Дягилев. С Дягилевым
Шрифт:
«Художественная хроника», крайне пестрая, давала возможность русским читателям следить за малейшими подробностями художественной жизни в России и на Западе. Особенно большой интерес представляли в этом отделе «Сведения». Мы говорили уже о том, что «Мир искусства» ставил себе художественно-воспитательные цели и стремился к тому, чтобы давать русскому обществу художественное образование. Этой цели вполне отвечали «Сведения». Какие только «сведения» не давались русскому читателю! Тут и сведения о Д. Г. Левицком (небезынтересно отметить, что «Сведения» открываются этим художником, которому Дягилев посвятил свою единственную книгу), и о скульпторе князе П. П. Трубецком, и о Петре Соколове, и о художнице Н. Я. Давыдовой, и о майоликовом заводе, и о церквях и часовнях XVII века, и об античных скульптурах, и о скульпторе Зейдле, и о С. А. Коровине, и об Обере, и о С. Малютине, и о К. Коровине… всего не перечислишь. Множество всякого рода поучительных сведений находится также и в «Заметках»…
Музыкальный отдел в «Мире искусства» был поставлен очень хорошо, очень серьезно, относительно полно, но без особенного блеска. В том, что музыкальный отдел не был блестящим, меньше всего вины было редактора – Дягилева и вообще редакции «Мира
Как бы то ни было, Нурок с Нувелем и в «Мире искусства», и в основанном ими обществе «Вечера современной музыки» делали большое дело, подымая и развивая вкусы публики и знакомя ее с молодыми русскими композиторами (Нурок особенно пропагандировал Рахманинова) и с современным французским и немецким музыкальным течением: имена С. Франка, Дебюсси, Равеля, В. д’Энди, Рихарда Штрауса и Макса Регера стали известны русской публике только благодаря «Миру искусства» и «Вечерам современной музыки».
Литературный отдел, редактировавшийся Д. В. Философовым, настолько сильно отличался от основного отдела – изобразительных искусств, что представлял собою почти что отдельный журнал в журнале. Главное отличие его было зафиксировано уже программой, говорившей о том, что этот отдел будет посвящен только «вопросам литературной и художественной критики».
Подобно тому, как в живописи происходили искания новых художественных форм, подобно этому происходило искание новых путей в поэзии.
Только-только намечалась дифференциация петербургских поэтов: наиболее робких в исканиях новой поэзии и новой формы поэзии учеников и почти последователей Надсона, – Мережковского и Минского, писателей, принявших себя в начале своей литературной деятельности за поэтов, остроиндивидуальных и подлинно новых поэтов Федора Сологуба и Зинаиды Гиппиус, петербургско-московского поэта Божией милостью Бальмонта, московских поэтов-символистов во главе с Валерием Брюсовым, Коневским и молодым Андреем Белым, «женевца» Вячеслава Иванова; в Петербурге уже начинал свое восхождение к вершинам поэзии Александр Блок… Необходимость своего «Мира искусства» для оживающей и ищущей русской поэзии была так же настоятельна, как и для новых художников, и «Мир искусства» мог бы и должен был быть тем же самым для поэзии, чем он был для живописи. Этого не произошло – не из-за отсутствия организаторских способностей Философова, а из-за того, что, занятый другим, он проглядел новое русское поэтическое движение и не смог в нем разобраться. Достаточно сказать, что за 1899 и 1900 годы не было помещено ни одного художественно-словесного произведения – ни одного рассказа (в это время уже народилась новая художественная проза Алексея Ремизова, Андрея Белого и Федора Сологуба) и ни одного стихотворения. Наконец, в 1901 году появилась первая ласточка: в этом году были напечатаны стихотворения петербургских поэтов, настоящих поэтов – К. Бальмонта, Зинаиды Гиппиус, Федора Сологуба и… Н. Минского и Д. Мережковского. Эта ласточка весны не сделала по той простой причине, что она была не только первая, но и… последняя (сам собой напрашивается вопрос: не были ли напечатаны эти стихотворения из-за художественного обрамления их Бенуа, Бакстом и Лансере?). И даже тогда, когда, очевидно, по настоянию Дягилева и других сотрудников, более чутких к современной поэзии, на страницах «Мира искусства» появились Валерий Брюсов и Андрей Белый, их поэтические произведения игнорировались и печатались только их случайные теоретические рассуждения.
