла…
Все еще сомневаясь, но понимая, что времени на раздумья нет - по крайней мере сейчас - я вхожу внутрь и закрываю за собой дверь. Запираю замок и, даже не подозревая, что задерживала дыхание, выдыхаю, всколыхнув застоявшийся воздух. И сразу улавливаю, среди затхлости, те самые знакомые запахи, особые запахи, которые наполняя каждый дом, создают его личный неповторимый запах.
Я чувствую эвкалиптовый запах маминого крема для рук, резкий металлический запах, который никогда не смывался с рук отца и запах масла, которым Ави смазывал свои ножи. Я чувствую запах, покрытого потом, спортивного инвентаря Люка, и его любимого цитрусового шампуня. Я чувствую карамельный аромат гигиенической помады Эм, и запах мятных леденцов, к которым она пристрастилась. Все это прошло, но по-прежнему здесь. Покидая этот дом, я не чувствовала ничего. Теперь я чувствую слишком много.
Стоя посреди кухни, я позволяю им захлестнуть меня - теням и очертаниям всего, что так привычно и знакомо - и я не в силах сдержать нахлынувшие слёзы. В такие моменты, когда преобладает боль, я могла бы с лёгкостью снова впасть в блаженное оцепенение… если бы это не значило, что надо пренебречь Кордом. Я не могу вернуться к состоянию бесчувственности, если для этого нужно его разлюбить.
Я прохожу мимо обеденного стола, где отец часто чистил свой пистолет, уделяя время, чтобы и нам показать, как правильно это делать, как он разбирается и собирается обратно, словно замысловатая головоломка. Кухонный островок, уголки которого с годами обтёрлись, смягчились.
Теперь гостиная. И, несмотря на то, что я погрузилась в прошлое, моя рука все равно крепко сжимает пистолет. Безопасность - это не данность, не здесь и не сейчас.
Книжные полки, вдоль дальней стены, заполнены родительской коллекцией бумажных книг и флекси-ридеров. Полосатые диваны, на которых друзья моих братьев ночевали, когда опаздывали на последний поезд. Журнальный столик, который стал слишком низким, после того как отец подпилил ножки, в попытках сделать его устойчивым.
Там что-то есть…
Я наклоняюсь над столиком, осматривая его полированную поверхность, теперь покрытую слоем пыли.
Мокрый круглый след. От чашки или стакана. Он отпечатался на дереве поверх слоя пыли, из чего я делаю вывод, что он оставлен недавно.
Я выпрямляюсь, теперь сердце колотится чуть быстрее и мне в голову приходит новая мысль. Опомнившись от открытия того, что она устроилась здесь как дома, я иду к входной двери.
Она не заперта.
Я открываю ее и, проверяя замок снаружи, провожу большим пальцем вдоль лицевой панели рядом с тем местом, куда вставляется ключ, потому что в темноте много не увидишь, особенно мелкие царапины от воровской отмычки или отвертки…
Задранные края и зазубренные бороздки вокруг замочной скважины служат мне ответом. Я вспоминаю дезинтегратор Корда. То, что у нее есть своя система взлома весьма символично. Мы обе потихоньку уравновешиваем свои преимущества и силы.
Я закрываю дверь и оставляю ее незапертой, как нашла. Нет смысла давать ей понять, что что-то изменилось, если она вернется раньше. Нет смысла не воспользоваться любым доступным преимуществом.
Практически все комнаты свободны. Комната моих родителей все в том же виде, как ее оставил отец. Кровать застелена их простынями, неразобранное белье громоздится в корзине. На прикроватной тумбочке лежит книга, все еще открытая, чтобы не забыть страницу. Он прочитал только три четверти.