Дзен в большом городе

— Говори, милок, я уши-то закрою, — хитро велела бравая бабулька.

— Вань, если ты не скажешь, люди невесть чего подумают, — вздохнула я.

Он потоптался, собираясь с духом, и наконец помотал головой.

— Нет, Магдалина. Не могу. Боюсь.

— Чего? — хором воскликнули мы с Пелагеей.

— Да вдруг откажешь, — признался он.

Тут уж и я была заинтригована. Что же такое он мне собрался предложить?

— Да ладно тебе, — доброжелательно улыбнулась я. — Мы же друзья, забыл?

— А я уши уже заткнула, — сообщила Пелагея. — И ни-че-го не услышу. Беседуйте на здоровье.

Он нерешительно посмотрел на меня.

— Говори, — кивнула я. — Раньше выйдешь — раньше сядешь.

— Ну и шуточки у тебя, — пробурчала «ничего не слышащая» бабулька.

— Марья, — выдохнул он наконец, — выходи за меня замуж.

У нас с Пелагеей синхронно отвисли челюсти.

— Чего-чего? — недоверчиво протянула она. — Повтори-ка, милок, чегой-то я не расслышала.

Иоанн тем временем взял себя в руки, взглянул мне в глаза и спокойно сказал:

— Я понимаю, время неподходящее, и место тоже. Но я прошу тебя, Марья, выйди за меня. Ты единственная, кто стал мне душевным другом, единственная, с кем мне есть о чем поговорить, чьим умом я восхищаюсь, — он запнулся, окинул меня внимательным взглядом и неожиданно закончил: — И ты так прекрасна в лучах заходящего солнца, что любые слова тут бессмысленны.

— Иоанн… — я во все глаза глядела на него, завороженная его словами.

— Ты выйдешь за меня? — строго и слегка торжественно спросил он.

— Выйдет, конечно выйдет! — радостно закудахтала Пелагея, но внезапно ее лицо омрачилось и она осторожно спросила: — А что батюшка Серафим скажет? Или ты уходишь из церкви?

— Батюшка Серафим брак благословит, сам отправил нас Марью сватать, — раздался из «Шевроле» скрипучий голос. — Куда денешься, надо же грех покрывать.

И из машины на раскисшую дорогу вылезла… бабка Лукерья! Та самая, что вчера подглядела, как то, что было во мне, кинулось целовать Иоанна!

Вот вехотка старая, заложила Ваньку начальству!

Я перевела взгляд на Иоанна, тот слегка кивнул. Подмигнув ему, я принялась ломать комедию специально для двух сплетниц.

— Батюшка Иоанн, — мгновенно забыв про фамильярное обращение, благоговейно начала я свою речь. — Вы стали мне добрым другом и духовным наставником. Благодаря вам в моем сердце воссияла Божия любовь, осветив грехи. Я стала читать житие святых на ночь вместо Плейбоя; пятачки теперь не спускаю на игровых автоматах, а отдаю нищим. Вы для меня всегда были прежде всего священником, другом, которому я поверяла о своем духовном росте. И потому ваше предложение меня, откровенно говоря, смутило. Я слишком вас уважаю, отче, и все во мне восстает против того, чтобы воспринимать вас как мужчину, а без этого супружество невозможно. Простите меня, отче… Не смогу я быть вам доброй женой.

— Ну что ты, дочь моя, — смахнул он фальшивую слезинку. — Я тронут до глубины души твоей искренностью.

— Так вы что, еще не…, — Пелагея запнулась, ошарашено глядя на меня и на него.

Мы дружно посмотрели на нее безмятежным взглядом стопроцентных праведников.

— Да я сама видела, что вы целовались! — закричала бабка Лукерья.

— Когда? — изумилась я.

— Вчера! Вчера ночью, на дороге у церкви!!!

— Вы ничего не путаете? — недоуменно спросила я и подняла перед собой раскрытую ладонь: — Клянусь перед Господом, Богом нашим, что я, лично я, никогда не целовала батюшку Иоанна, коего я безмерно уважаю как своего духовного пастыря.

— Лукерья, а ты точно видела, что они цаловалися? — скептично спросила Пелагея. — Магдалинка, хоть и ведьма, а такими клятвами бросаться не будет.

— Видела, — потерянно пробормотала бабка.

— Так может очки забыла одеть да не рассмотрела толком?

— Я еще не в том возрасте, чтобы очки носить! — неожиданно кокетливо отозвалась старая вехотка.

— А на дороге вчера фонари не горели, — сказала я в пустоту. — Я специально вытащила батюшку Иоанна на улицу, чтобы показать ему звезды во всей красоте Божьего творения. Фонарь бы тут был некстати.

— Еще и фонарь не горел! — всплеснула руками Пелагея и укоризненно уставилась на сплетницу.

— Ну да, погорячилась я, наверно, — нехотя призналась она. Помялась и вдруг напустилась на Иоанна: — А чего же вы ничего не сказали перед батюшкой Серафимом, когда он вам велел грех покрыть, а?

— Он — джентльмен, — быстро сказала я. — Женщину поставить в неудобное положение или как-то обидеть не может.

— Тебя обидишь! — заносчиво выкрикнула бабка Лукерья.

— Я про вас, — скромно ответила я.

— А, — начала она, и вдруг осеклась, уставившись испуганными глазами на Иоанна, — а что же мы теперь батюшке Серафиму скажем?

— Хошь — помолчи, я сама скажу, — доброжелательно предложила Пелагея.

— Хочу!!! — вскричала Лукерья.

— Скажу, что ты сплетница, — продолжила ведьма. — И что напраслину возвела как на Магдалину, так и на батюшку Иоанна.

— Чего??? — взвилась она. — Нет уж. Видела я, видела, как они целовались.

— А перед иконой поклясться сможешь? — хладнокровно спросила я, уверенная в том, что видеть-то видела, да явно издалека, нечетко и полной уверенности у нее в том нет.

Бабка Лукерья задумчиво помолчала, повернулась к Иоанну и горько спросила:

— Батюшка, так и что теперь делать?

— Молиться, — благочестиво ответил он, кладя руку ей на голову. — Господь — он рассудит и всем воздаст по делам.

Лукерья вздрогнула и взглянула на него исподлобья, как фашист из окопа.

— А мы ведь Марью вытаскивать приехали, — напомнила она, явно стараясь замять эту тему.

— Ну, коль замуж она у нас идти отказалась, придется ограничиться спасением, — кивнул он, усмехаясь. — Идем!

— Куда? — насторожилась бабка Лукерья.

— А во-он там березу видишь? Как раз с нее веток и наломаем, под колеса надо подложить.

И он зашагал к дереву, не дожидаясь бабки.

— Далеко же! — охнула она. — А я старенькая, меня беречь надо. Возраст и все такое. Пусть Марья и идет, она лошадь здоровая.

— Нет уж, — лицемерно отказалась я. — Раз пошли такие инсинуации моих дружеских отношений с человеком, которого я так уважаю, то я теперь с батюшкой Иоанном буду только при свидетелях общаться. И вдвоем с ним я за ветками не пойду!