Литературный отдел публиковал не произведения словесного искусства, а только критические статьи о произведениях. Впрочем, и критический отдел был не особенно значителен и лишний раз свидетельствует о том, что Философов проглядел новую поэзию. По крайней мере, в 1900 году появилась такая оценка московских поэтов: «Г. Бальмонт владеет плавным, но не всегда выразительным стихом, несколько чуждым поэтического движения (?); стих Ив. Коневского, не чуждый поэтического движения (?), выразителен, но уродлив; г. Брюсов писал бы вероятно недурно, если бы свои несложные настроения выражал не таким притязательным стихом». Рецензируя Ивана Коневского, «Мир искусства» приводит очень удачные, истинно поэтические выдержки из него… в подтверждение своей мысли о безграмотности поэта. В сборнике Коневского «Мечты и думы» «язык до того безграмотен, стиль неряшлив и последовательность самых мыслей до того уродлива, что чтение книжки и чрезвычайно трудно и неприятно». Эта оценка, которую, действительно читать «неприятно», была два года спустя исправлена Валерием Брюсовым в его статье «Мудрое дитя», но факт остается фактом: «Мир искусства», или, вернее, редактор его литературного отдела, не понял совершенно поэзии, не увидел в ней ничего и не сыграл в русской поэзии той роли, какую он должен был сыграть…
Значит ли из сказанного, что Д. В. Философов не мог собрать в литературном отделе писателей с талантом? – Достаточно вспомнить имена литературных сотрудников даже одного первого года (а впоследствии список имен и еще более расширился), – Бальмонт, Гиппиус, Мережковский, Розанов, Владимир Соловьев, Федор Сологуб, – чтобы говорить о блестящем составе писателей с большими не только именами, но и с талантами. Но… за исключением одного случайного номера 1901 года со стихотворениями, К. Бальмонт поместил только статью о… художнике Фр. Гойе («Поэзия ужаса») и о драме Кальдерона «Поклонение Кресту» и Федор Сологуб единственный очерк о Пушкине («К всероссийскому
торжеству»), а Владимир Соловьев с негодованием и с возмущением вышел из состава сотрудников «Мира искусства» после специального пушкинского номера. 26 мая 1899 года исполнилось сто лет со дня рождения Пушкина, и «Мир искусства» решил отпраздновать это событие особым номером. По тому, какой культ Пушкина был у Дягилева, по тому, как любил Философов рассказывать об их знаменитом соседе по имению, который приезжал в Богдановское и с которым мальчик Философов, отец Дмитрия Владимировича, был знаком, – можно было думать, что пушкинский номер «Мира искусства» будет особенно блестящим, интересным и значительным. Дягилев лично действительно все сделал для этого: он пересыпал номер репродукциями с картин художников пушкинской эпохи (графа Толстого, О. Кипренского, А. Венецианова, А. Алексеева, А. Легашева, М. Теребенева, Н. Чернецова, Гр. Чернецова, А. Нотбека, В. Тропинина, Г. Рейтерна, К. Брюллова, К. Зеленцова, А. Орловского) и поместил очень интересную статью в хронике «Иллюстрации к Пушкину» [32] . Но литературно пушкинский номер провалился; Д. В. Философов напечатал статьи В. Розанова («Заметки о Пушкине»), Д. Мережковского («Праздник Пушкина»), Н. Минского («Заветы Пушкина» – может быть, лучшая статья в номере) и Ф. Сологуба («К всероссийскому торжеству»). В этих статьях высмеивалось лицемерное и казенное чествование Пушкина, но ничего положительного взамен этого не давалось, а в статье В. В. Розанова, так возмутившей и Владимира Соловьева и русское общественное мнение, проводилась мысль о глубоком отличии Пушкина от Гоголя, Лермонтова и Достоевского: те «всю ночь писали», а Пушкин «всю ночь играл в карты» – «душа не нудила Пушкина сесть, пусть в самую лучшую погоду, и звездно-уединенную ночь, за стол, перед листом бумаги»; тех трех – она нудила, и собственно абсолютной внешней свободы, «в Риме», «на белом свете они искали как условия, где их никто не позовет в гости, к ним не придет в гости никто».32
В этой статье Дягилев, между прочим, защищал субъективный принцип иллюстрирования и писал: «Принимая объективность иллюстратора за главную цель его деятельности, мы суживаем его рамки и приводим задачу его к невозможным затруднениям. Требовать, чтобы иллюстрация выражала душу поэта, сокровенные его мысли, это значит требовать дополнений к творчеству поэта, как будто его надо дополнять и как будто в этом интерес. Единственный смысл иллюстраций заключается как раз в ее полной субъективности, в выражении художником его собственного взгляда на данную поэму, повесть, роман. Иллюстрация вовсе не должна ни дополнять литературного произведения, ни сливаться с ним, а наоборот, ее задача – освещать творчество поэта остро индивидуальным, исключительным взглядом художника, и чем неожиданнее этот взгляд, чем он ярче выражает личность художника, тем важнее его значение. Словом, если бы сам автор увидел иллюстрации к своей поэме, то вовсе не было бы ценно его восклицание: „Да, я именно так это понимал!“, но крайне важно: „Вот как вы это понимаете!“».
