Дядя самых честных правил 11
Шрифт:
— Императором, конечно!
— Или его послушной марионеткой?
— Что?! Я стал бы императором и…
— И все бы стали тебя слушаться, потому что ты надел корону? А на чьей стороне была бы гвардия?
— Гвардия подчиняется императору!
— Ой ли? Вспомни, как взошла на престол твоя мать. Подчинялась ли гвардия твоему отцу?
— А…
Павел поморщился. Хотел сказать что-то, задумался и закрыл рот. Он молчал несколько минут, напряжённо думая. Было видно, что собственные мысли ему не слишком-то и нравятся.
— И что мне делать?
— Не пороть горячку и не поддаваться на чужие посулы. Собирать сторонников, взращивать собственную гвардию.
— Ты не можешь лгать, ведь так?
Киж кивнул.
— Ответь, тогда: Константин Платонович мне друг?
— Больше, чем ты думаешь. Он обещал тебя защищать и не отказывался от своего слова.
— Правда?
— Истинная. Князь Алеутский — самый верный твой союзник, защитник и друг.
— Мы ещё долго говорили о вас и других вещах, которые его волновали. Утром я покинул дворец, — Киж пригубил рябиновку и улыбнулся. — Через неделю уже был в Москве и активировал телепорт.
— Павел просил мне что-то передать?
Киж вытащил из кармана лист бумаги и протянул мне.
— Письмо, Константин Платонович, вместе с просьбой простить его необдуманные слова.
Пока я читал письмо, Киж пил свою рябиновку и гладил Мурзилку, запрыгнувшего к нему на колени.
— Отличная работа, Дмитрий Иванович. Я так понимаю, отдых тебе не требуется?
Мертвец улыбнулся во все тридцать два зуба.
— Нет, Константин Платонович. Я успел посетить в Москве и Петербурге несколько приёмов.
— Тогда принимай под командование летающий эскадрон. С завтрашнего дня ты назначаешься командующим Алеутского воздушного флота.
Глава 32
Дела отцов
Осень пролетела стремительно, будто новый самолёт над достроенным авиазаводом. Собственно, там я и проводил почти всё время, доводя прототипы до серийных образцов. По результатам испытаний мы остановились на двух моделях: юрком биплане, вооружённом автоматической картечницей, и здоровенном триплане-бомбардировщике. И к концу ноября запустили линии по их производству.
А вот Ванька Черницын не удовлетворился таким «скудным» набором самолётов и заваливал меня новыми проектами. Огромный квадроплан с четырьмя крыльями, самолёт с тандемной компоновкой, когда за первыми тремя крыльями располагались ещё три штуки, и вовсе монструозный самолётище сразу с двумя десятками крыльев. Увы, но мне пришлось «зарезать» эти идеи сумрачного русского гения. Во-первых, с каждым добавленным крылом эффективность подъёмных Знаков падала, и эти здоровенные дуры жрали бы невероятное количество эфира. А во-вторых, я не видел практических вариантов, куда их можно применить.
Чтобы Ванька перестал маяться ерундой, я вызвал его к себе и вручил пакет с выкладками по ломолётам — эдаким дирижаблям, придуманных Ломоносовым.
— Держи, это теоретические наброски Михаила Васильевича по воздухоплаванию.
— Михаила Васильевича? — Ванька скептически хмыкнул.
— Ломоносова.
На лице изобретателя мелькнуло удивление, сменившееся благоговением.
— Его самого?!
Будто прикасаясь к величайшей реликвии, он вынул первый лист и пробежался по нему взглядом.
— Откуда они у вас, Константин Платонович?
— В своё время мы обсуждали с Михаилом Васильевичем проблему воздухоплавания. И он завещал эти бумаги мне.
Ванька несколько раз моргнул, посмотрел на меня и заявил:
— Я… я немедленно брошу
все силы, чтобы воплотить эти идеи в жизнь!— Нет, сначала ты вдумчиво изучишь бумаги и разберёшься в принципах работы этой схемы. А потом мы вместе сядем и подумаем над конструкцией прототипа.
— Константин Платонович, да я…
— Нет нужды торопиться, Ваня. Ломолёт от нас не улетит, — я усмехнулся, — а вот его надёжность нужно проработать как можно лучше. Если сделать всё правильно, такой аппарат сможет долететь от нас до Петербурга.
— Да?! А кругосветное путешествие на нём можно будет сделать?
— Вполне может быть. Если ты не будешь торопиться и обстоятельно разберёшься.
На этом мы и разошлись. Ванька в свободное время разбирался с чертежами и зубодробительными формулами Ломоносова, и, судя по всему, ему этого хватит на ближайшие полгода.
Киж принимал самое деятельное участие в испытании всех моделей самолётов. И высказывал очень дельные мысли по их доработке и усовершенствованию. Уж не знаю, откуда у мертвеца такой талант к воздухоплаванию, но без него машины точно получились бы гораздо хуже. Тем более что как лётчик-испытатель он сохранил жизни не одному человеку: трижды он разбивался так, что от аппарата оставались одни ошмётки. А ему хоть бы хны, только силой подпитать — и он в полном порядке.
Ещё до того, как машины пошли в серию, Киж стал набирать опричников для двух воздушных эскадронов. Первый должен был состоять из двенадцати бипланов, разведчиков-штурмовиков. А второй — из восьми трипланов-бомбардировщиков. Для войны с испанцами этого достаточно, а после уже будем думать о расширении.
Пожалуй, летал Киж больше всех остальных пилотов, вместе взятых. С утра до вечера, а иногда даже устраивая ночные вылеты. Изобретая на ходу фигуры пилотажа, пробуя атаковать наземные мишени и тренируя навык разведки на полках Суворова. Он же первый сделал «петлю мертвеца», как он сам её с гордостью назвал. И первым испытал парашют, который мы с Настей Ивановой изготовили. Кстати, это был не просто кусок ткани, там применялась оригинальная связка Знаков для страховки и гарантированной мягкой посадки. Ведь жизнь пилотов гораздо важнее любой машины, какой бы дорогой она ни была.
Мне кажется, именно в авиации Киж нашёл своё настоящее призвание. И был по-настоящему счастлив, летая и уча своих авиаторов. В дни полётов он даже не прикасался к рябиновке, а про карты и думать забыл. Он чувствовал себя живым и наслаждался каждой минутой, проведённой в воздухе.
Зима в Калифорщине оказалась точной копией муромского лета. Только дождей побольше, в океане купаться холодновато, а вершины гор на горизонте стали белыми от снега.
— Будто в рай попала, — усмехалась Настасья Филипповна. — Только ангелочков в небе не хватает.
Я постарался сдержать улыбку и не стал говорить, что Дмитрий Иванович со своими пилотами усиленно пытается их заменить. Всё же ключница была достаточно религиозна и посещала все церковные службы.
— Не скучаете по снегу? — спросил я её.
— Господь с тобой, Костя! Я на него столько за свою жизнь насмотрелась, что ещё на сто лет хватит. А как вспомню, что чуть не замёрзла насмерть, когда пришлось в соседнее село по морозу бежать, так и вовсе не хочу его видеть.
В декабре с Алеутщины вернулся де Суньига. Там была настоящая зима, и до окончания холодов навигация встала, так что ловить было некого. Встречаться с испанцем не было ни времени, ни смысла, и я ограничился докладом Камбова.