Другою особенностью литературного отдела, отличавшей его от всех других отделов, было почти полное игнорирование мировой литературы и сосредоточение, притом очень одностороннее, на русских литературных делах. Правда, в самом конце существования «Мира искусства» появляются в большом количестве статьи и заметки Перемиловского о польской литературе, но, за ничтожными исключениями, в этом и заключалось все внимание, которое уделял Философов «мировой литературе».
Художественной литературы – стихов, рассказов – в «Мире искусства» вовсе не было, литературная критика и качественно и количественно была незначительна. Из чего же в таком случае состоял обширный литературный отдел – настолько количественно большой, что он вызывал нарекания со стороны сотрудников-художников?
Д. В. Философов благоговел перед Мережковским и Гиппиус, с которыми находился в интимных дружеских отношениях, и под их влиянием, а также вследствие собственных тяготений, готов был превратить «Мир искусства» в религиозно-философский журнал. Обилие материала этого рода и отодвигало литературу на какой-то второй или даже третий план. При этом интересы Д. С. Мережковского были для Философова дороже чисто журнальных интересов «Мира искусства». Только этим и можно объяснить, что книга Мережковского «Лев Толстой и Достоевский» в течение целых двух лет (1900-го, когда был введен «литературный отдел» – не для Мережковского ли? – и 1901 года) печаталась на страницах журнала. Нет спора, книга Мережковского о Толстом и Достоевском, талантливо и блестяще написанная, была выдающимся событием в литературной жизни того времени, но загромождать страницы журнала печатанием целой книги и тем самым обеднять все остальное содержание литературного отдела… В 1902 году было напечатано «Заключение к статье „Л. Толстой и Достоевский“» Мережковского, и после этого Д. С. Мережковский сходит со страниц «Мира искусства» (в 1903 году была напечатана его небольшая статья «О гигантах и пигмеях»): в 1902 году был основан журнал «Новый путь», по своему направлению гораздо более близкий и Мережковскому и Философову, чем «Мир искусства», и Мережковский более не нуждался в услугах «Мира искусства»… «Новый путь» заставил и Философова, с одной стороны, охладеть к «Миру искусства» и, с другой стороны, обращаться к другим литераторам, – в 1902 году и появляются Валерий Брюсов и Андрей Белый…
Был в «Мире искусства» и другой Мережковский, но только без его яркого и бесспорного таланта – Н. М. Минский, автор «мэонической» идеи, всю жизнь развивавший свои же два стиха:
Нет двух путей добра и зла, — Есть два пути добра.Его «Философские разговоры», длиннейшие, бесконечные и часто тяжелые, давили собой в течение двух лет «Мир искусства».
Гораздо ближе стоял к редакции «Мира искусства» и более понимал характер журнала талантливейший В. В. Розанов.
В. В. Розанов гораздо более понимал природу журнала – этим, очевидно, и объясняется и то, что он избегал давать большие статьи с бесконечными продолжениями из номера в номер, и то, что он старался давать статьи наиболее разнообразного содержания; вследствие этого Розанов писал то «Заметку о Пушкине», то «О древнеегипетской красоте», то об «Афродите-Диане», то «Еще о смерти Пушкина», то о лекции Вл. Соловьева, то о «занимательном вечере», то об «успехах нашей скульптуры», то об «интересных размышлениях Скабичевского», то о «Пестуме» и «Помпее» и т. д. и т. д.